— Мы очень спешим?
— Да, Максим Юрьевич. А в чем дело?
— Ночью воздух другой. Свежее и чище. Хочется постоять немного. Соскучился.
— Мы все понимаем, Максим Юрьевич, но все-таки нам надо поспешить. Вас ждут, и дело не терпит отлагательств.
— Отец?
— И он тоже. По его словам вы помните если не все, то достаточно, чтобы понять ситуацию. Дело жизни и смерти, как пишут в книгах.
— А если не как в книгах?
— Тогда все еще проще: быть или не быть. Нам, вам, всем. Поспешим же.
— Вы правы, ведите.
— Вдоль зданий, пожалуйста.
И три человека тенями заскользили вдоль стен, огибая площадь перед Колизеем. Максим шел посередине, и все оглядывал площадь, такую большую и пустую, с отключенным фонтаном, освещенную двумя дисками лун этого мира.
Они дошли до выхода на ближайшую улицу, и шедший сзади человек придержал его за плечо, переводя Максима в арьергард. Почти сразу они свернули и с улицы, уйдя во дворы. Там их ждала карета, тронувшаяся с места в тот же миг, как они залезли в нее, не дав даже времени усесться удобнее.
— Быстро, однако. — Заметил Максим.
— Да, нервы не у всех стальные, Максим Юрьевич, — в полумраке было видно, что человек улыбается, — вы уж не ровняйте по себе, люди есть люди.
"Это у меня стальные нервы?" — Удивился Максим, но не спорить не стал.
Они ехали долго, более получаса, все это время никто не проронил ни слова. Карета мягко шла по городским улицам, лишь немного раскачиваясь при поворотах. Дверные окна был занавешаны почти до уровня глаз, а потому особо ничего Максим не видео, да и не стремился. Еще прошедшим утром он дождался, наконец, долгожданной "движухи", но не чувствовал уже ничего кроме аппатии, как бывает, когда свершается то, чего ждешь слишком долго.
Карета остановилась. Тут же отворилась дверь и Максим отшатнулся от огня факела, которым кто-то ткнул едва не в лицо.
— Это они. — Человек с факелом отступил. — Выходите, и не шумите, прошу вас.
Они вышли, оказавшись перед крыльцом деревянного двухэтажного особняка, явно видавшего и лучшие времена. Встречающих было не менее пяти человек, возможно и больше, Максим удивился тому сколько людей участвуют в его "секретной" вылазке. Выглядели все они, при этом, одинакого: темные широкополые шляпы и темные же плащи. "Парад шпионов", — подумал он, — "масок на лицах недостает".
Дом изнутри ощущался еще более старым, чем снаружи. "Даже пахнет временем", — Максим инстинктивно старался ступать аккуратнее, — "все скрипит, но какое-то родное, теплое". Проводник указал на лесенку, ведущую на второй этаж, и встал у ее начала. Максим поднялся по ней и замешкался на мгновение, увидев небольшой коридорчик с парными дверьми по обе стороны, но, заметив, что из-под одной из дверей пробивается отблеск света, пошел туда.
Комната была невелика, чуть даже меньше его привычного жилья. И кровать отсутствовала. Стол, два стула, вешалка для одежды — вот и вся меблировка. Единственное окно занавешено черной тканью, в которой Максим признал плотный бархат. Невысокий человек за столом насмешливо глядел на вошедшего. Максим отметил, что он словно помолодел с момента их последней "встречи", в глазах светилась юность и азарт, игра мысли. Лицо отца (это был он) стало будто мягче, а взгляд добрее.
— Садись.
Максим послушался.
— Ну и как мы дошли до жизни такой? — Казалось, что отца действительно интересует ответ на риторический вопрос. Он даже слегка наклонился вперед, как приготовясь слушать.
— Я бы не назвал это жизнью, отец. За вас, впрочем, не поручусь.
Стул не имел подлокотников, потому Максим скрестил руки на груди, стараясь сделать вид своей позы независимым и не слишком агрессивным одновременно. Отец поморщился.
— Обойдемся без дешевой сентиментальности. Михаил говорит, что в тебе проснулось немало лишнего. Много бабьего. Мне это не нравится.
— О, так это ваш человек, отец? Почему-то я так и думал. Что до сентиментальности, то и мне она не всегда по душе, однако же иногда лучше суровой бескомпромиссности, вы не находите?
— Еще и филосОф, — человек насмешливо сделал ударение на второй слог, — и за что мне это?
