— Не ищите славы и счастья в этой жизни ценой недостигнутого просветления и грядущего страдания, — он говорил, восседая на своем кресле среди пятерых Посиделкиных. — Старайтесь! Старайтесь! Чувствующие существа должны спасать себя сами. Будды не могут это сделать за вас. Если бы они могли, Будд было бы уже столько, сколько песчинок пыли! Каждый был бы теперь спасен. Тогда почему вы и я все еще мечемся в волнах жизни и смерти, вместо того чтобы стать Буддами?…
Надо сказать, что этими своими речами, исполненными убойной космической энергии, Степан Степанович Гудков очень сильно всех доставал. Особенно брата Василия, давно свернувшего со столбовой дороги постепенного просветления, по которой столь неуклонно шагали его дед и прадед, в конце концов уподобившиеся Буддам.
Василий первым подавал голос на исходе второго часа:
— Мы люди темные, деревенские, — заводил он свою волынку, — нам непонятна, Степа, твоя городская премудрость.
Степан ему — моментально:
— Остается ли человек в заблуждении или испытывает озарение, это зависит от него самого, а не от того, где он обитает: в городской или сельской местности.
— Мы ваши бедные родственники, — жалобно продолжал Василий. — Мы к вам приехали не за наставлениями, а покушать. Если я сейчас же не сяду завтракать, я подохну от голода.
Степан — этому испорченному сыну небес:
— Волны моря поднимаются и опускаются. Но море от этого не прибывает и не убывает. Формы могут приходить и уходить, но чудесная сущность реальности не увеличивается и не уменьшается. Дохни, Вася! На твоем могильном камне будет начертано: «Сдох, не дождавшись завтрака».
— Можно, я его убью? — спрашивал всякий раз Василий у своей мамы Аграфены Евдокимовны.
Но мама ему не разрешала.
17. Аграфена Евдокимовна Посиделкина — мать Маруси, Фаины, Анны и дядьки Василия была простая деревенская неграмотная бабуся, кругленькая, румяная, как яблочко наливное, хотя ее звали Груша. Много раз бабушку Грушу пытались обучить грамоте, но она оказывала отчаянное сопротивление.
— Все это мне лишнее! — отвечала она.
Бабушка Груша знала главное, то, что действительно необходимо в жизни человека. Я имею в виду, что, несмотря на свою абсолютную неграмотность, она великолепно умела считать. Аграфена Евдокимовна Посиделкина была прирожденным мастером, даже, можно сказать, виртуозом устного счета. Она еще в деревне Семёнково этим отличалась. К ней все старушки приходили консультироваться — что им на рынке почем продавать, и какую выручку домой принести, и как при своей темноте и неграмотности не обсчитаться и не оказаться в убытке. Соседи просто диву давались, до чего она быстро и точно в уме все могла подсчитать.
Когда бабушка Груша переехала в Москву, она часто ходила в Елисеевский магазин. Там тоже продавщицы удивлялись, как эта простая деревенская бабуля мигом обнаруживала, если они сдачу неправильно давали. Причем не только ей, но и другим покупателям.
Однажды Аграфена Евдокимовна в своем черном платочке стояла в очереди за неким почтенным господином в шляпе, в очках и с можжевеловой тростью. Вдруг она видит — его обсчитали.
— Вас, — говорит, — обсчитали, отец мой родной. Вам не додали тридцать три копейки.
Он проверил — верно, именно тридцать три копейки!
— Спасибо, гражданочка, — он говорит, — я, видимо, замечтался и не заметил. Хотя я профессор и даже автор учебника по высшей математике. Финкельштейн Лазарь Моисеевич.
— А я бабушка Груша, — представилась Аграфена Евдокимовна. И приветливо добавила: — Неграмотная.
— А как вы обнаружили, что меня обсчитали? — спросил Лазарь Моисеевич. — Причем с такой точностью?
— Почуяла, — отвечает бабушка Груша.
— Ну, вы ведь умеете прибавлять, вычитать? Таблицу умножения знаете? — заинтересовался Лазарь Моисеевич.
— Нет, сударь мой, не знаю.
— А, например, вы сможете сосчитать, сколько будет — три с полтиной прибавить к четырем рублям? — спрашивает профессор.
Бабушка Груша:
— Зачем это вам?
— Дочь купила на рынке двух поросят, взяла с собой десять рублей, а сдачу принесла полтинник.
— Обманули ее, — говорит Аграфена Евдокимовна. — Прохиндеи! Если парочка поросят — семь с полтиной, два с полтиной должны были сдачи дать, а ее, золотой мой, на два рубля обсчитали. Может быть, зайдете к нам чаю попить?
