— Да ладно, не ищи больше, не надо уже!
— Блин, что-то я в самом деле… как-то… — страх никуда не исчез, просто спугнутый отвлекшими меня от него поисками телефона, перестал быть таким оглушающим, всеобъемлющим.
Рауль расчетливо заданным вопросом вырвал меня из-под его контроля. Начни он сейчас меня тормошить, орать на меня, требуя бежать вперед, и я бы только глубже нырнул в пропасть охватившего меня ужаса. Молодой осетин поступил, как тонкий психолог, заставив меня отвлечься, забыть на миг о владевшем мною испуге. Выходит он был так заметен… Черт! Надо же было так опозориться. Я почувствовал, как щекам становится невыносимо жарко, следом запылали огнем кончики ушей. Я сидел уставясь на примявшуюся под ногами траву и сбитые носки своих кроссовок, не решаясь взглянуть на расположившегося рядом проводника.
— Ничего, со всеми бывает, — произнес он неожиданно дружелюбно, хлопая меня рукой по плечу. — Не боятся только дураки. Вот твой друг не испугался, потому что не понял ничего. А ты понял. Потому тебе и страшно. Это ничего, я раньше тоже боялся, а потом привык, ничего, и ты скоро привыкнешь…
Я благодарно кивнул, в тот момент я был весь преисполнен теплых чувств к этому молодому парню, так деликатно, стараясь лишний раз не обидеть утешавшему меня. Я хотел ему рассказать, что и в самом деле все понял, и от того испугался, хотел сказать, что он все верно угадал, и еще, что я не хочу привыкать к этому страху, не хочу, чтобы в меня постоянно целился снайпер, не хочу, чтобы ночью артиллерийские снаряды падали вокруг моего дома, не хочу чтобы кто-то хотел меня убить, не хочу… Я еще много чего хотел ему рассказать, мысли нестройными обрывками теснились в голове, пытались оформиться в слова… Но он прервал меня, тихо, но настойчиво сказав:
— А теперь надо идти. Поговорили, и хватит. Давай, соберись, и не забывай пригибаться, когда будешь бежать.
Я вздрогнул, осознавая, что преодолеть это короткое простреливаемое снайпером расстояние мне все же придется, но налетевшего порыва душевного благородства еще хватило на то, чтобы предложить:
— Может ты первым пойдешь?
Сказал и тут же пожалел об этом. А вдруг он согласится? Тогда меня точно убьют. Уже без всяких вариантов. Но Рауль лишь отрицательно мотнул головой.
— Ты гость, значит, тебе и идти первым. К тому же я моложе, гораздо быстрее тебя побегу, попасть будет труднее.
Я кивнул, собираясь с духом. Была бы честь предложена. Но и в самом деле, хватит тянуть. Чему быть, того не миновать. Несколько раз глубоко вдохнув и не давая себе больше времени на раздумья, я стремительно сорвался с места и стрелой полетел вперед Ну это, конечно, только мне казалось, что я лечу стрелой. Представляю как жалко смотрелся мой бег со стороны. А вы попробуйте после пятнадцати лет перерыва, в течение которых вы бегали максимум чтобы успеть заскочить в трогающийся с остановки автобус, показать класс в спринтерском забеге. Что слабо? Ну то-то…
Сначала я собирался бежать зигзагами, так, как бегали под вражеским огнем герои многочисленных фильмов о войне, но быстро отказался от этой идеи. Еще не хватало, чтобы меня занесло где-нибудь на очередном повороте. Шлепнешься на усеянном каменными булыжниками склоне, потом костей не соберешь. И никакой пули не надо, сам по себе переломаешься. Ветер насмешливо свистел в ушах, глаза заливал выступивший на лице пот, а вожделенная песчаная куча придвигалась отчего-то крайне медленно, словно нехотя. Скорость моего движения вовсе не соответствовала прилагаемым усилием. Внутренне я все время ждал выстрела, злого взвизга рвущей воздух пули и тупого удара в тело, означающего, что я убит. Своей пули не услышишь, гласит немудрящая солдатская присказка. Если слышал выстрел, или свист пролетевшей рядом маленькой свинцовой смерти, не бойся, по тебе уже промахнулись, и теперь ты однозначно останешься жив. До следующего выстрела. Я прекрасно знал все это, знал про скорость звука, и больше чем вдвое превышающую ее скорость пули, выпущенной из снайперской винтовки, все знал и понимал холодным рассудочным умом, и все равно мучительно ждал выстрела. Был просто уверен, что он должен обязательно прозвучать.