— Видите ли в чем дело, — Максим подумал, что быть ведомым не лучшая модель поведения с подобным противником, и решился на выпад, — при всем моем глубоком уважении к вам, я не могу распространить его, то есть уважение, ко всем вашим методам ведения дел, в частности на привычку искать виноватых исключительно вне самого себя.
Возникла пауза. Собеседники разглядывали друг друга, и Максим вдруг осознал, что отец так плотно сжимает губы, чтобы не расхохотаться. Его лицо, облитое холодной маской величия, озаренное от свечей, казалось высеченным из камня гениальным скульптором. "Ему бы в кино сниматься, ростом мелковат, но многие знаменитые лидеры не были великанами. Возраст… для Цезаря в самый раз. Или фашиста какого-нибудь играть, эсэсовская форма сидела бы как влитая. На худой конец стал бы звездой сериалов о ментах и бандитах, причем не важно с какой стороны закона. Чекиста бы сыграл без проблем. Типаж! А взгляд какой, взгляд! Вот уж кто спасет ребенка сам не понимая почему шашечкой не рубанул, и передаст это глазами."
— Мы обязательно обсудим и это, в свое время, — с неожиданной мягкостью произнес человек, так что Максим вздрогнул, — но пока позволь мне самому решать как и что оценивать. Хотя бы из уважения к главе рода, которым я являюсь, и к которому ты имеешь некоторое отношение.
— Да, это так. Но разве что некоторое, Юрий Максимович. Я же безродный, где мне понять тонкие материи?
— Ого! Ты овладел иронией, сын мой? Растешь. Куда лучше армейского юмора, браво.
— Рад, что смог порадовать вас хотя бы этим.
— Благодарствую. Но ты бы порадовал меня куда больше, если бы смог включить голову. На время, если это столь же сложно, сколь и скучно для тебя.
— Вам должно быть известно, отец, что после вашей ее (моей головы) обработки, процесс реабилитации еще далек от завершения?
— Мне известно куда больше чем ты думаешь! Но довольно пикировок. Выпьешь? — На столе появились бутылка размером с четверть, в плетеном обрамлении, и два стакана.
— Пожалуй, откажусь. — Максим не удержал выражения отвращения. — Но вы не стесняйтесь.
— Да, тебе только напиться недостает. А я налью себе немного.
— На здоровье.
— Умничать горазд. А вот скажи мне, умник, — отпив, отец откинулся назад, — как тебя зовут?
— Зовут?
— Да. Имя.
— Данное при рождении или сейчас официальное?
— Как. Тебя. Зовут. Кто ты?
— Кровавый Гарри. Неужели не знаете? — Максим покраснел против воли.
— А что — звучит! Кровавый Гарри, — словно смакуя медленно повторил отец, — не худшее имя для пса. Но тебе не подходит, не находишь? Представляется волкодав, а вижу тебя. И ты считаешь себя таковым?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, как ты сам себя называешь? Смотришься в зеркало — кого видишь? Когда просыпаешься, о чем думаешь? Доброе утро, Кровавый Гарри, пора завтракать, да?
— Я не очень понимаю чего вы добиваетесь, отец.
— Мне бы хотелось, чтобы ты перестал искать двойные смыслы там, где их нет. Я спрашиваю ровно то, что спрашиваю. Как тебя зовут, например. И, ктати, раз уж ты стал звать меня отцом, то замечу, что у меня нет детей носящих собачью кличку вместо имени.
— Мое имя вам прекрасно известно. — Максим начал закипать, реагируя на давление, и тоже заговорил подчеркнуто мягко. — Вы сами выбрали его. Исписали целый лист. Ходили со мной, едва родившимся младенцем на руках, и шептали: Дмитрий, Константин, Евгений. А потом вдруг объявили: Максим. С тех пор я Максим. Спасибо, что не Виталий, кстати.
— Ты это помнишь? — Удивился родитель. — Ты не можешь это помнить, был слишком мал. Да и видеть не мог, на второй день жизни. Но и помнишь и видишь. Это хорошо. Это намекает.
— На что же? Продолжайте, Юрий Максимович.
— На то, что память у тебя сейчас весьма специфична, ты помнишь то, чего помнить не должен, при этом не помнишь того, что как раз должен. Я весьма пристально следил за твоими трепыханиями все это время, и понял, что ждать далее бессмысленно, увы, но все что можно было сделать — ты сделал. Как и я.
— Признаюсь, что перестаю понимать вас с должной вам ясностью, отец.
— Да, разумеется. Я ничуть не насмехаюсь, не подумай. Но мне решительно необходимо понимать что ты знаешь и помнишь. Главное же — насколько ты сам понимаешь необходимость для себя знать и помнить?
— Мне весьма любопытно. Странный вопрос, было бы удивительно иначе.
— Да-да, но весьма любопытно — выражение для баб из их книжек о принцах. Я хотел бы услышать другое.
— И тогда вы расскажете мне что я недопонимаю?
— Возможно.
— И ответите на вопросы?
— На все какие смогу и так, как смогу.
— Тогда… — Максим глубоко вдохнул, — тогда я, Максим Юрьевич Соболев, прошу прояснить для меня непонятое. Мне это нужно. Я так хочу.
— Соболев. — Тихо буркнул отец, опустив голову.
— Что?
— Когда называешь себя, всегда начинай с фамилии, а имя уже после. Бросается в глаза. Но и так неплохо. Хочет он. Хорошо, я расскажу, но предупреждаю сразу, и мне придется задавать вопросы. Это понятно?
— Вполне. Начинайте.
— Еще стаканчик и вперед. С чего же мне начать…
— С начала?
— Нет, скорее тут лучше начинать с конца, — человек проигнорировал насмешку, что дало Максиму сигнал о завершении шуток, и он внутренне подобрался, — например, о том как ты здесь оказался. Понял ли ты, или известно ли тебе, каким образом ты смог выйти из Колизея не привлекая внимания, да еще целым и невредимым?
— Я просто вышел и все. — Пожал плечами Максим. — В назначенное время. Поедпологаю, что вам удалось каким-то образом отключить охрану, защиту, сигнализацию, или что там установлено, так что ни усилий, ни каких-либо действий от меня не потребовалось.
— Ошибешься, парень, — человек невесело улыбнулся, — именно тебе и пришлось совершить действие.
— О чем вы?
— Помолвка.
— Помолвка?
— Да. Настя — маг, но из простых. Для нее помолвка с обладателем ядра подобного твоему — честь и небывалая удача.
— Она мне это сообщила. Раз десять или двадцать.
— Бедная девочка волновалась. Не стоит над ней насмехаться и смотреть свысока. Она настоящий герой. Дело же вот в чем: при магической помолвке ядра синхронизируются, и более сильное как будто обволакивает более слабое, делясь с ним своей "оболочкой"… сил это не прибавляет, но магический след от ядер мужа и жены практически идентичен. Ты узнал это лет в семь.
— Но мы ведь еще не муж и жена?
— Помолвка, конкретно магическая помолвка — и есть брак. Свадьба и роспись — пустяки, они для людей. Вот у них наоборот, пока не подпишешь обещание быть мужем или женой — брак недействителен. Помолвка для магов — и есть брак. Ты узнал это примерно тогда же, в семь лет.
— Но после забыл, вашими стараниями… Значит я женат?
— В глазах магии — да.
— И как это повлияло на мою самоволку?
— Самым непосредственным образом. Ты вообще представляешь как устроена защита Арены? Ее нельзя пройти силой. Магия попросту скрутит тебя. Ты даже дверь не откроешь. И никакие "свои" сотрудники не помогут. Просто не смогут действовать вне рамок разрешенного. Но ты здесь, и можешь сам сообразить каким образом, загадка не сложна.
— Да… я догадываюсь… Значит наши магические следы стали одинаковы?
— Ага. Она не просто так вернулась за платком. Дождалась сперва завершения синхронизации, а дальше воспользовалась правом жены.
— Правом жены?
— Ну так нельзя всем шляться по Арене, — отец улыбнулся, — вы поженились, она вышла, а затем вернулась, оставив уже след в магии словно твой. А второй раз вышел уже ты. Вместо нее.
— Эээээ…и как мне вернуться? Под видом жены?
— Именно. Там все просто. Двери коридора — мощнейший артефакт. Достаточно приложить руку и сказать что нужно, с какой целью хочешь пройти. Или даже подумать. Если причина будет признана веской — они пропустят. Для выхода и того не надо. Удобно. Никаких зевак и праздношатающихся. Все по делу.
— И она…
— Изображает тебя находящимся на месте. Артефакты вообще туповаты.
— То есть вы, отец, могли запросто прийти ко мне без всех этих манипуляций? — Сообразил Максим.