— Охотно! — согласился Лазарь Моисеевич. — А если, к примеру, на даче, — они уже ехали в лифте, — мы с женой вырастили в огороде восемнадцать кабачков. Из них двенадцать мы собираемся увезти в Москву, а шесть продать соседям — профессорам математики и физики Чеснокову и Сорокину по семьдесят четыре копейки штука. Сколько мы получим от Чеснокова и Сорокина?
— Четыре рубля сорок четыре копейки, — сказала бабушка Груша. — Если они возьмут у тебя по такой спекулятивной цене. Тогда ты им и остальные отдай — плюс еще будет восемь рублей восемьдесят восемь копеек, чем плохо? За весь урожай получите с супругой тринадцать рублей тридцать две копейки. А в городе на рынке кабачки сейчас по сорок копеек, если к закрытию подойти, то и по тридцать пять найти можно. Возьмешь двенадцать кабачков — отдашь четыре двадцать. А восемнадцать штук обойдутся тебе, душа моя, всего в шесть рублей тридцать четыре копейки. Да ты заходи, батюшка, вот это мои дети. А это, дети, мой знакомый профессор математики Лазарь Моисеевич. Его в Елисеевском обсчитали. И дочку его обсчитали на рынке, она поросят покупала, а ей двух рублей недодали. Они всей семьей на даче растят кабачки.
Дочери Анна, Фаина и Маруся — с мужьями Гергардом, Степаном, отцом Никодимом и братом Василием прямо онемели от такого блестящего знакомства. А Лазарь Моисеевич Финкельштейн и бабушка Груша уединились на кухне, закрыв за собой дверь.
Тогда дети бабушки Груши столпились у двери и стали подслушивать.
— Моя лекция в университете длится шесть академических часов, — услышали они звучный баритон академика Финкельштейна. — В неделю я имею три присутственных дня. За каждый час мне платят двадцать семь рублей восемнадцать копеек. Сколько я должен получать в месяц? Уж не обманывает ли меня ректор университета?
— Зарплата у тебя хорошая, — не раздумывая, отвечала бабушка Груша. — Тысяча девятьсот пятьдесят шесть рублей девяносто шесть копеек в месяц. За такое место зубами надо держаться. На кабачках сейчас вряд ли проживешь.
— Не может быть!!! — воскликнул профессор Финкельштейн. — Я потрясен, как вы сосчитали?!! Впрочем, зарплата действительно неплохая, иной раз даже удается отложить на черную старость. Только вам, Аграфена Евдокимовна, доверю свою тайну вклада. У меня сейчас на сберкнижке девять тысяч восемьсот сорок восемь рублей пятьдесят семь копеек. И каждый месяц с зарплаты я регулярно кладу туда двести пятнадцать рублей восемнадцать копеек. До пенсии мне остается пять лет, плюс пять процентов годовых и тринадцатая зарплата. Не подскажете ли, на какую мне сумму рассчитывать, когда я уйду на заслуженный отдых?
А бабушка Груша:
— Деньги такие тебе набегут: тридцать семь тысяч пятьсот пятьдесят девять рублей сорок одна копейка. С голоду, сударь мой, не помрешь. Только б не раскулачили.
— А если взять, — закричал в страшном возбуждении Лазарь Моисеевич, — и на все — накупить лотерейных билетов по тридцать копеек штука. Сколько выйдет билетов?
— Не одобряю я эту твою идею, Моисеич! — строго сказала Аграфена Евдокимовна. — Сто двадцать пять тысяч сто девяносто восемь билетов — ты их зараз не утащишь! И всего десять копеек получишь сдачи. Риск-то какой большой, а ничего не выйграешь? По миру пойдешь?
В общем, дети бабушки Груши из-за двери только и слышали, как профессор высшей математики, мировое математическое светило Финкельштейн Лазарь Моисеевич в величайшем волнении восклицал:
— Невероятно!
— Потрясающе!
— Фантастика!
— Полностью за гранью человеческих возможностей!
— Да вы гений, Аграфена Евдокимовна, — возопил он наконец. — У вас феноменальные математические способности!
— Какой там гений, — скромно отвечала бабушка Груша. — Просто копейка рубль бережет, а денежки счет любят.
— А если денежки, поросят, кабачки, лотерейные билеты мы отбросим в сторону? — вдруг спрашивает профессор. — И возьмем абсолютно абстрактные цифры, например: триста восемьдесят шесть умножить на семьсот семьдесят два? Сколько будет?
А бабушка Груша: