Однако, портье быстро взял себя в руки, а может мне просто померещилась эта секундная заминка. Ведь когда сам уверен в чем-нибудь, то все происходящее подгоняешь под свою теорию. Может молодой осетин и не подумал ни о чем таком, а я уже ощетинился, выпустил колючки как еж.
— Ацамаз, — он глянул мне в лицо спокойно и прямо с дружелюбной улыбкой, темные глаза весело блеснули.
— Андрей, — пожал я протянутую руку.
Его ладонь была сухой и крепкой, рукопожатие в меру сильным и энергичным. Мне это понравилось. Терпеть не могу вялые, потные ладошки, которые оставляют на твоей коже противное мокрое ощущение.
— Ну вот, познакомились. Молодцы! — балагурил Фима. — Хорошо бы еще того, — он хитро улыбнулся щелкнув себя по горлу пальцами. — Выпить за знакомство! Но, к сожалению дела, работа… Так что как-нибудь в другой раз. Андрюха, ты чего такой квелый? Не выспался?
— Выспишься тут с вами, как же, — недовольно проворчал я. — Одни придурки стреляют всю ночь. Другие дрейфят и со страху надираются в дрезину… Достали…
Ацамаз и Фима одновременно расхохотались, звонко, по-доброму.
— Слыхал, Ацик, это он в мой огород камень кинул, — захлебывался жизнерадостно Фима. — Типа я всю ночь пил со страху! А сам поллитра вискаря выжрал за милую душу просто из любви к искусству! Совсем не боялся ничего, герой!
Портье смеялся, слушая Фимину болтовню, и от этого смеха уже всерьез казалось, что ночное происшествие действительно было не более, чем забавной шуткой.
— Ладно, хватит, балагурить, — оборвал сам себя Фима. — Андрей, я тут договорился с Ациком. Сейчас подъедет его друг. Отвезет нас с тобой на позиции, где дежурят городские ополченцы. Ацик говорит, там и грузины совсем рядом стоят, прямо напротив. С полкилометра всего, так что может быть и их снимем, если повезет.
— С полкилометра всего, — мрачно повторил я, лихорадочно вспоминая дальность прямого выстрела из снайперской винтовки.
Четыреста с чем-то метров… Если мне память не изменяет, то четыреста шестьдесят, а может четыреста сорок… Самому снайперить никогда не приходилось, но приятельствовал я когда-то с нашим штатным снайпером. Одного призыва мы с ним были, да и по характеру схожи. Дружили, можно сказать. С тех пор и помню кое-что, да и подержать в руках эсвэдэху за время службы не раз удавалось, пару раз даже стрелял. Отдача там сильная, как лошадь копытом в плечо лягает… Вот только настоящему снайперу для верного выстрела это отнюдь не помеха. А если там полкилометра между позициями, то ему даже напрягаться внося поправки не придется, с комфортом, прямо из своего окопа может на выбор по той стороне щелкать. Вот хохма-то будет, если мы в их сторону объективом фотоаппарата светанем, а нам в ответ гостинец в свинцовой оболочке прилетит. Эх, Фимка, куда же ты лезешь, родной, куда тебя черт несет?
Мои невеселые раздумья были прерваны появлением жизнерадостного осетина с буйной шапкой черных как смоль волос на голове и модной трехдневной небритостью на скулах. Одет парень был по последней местной моде: заправленные в армейские берцы камуфляжные штаны и выгоревшая на солнце, когда-то бывшая черной футболка, поверх футболки был накинут серый жилет с множеством накладных карманов. Не стандартная армейская разгрузка, но какой-то ее гражданский вариант.
— О, привет, Рауль! Долго ты добирался! Люди уже ждать устали! — расплываясь в улыбке завопил наш портье выскакивая из-за стойки навстречу вновь прибывшему.
— Здорово, Ацик! Давненько тебя не видал! — шагнул ему навстречу гость.
Пожав протянутые руки они обнялись, хлопая друг друга по спине. Странно, обычно я несколько неприязненно отношусь к подобным проявлениям чувств между мужчинами, как-то это все смотрится нарочито, наигранно. Но сейчас в глазах обоих парней светилась такая искренняя радость от встречи, что все выглядело удивительно к месту, я даже сам невольно улыбнулся, глядя на них.
— Вот, знакомьтесь, это Рауль, — подвел к нам черноволосого Ацамаз. — Рауль лучше всех знает все дороги и посты. Он сам ополченец, через два дня ходит на пост дежурить, у него и оружие есть, — с явной гордостью за друга, прибавил портье.
Ополченец пожимал нам руки и смущенно улыбался, видно было, что хоть восторг младшего товарища и приятен ему, но все же он предпочел бы, чтобы эти чувства в присутствии незнакомых людей его друг не проявлял столь явно.
— Рауль, так звали сына Атоса из «Трех мушкетеров», — не преминул заметить при знакомстве Фима.
Ополченец настороженно глянул на него, понятно было, что бессмертное творение Дюма он не читал и теперь мучительно пытался сообразить сказали ему что-то хорошее, или наоборот смертельно обидели. И как собственно на это следует реагировать?