— Будь ты мне сыном, или вообще родственником — да. Но двери не открылись мне. Не знаешь почему? — И человек с любопытством стал ожидать ответа, поглаживая чашечку.
— Вы отказались от меня. Отлучили от рода.
— Правильно.
— Значит вы мне никто?
— Не совсем. Все сложнее. Я попробую объяснить логику своих действий, а ты уж будь любезен, оцени их в меру своего понимания, хорошо?
— Валяйте.
— Мне бы хотелось, чтобы ты выпил тоже.
Юрий Максимович наполнил чашку темным напитком и придвинул ее к собеседнику. Макс не шелохнулся.
— Так вот. Ситуация выходила откровенно критическая. Моя ошибка была в том, что я вообще допустил ту злополучную дуэль. Надеялся…на что? Что это все еще не удар, что лишь попытка осложнений, не более. Только узнав подробности, я понял все. За нас взялись всерьез, и беспардонность действий не оставляла сомнений в том, что враг пришел по наши души. Враг слишком сильный, чтобы его победить открыто, слишком умный, чтобы устроить ему ловушку, слишком хитрый, чтобы надеяться на его промах. Зря я тогда не отнесся с должной серьезностью к твоим военным…хмм… приключениям, назовем это так. Орловы всполошились, их что-то напугало, и сильно. А когда власти боятся, то им просто требуется доказать обратное. Через демонстрацию. Дуэль — была началом нашей казни.
— Но разве не вы настаивали на ней, отец? Нам предлагали..
— Я помню что нам предлагали! — Человек яростно хлопнул ладонью по столу. — Медленную смерть труса нам предлагали. Признаюсь — я готовился, долго готовился. Очень долго. И мой отец, твой дед — тоже готовился. Мы слишком долго готовились, и когда началось то к чему мы готовились, разумеется мы оказались к тому не готовы!
Максим молчал, и отец успокоился столь же резко, как и вспылил.
— Настало время решительных действий. Я был готов уйти, но ты дал мне шанс доиграть партию. Неожиданно, надо признать.
— Я? Каким образом?!
— О, хочешь сказать, что умудрился не сознательно промахнуться родовым кинжалом? — Он засмеялся, обнажая белые мелкие острые зубы. — Извини, не поверю. Поднять руку на главу рода, да еще неудачно — нет, это перебор. Ты прекрасно понимал и осознавал что делаешь, и я принял твою жертву, почему мы и здесь, хоть ты и помнишь меньше ожидаемого.
— Если вы не хотите запутать меня еще больше, то..
— Да понял я, понял! Буду объяснять все подробно, как умственному инвалиду.
Соболев Старший поднялся и повернулся к окну, заложив руки в карманы. "Действительно папаша невысок", — отметил Максим, — "и что там интересного в занавеске?"
— Защищаться было невозможно, — глухо начал отец, — хороша подготовочка, нечего сказать. Любое действие вело только к худшему. Отдать тебя на суд — падение Рода. Такого позорища не выдержит никто. Что дело подставное всем известно, ладно бы и правда дел натворил, а так… Что стоило Орловым собрать единодушие родов в моменте — боюсь, фантазии не хватит. А значит — били бы всерьез, не в пустоту, без откатов. Казнить тебя самому, делая вид, что это моя воля? Уйти из жизни самому, чтобы отмыть позор и дать тебе временную защиту как новому главе? Ты был бы неподсуден до рождения наследника, а от дуэлей легко скрыться в нашем главном имении. Но разве это жизнь? Отстрочка, а потом бы придавили как мышь. Я думал так, как никогда еще в жизни. Нет, кто бы мог подумать, что атака будет через наследника? Небывалая низость, а мы, похоже, не заметили как изменились времена. Всем нормально, что такого? Парадокс ситуации в том, что в эпоху воинов нас пытались выдоить, пустить кровь по капельке, а когда мы стали мастерами подобного фехтования и возгордились, пришла эпоха подлецов, которым вообще плевать на все, а потому и нужно им все.
Тот твой бросок ножа — самое прекрасное изменение правил игры, что я знаю. Дух воина, его апофеоз в одном движении. Демонстративное доверие до самоотречения — это было тем, что вернуло мне веру. Я понял, что мы не проиграем. Не сможем проиграть, не имеем права. А если и падем, то не от голода среди объедков, а в последнем броске, который может, должен оказаться смертелен для охотника. Тень от Орла развеялась. Спасибо за это, сын.
— Не за что. — Максиму стало неловко.