Вот и ориентир, неестественно желтая слежавшаяся куча песка. Где же вожделенный ход сообщения? На долю секунды я запаниковал, понимая, что никакого хода нет, а может есть, но я его не вижу. Страх пронзил сердце холодной иглой, и почти тут же я его заметил. Он начинался чуть дальше кучи и его полуобвалившиеся склоны так густо заросли травой, что практически сливались с окружающей растительностью. Сам ход сообщения представлял из себя узкую траншею, небрежно вырытую видимо уже давно, так как в некоторых местах земля осыпалась вниз, еще уменьшая и так небольшую ее глубину. Никаких перекрытий и упоров вдоль стен. До этого познания в инженерном деле тех, кто оборудовал здесь позиции, не дошли, а может быть просто лень взяла верх над стремлением к безопасности. В любом случае какое-никакое укрытие траншея из себя представляла, и, что самое приятное, до нее оставалось не больше десятка метров. Три последних, тьфу ты, крайних, отчаянных прыжка, и я буду в относительной безопасности. Тут же глубоко внутри появилась железная уверенность, что вот именно сейчас грузинский снайпер и выстрелит. Воображение тут же услужливо подсунуло мне картину валящегося по инерции в траншею уже мертвого тела с простреленной грудью. Я отмахнулся от назойливого видения и нажал еще, будто пришпоренный наездником жеребец на скачках.
Последние несколько метров я щучкой пролетел по воздуху головой вперед и бухнулся на мягкое покрытое песком дно траншеи, распластанной лягушкой, с размаху ткнувшись мордой в осыпавшуюся стенку. Выстрела так и не было. Осознав это, я поднял перепачканное лицо на удивленно глядящего на меня Фиму и счастливо рассмеялся.
— Ты чего? — подозрительно спросил меня одноклассник, на всякий пожарный отодвигаясь подальше, мало ли чего можно ждать, от хохочущего неизвестно над чем придурка.
— Так, ничего… погода хорошая, — всхлипнул я в ответ, пытаясь унять распирающий меня изнутри нервный смех.
— Ну-ну, погода… — настороженно протянул Фима. — Смотри, вон Рауль бежит. А скачет-то как, что твой горный козел!
Я приподнялся и аккуратно выглянул наружу, чуть приподняв голову над краем траншеи. Молодой осетин действительно несся к нашему укрытию внушающими уважение скачками, на ходу он бросался в разные стороны, сбивая возможным стрелкам прицел. Причем выходило это у него как-то красиво и грациозно, как заученный и тщательно отрепетированный танец. Каждое движение было экономным и точным, вовсе не рождая того ощущения расхлябанности и дряблости, какое вызывал бег того же сопевшего у меня за плечом Фимы.
Рауль уже преодолел почти половину отделявшего его от нас расстояния, когда вдруг прямо из-под его ноги брызнул во все стороны осколками булыжник. Я замер, силясь понять, что же это такое было, и тут все объясняя и ставя на свои места со стороны грузинского холма докатился хлесткий щелчок винтовочного выстрела. Даже не оборачиваясь я почувствовал, как испуганно присел пряча голову, стоявший у меня за спиной Фима. Ополченец же, казалось, не обратил на выстрел никакого внимания, только еще больше увеличил скорость бега, хотя я думал, что подобный подвиг уже не в человеческих силах. Он был совсем близко, и я ясно видел его плотно сжатые губы, застывшую на лице напряженную гримасу и горящие шальным огнем глаза. Еще пятнадцать метров, десять, пять… Вел я про себя неумолимый отсчет, почему же снайпер больше не стреляет? Ведь прошло уже достаточно времени, чтобы восстановить сбитый отдачей первого выстрела прицел. Валерка Колыванов, наш снайпер, москвич, как и я, умудрялся поражать на стрельбище три мишени за пять секунд, правда он и до армии увлекался стрельбой и вроде имел какой-то там серьезный спортивный разряд. Черт, почему же грузин не стреляет? Лучше бы он сейчас раз за разом молотил по бегущему Раулю, честное слово, мне так было бы гораздо спокойнее, чем терпеть вот это зловещее ожидание, когда ты знаешь, что совсем рядом всего за полкилометра отсюда, вражеский снайпер тщательно ловит в прицел фигуру бегущего человека. Решил не размениваться на быструю пальбу? Ставит все на последний прицельный выстрел? Может быть вообще у него винтовку заклинило? Может он потерял цель? Может выстрелов больше не будет?