— Это был очень смелый молодой человек. Храбрый и умелый воин, — поспешно пришел я на помощь уже раздраженно прикусившему губу горцу, одновременно показывая за спиной Фиме кулак. — У вас одинаковые имена, только тот был француз, а ты осетин.
— Осетины, лучше французов! — сверкнул белозубой улыбкой Рауль, довольный, что затруднение разрешилось само собой. — Поехали, я покажу вам настоящих героев. Не из книг, из жизни.
— Поехали, — поспешно согласился Фима. — Мы только этого и ждем.
— Уж и сказать ничего нельзя! — шепнул он мне пока мы вслед за ушедшим вперед ополченцем пересекали гостиничный холл. — Что я виноват что ли, что у них имена такие будто они все при французском королевском дворе воспитывались.
— Ну во-первых не все, — так же шепотом ответил приятелю я. — А во-вторых, имей в виду, здесь народ горячий и непосредственный. Если чем всерьез обидишь, кишки выпустят и не посмотрят, что ты московский перец и великий фотограф. Так что имей в виду, со словами надо быть осторожнее. Они к тебе всегда со всей душой, но обидеть их тоже раз плюнуть, одного неправильного слова хватит.
— Да понял я, понял, не гунди, — обиженно дернул подбородком Фима прибавив шагу и вырвавшись вперед.
Я хмыкнул скептически в его удаляющуюся спину и потопал следом волоча на плече массивный штатив. Интересно, на хрена ему эта бандура. Он что, всерьез рассчитывает, что в окопах ему позволят ее развернуть? Наивный! А имена здесь у людей и впрямь интересные. Больше половины республики Альберты, Эдуарды, Раули, Эльзы, словно и впрямь попал не в дикие горы, а в просвещенную комфортную Европу. Причем эти явно европейские имена вполне непринужденно соседствуют с традиционно кавказскими Ацамазами, Сосланами и Казбеками. Никто из местных не видит в этом никаких противоречий. А если спросить их об этом, то не особо сомневаясь любой вам гордо заявит, что это древние аланские имена, которые просто заимствовали когда-то у великого народа жалкие и слабые англичане, немцы и французы. Вот такие здесь понятия о древней истории. Каждый осетин с малолетства знает о Великой Алании, с грозной силой воинов которой приходилось считаться когда-то не только ближним соседям, но и далекой Византии, и гордой заносчивой Персии. А свой собственный род любой осетин обязательно возводит к династии знаменитых победами и храбростью бойцов, а порой и к самим сказочным детям Солнца, легендарным кавказским богатырям — нартам. Может это и правильно, гордиться своими корнями, постоянно ощущать за спиной величие давно погребенных историей предков, каждый день, каждую минуту жить так, чтобы быть достойным их памяти. Может быть именно вот этой вот «дикости» так не хватает нам русским, давно позабывшим в большинстве своем какого мы роду и племени, кто стоит за нашей жизнью на этой земле, чья осененная веками мощь и слава, создали теперешнюю Россию.
Увлеченный своими мыслями я чуть было не налетел на остановившегося в дверях, поправляя висящий на плече кофр, Фиму. Тот недовольно зашипел, особо напирая на то, что глаза надо при ходьбе держать открытыми, даже если спишь на ходу. Я что-то беззлобное ему ответил, похлопав дружески по плечу. Не хотелось сейчас переругиваться, пусть даже и в шутку. Не то было настроение. Фима кажется тоже это почувствовал, потому что быстренько ворчать прекратил. Рауль тем временем уже открывал водительскую дверцу лихо припаркованного прямо на тротуаре защитного цвета армейского «уазика» со снятым брезентовым тентом. Машина была, судя по всему, видавшей виды, посеревшей от пыли и какой-то потрепанной, что неизбежно проявлялось в неприметных на первый взгляд мелочах: продавленных и кое-где продранных сиденьях, облупившейся краске, царапинах, стершихся металлических шильдиках под ручками и кнопками на торпеде…Однако против ожидания, завелось это чудо техники легко, с пол оборота, фыркнуло, чихнуло простужено и ровно затарахтело мотором. Рауль обернулся к нам, не сговариваясь устроившимся вдвоем на заднем сиденье, и заразительно улыбнулся.
— Ну что, путешественники, поехали?
— Куда ты нас решил отвезти? — поинтересовался Фима. — Нам надо прямо на передний край. В окопы.
— Туда и поедем, — заверил его Рауль. — Давно пора в газетах напечатать фотографии наших героев. Рассказать всему миру, что здесь творится, а то грызуны уже совсем оборзели.
— Грызуны? — Фима недоуменно глянул на нашего водителя.
— А! — хлопнул тот себя по лбу растопыренной пятерней. — Вы же не знаете! Это мы так между собой грузинов прозвали. А что, похоже выходит… Грузин — грызун… почти одно и то же…
Фимой не сдержавшись хихикнул:
— Действительно, забавно выходит, надо будет запомнить на будущее, блеснуть при случае эрудицией.