— Да, так вот, — продолжил отец разворачиваясь к нему, — таким образом ты разом отсек все варианты кроме собственной казни. Но казнь, как и все в нашем прекрасном мире, штука многослойная. Иногда ей можно даже наградить. И я отсек тебя от Рода. Это — раз. Я заблокировал тебе магическое ядро, не трогая его. Это — два. Это обрекало тебя на медленную и мучительную смерть, но, одновременно с отсечением, я не лишил тебя имени. Это — три. И отдал тебя на Арену, как беспомощную личинку в коконе — это четыре. Какого, а?
— Что-то я недопонял, — признался Максим, — звучит внушающе, но именно что звучит. Слова все знакомые, но смысла действий я не уловил, кроме, конечно того, что мы, то есть вы отец, всех провели. И то, если судить по восторженной интонации.
— Эх, чугунная башка! Это ведь все элементарно! Отсекая тебя я снимал претензии с рода, пусть временно, но именно времени и не было, ты дал его. Блокировка магии не лишая имени — убийство для мага, если он не старший в роду, а если он вне рода — как видишь нет. Первая же опасность — и ядро пробивает барьер. Именное ядро. Ну а Арена совсем просто, царек наш не мог не подписать мой приговор, ни усилить его, и вышло все от его имени.
И человек, очень довольный, вновь уселся за стол.
— Что-то вы, отец, недоговариваете, — заявил Максим после раздумий.
— Есть такое, парень, есть такое. Но тут ты сам виноват.
— Опять я? — Слабо улыбнулся Максим. — В чем на этот раз?
— В том что не пьешь предложенное. Забавный напиток, должен признать.
— Что же это? — Максим притянул к себе чашку, решив не спорить, все-таки отцу удалось его изрядно расслабить и поселить странное чувство радости.
— В твоем мире это называется "кока-кола", Максим.
— Вот как. — Максим отставил чашку. "Странные дела, я ведь ничуть не удивлен", — подумал парень, — "но если мне сию минуту понадобится встать, я не смогу. Ноги отнялись почему-то. Что это, страх?"
— Да. Так.
— И что из этого следует?
— Следует из этого то, что ты мой сын. Соболев Максим Юрьевич. Так сложились обстоятельства. И тебе придется им быть, если ты хочешь жить. И вернуться.
— Вернуться?
— По желанию, ибо в этом, то есть твоем желании, я не уверен. Кем ты там был? Никем. Но сын мой, настоящий сын я имею в виду, находится сейчас на твоем месте. В белоснежной комнате и без сознания. Так прошел…чуть не сказал "ритуал", так прошло некое действие. Сейчас тебе нет никакого смысла забивать голову еще и этим. Помешает. Тебе, мне, нам. Ты — мой сын, запомни это. Прочее я расскажу потом. А это я сказал тебе для того, чтобы ты знал, что я знаю. Теперь иди.
— Мне уходить? Вы отпускаете меня? Так просто?
— Анастасия передаст тебе еще одно письмо. В нем все что тебе нужно знать на ближайшее время. И вот что, не вздумай консумировать ваш брак. Даже, особенно при ее настойчивости. Девочка герой, но она девочка. Мало ли что.
— Почему нет? Я и не собирался, но..
— Вот чтобы никаких но. Она обречена, не хотелось бы, чтобы один идиот своими руками загонял себя в могилу за ней вслед. Девочка влюблена, и влюблена очень сильно. Любовь же ее, скажем так, недостоин звания человека. И чтобы спасти этого недоумка от заслуженного, она согласилась пойти на то, что убьет ее. Отважный человек, преданный. Но вдруг ей придет в голову мысль заодно отомстить тому, кто взял за жабры ее ненаглядного, то есть меня?
— Вас? — Максим по-новому взглянул на "отца". Сейчас тому было впору играть не Цезаря, а Ганнибала Лектора, столь явно в нем просвечивала смесь интеллекта и безумия.
— Ну а кого же еще? И не смотри на меня как на чудовище, а то расплачусь от умиления. Человек, воображающий, что сила в том, чтобы быть отморозком, жалеет ту, перед которой отморозком оказался не он! Смешно.
Максим почувствовал, что подвижность вернулась к его ногам и поднялся. Изо всех сил стараясь не выдать слабость, он повернулся к выходу, изображая задумчивость.
— До встречи, сын. — Услышал он, уже взявшись за ручку двери.
— До встречи, отец.