— Ну, а я что говорю?! — вновь сверкнул улыбкой водитель. — Ладно, поехали!
«Уазик» резво поскакал вперед, по залитым солнечным светом блестящим тенистой зеленью деревьев улочкам. Из центра мы выбрались довольно быстро, многоэтажные дома все чаще разбавлялись частной застройкой. Хотя надо сказать частный сектор тут выглядел довольно богато, дома в основном двухэтажные, добротные, с обязательными внутренними двориками обнесенными высокими глухими заборами. Через заборы тут и там перевешивались ветки фруктовых деревьев, плети декоративного винограда, еще какие-то незнакомые мне ползучие растения, создавая эффект благодушного покоя и умиротворенности, рождая в памяти образы тихих помещичьих усадеб на берегу неспешных рек, фантазийных беседок, праздности и достатка. По-крайней мере у меня были именно такие ощущения. Однако мирные пейзажи довольно быстро закончились.
Завернув на мигающем желтым светом нерегулируемого перекрестка светофоре, мы оказались совсем в другом районе. Обшарпанные, облезлые хрущевки будто сдавили узкую полоску асфальта с двух сторон, практически не оставив места для тротуаров, нависли закрывая своими уродливыми телами небо. Здесь уже отчетливо чувствовалось грозовое дыхание происходящих в городе событий. Оно было повсюду, в наглухо зашторенных давно не мытых окнах, в настороженных взглядах редких прохожих, в заложенных полиэтиленовыми мешками с песком входах в подвалы домов…
— Сюда часто грызуны стреляют, — подтвердил мои предположения наш водитель. — Сейчас сами увидите, справа дом будет. Я покажу.
И он действительно нам показал. Не знаю какой снаряд или ракета может произвести подобные разрушения. Но у пятиэтажки с правой стороны дороги, просто отсутствовал угол. Будто кто-то взял и срезал ножом кусок слепленного из пластилина игрушечного домика. Причем срезал не весь сверху донизу, а только в середине. На уровне второго и третьего этажа угол дома был начисто выбит, обвалившиеся расколотые кирпичи, неровной горкой лежали внизу. В черную зияющую прореху бесстыдно просвечивали стены с веселенькими голубыми обоями. На втором этаже даже был виден колченогий обеденный стол и рядом с ним опрокинутый стул. Интересно, что сталось с хозяевами этих квартир? Где они теперь? Были ли они дома в тот момент, когда грузинский снаряд ударил в стену обрушив ее? Мы с Фимой пораженно молчали, не в силах оторвать глаз от этой картины, а Рауль продолжал рассказывать:
— Такое здесь часто бывает. Два дня назад мина пробила крышу и два перекрытия насквозь и так и не взорвалась. Теперь люди живут, а у них в полу дырка, можно в любой момент вниз заглянуть, посмотреть, что там соседи внизу делают. Прикольно, правда?
— Ага, обхохочешься, — замогильным голосом отозвался Фима.
Похоже утреннее бодрое расположение духа от увиденного здесь начало его стремительно покидать.
— Если не верите, я вас отвезу. Сами посмотрите, — неверно истолковал мрачный тон фотографа Рауль.
— Нет, нет, мы верим, конечно. Поехали, не стоит задерживаться, — поспешил я отказаться от заманчивого предложения.
— Люди бояться оставаться в городе. За семьи свои бояться, за детей, — плотно сжав губы в тонкую суровую складку, говорил меж тем Рауль. — Нет, мужчины наши ничего не бояться. Надо будет, мы грызунам быстро покажем их место. Не раз уже показывали. Но вот за жен, за детей страшно. Все стараются сейчас семьи в Россию отправить, если родственники там есть, вообще хорошо. Но даже если родственников нет, тоже отправляют. Так все равно безопаснее. Здесь с каждым днем все хуже. Не кончится это добром. Но если что, грызунам тут ничего не обломится, разве что такие шикарные п… какими они уже давно не огребались.
Меж тем мы проскакиваем очередной дом, и я замечаю на месте одного из оконных проемов четвертого этажа дыру с черными оплавленными краями и неровно торчащими вокруг обломками кирпичей. Почему-то я сразу понимаю, что причина отнюдь не возникший по неосторожности хозяев пожар. Вскоре дома кончаются, обрываясь несколькими одноэтажными халупами, не то дачами, не то кошарами для скота, но явно уже не пахнущими жильем, заброшенными, запустелыми. Все, город кончился. С лихим визгом тормозов, взметнув в воздух целую тучу пыли наш железный конь, сворачивает на ухабистую проселочную дорогу.
— Так ближе добираться к постам, — поясняет наш проводник вцепившись в дергающийся руль. — Чуть-чуть потерпите, через десять минут будем уже на месте.
Ничего ответить ему ни я, ни Фима не можем чисто физически. Болтанка такая, что даже вцепившись обеими руками в стойки машины, все равно рискуешь вылететь на особенно душевной колдобине. Стоило бы, наверное, сбросить скорость, а то неровен час и впрямь гробанемся.