Выстрел все-таки щелкнул звонким ударом бича, многократно отраженный отзывчивым горным эхом. Рауль в этот момент был уже всего в двух шагах от края спасительной траншеи. Куда попал грузин я не понял, никаких видимых следов удара пули видно не было. Видно она пошла вообще в «молоко». Рауль резко затормозил у песчаной кучи. Отчетливо слышно было его хриплое, загнанное дыхание. Не торопясь, полным достоинства жестом он вскинул вверх в сторону грузинского холма правую руку и энергично хлопнул сверху по ее локтю левой, без лишних слов выражая свое мнение о грузинском стрелке. Постоял так с полсекунды и стремительно и ловко юркнул в траншею. Мгновение спустя над нашими головами протяжно свистнула пуля, а за ней долетел с грузинского холма и звук выстрела. И я, и Фима инстинктивно пригнули головы, а Рауль по-детски счастливо рассмеялся.
— Грызуны не стрелки, а полное дерьмо! — заявил он важно поглядывая на нас. — Как вам аттракцион? Ничего побегали? Адреналин!
И снова засмеялся чисто и звонко. Вот только нам с Фимой было совсем не до смеха. Фотограф с изрядно побелевшим лицом и дергающимся в нервном тике веком, напоминал сейчас расфокусированным взглядом с выражением типа «проглотила Таня мячик» тихого клинического идиота, только непрерывно бегущей изо рта слюны не хватало. У меня самого в голове настойчиво пульсировала, крутилась то убыстряя, то замедляя бег, словно несущаяся в колесе белка одна и таже навязчивая мысль: «А нам ведь еще обратно идти… Еще ведь обратно идти… Обратно идти… Идти… Идти..» И вот так много раз по кругу. Усилием воли, заставил себя немного связно соображать. В конце концов пока ничего страшного не случилось. Все живы, здоровы, дай бог и дальше пронесет. Поразился неожиданно пришедшей в голову мысли, и тут же озвучил ее вслух, пока опять не перебила вращающая колесо белка:
— А вы что же, каждый раз вот так вот сюда под пулями бегаете? Грузины давно уже пристреляться должны были. Люди на посту, наверное, каждый день меняются?
— Меняются, — разом поскучнел проводник.
Говорил он теперь через силу, стараясь не встречаться со мной взглядом.
— Мы обычно днем сюда не ходим, знаем, что опасно. Смена ночью всегда приходит, осторожно, по темноте. Грызуны пока еще ни разу не засекли…
— Вот оно что… — протянул я, чувствуя, как во мне поднимается злость. — А какого же хрена ты нас сюда днем потащил? А?! Чего молчишь?!
— Вы же снимать хотели… — жалко пролепетал в ответ Рауль. — Я думал нормально проскочим.
— Думал он! — меня просто распирало от злости, сейчас я готов был разорвать стоящего передо мной осетина на куски, вцепиться в него зубами, бить его курчавой головой об стенку траншеи, вымещая свой страх, выплескивая все только что пережитое.
— Вот именно, Рауль. Как ты мог так безответственно поступить? Ладно сам под пули полез, а если бы застрелили кого-то из наших гостей, не дай бог, конечно. Тогда что было бы?
Спокойный рассудительный голос прозвучал настолько неожиданно, что я чуть было не подпрыгнул на месте. Из-за поворота траншеи показался невысокий бородатый мужчина с большим, нависающим над губами носом. На плече его болтался стволом вниз автомат Калашникова абсолютно не вязавшийся с поношенным пиджаком и расстегнутой кремовой рубашкой под ним. Вид у вновь прибывшего был отнюдь не воинственным, так должен был выглядеть сельский учитель, или агроном, тихий и незлобивый маленький человечек, который не обидит и мухи. Оружие в сочетании с этим образом казалось явной нелепицей. Тем не менее оно было, я даже отметил про себя, что в автомат вставлена скрученная синей изолентой спарка магазинов, изобретение солдатской смекалки, существенно экономящее время при перезаряжании. Надо только постоянно помнить, о нежелательности стрельбы с упором магазина в землю, иначе забитый грязью второй магазин обязательно отомстит за проявленную небрежность осечкой и перекосом патрона.
— Дядя Аршак! — радостно вскинулся было Рауль, но тут же вновь виновато опустил голову.
— Здравствуй, здравствуй, племянник, — укоризненно покачал головой бородатый. — Не ожидал от тебя такой безответственности.
— Э… простите, — неожиданно вклинился в беседу двух родственников несколько оживший Фима. — Не надо его обвинять. Это мы сами попросили, чтобы он отвел нас на позиции. Мы журналисты из Москвы. Будем делать фоторепортаж про вашу республику, и нам нужны фотографии настоящих ополченцев.
— Репортаж, это хорошо, — задумчиво кивнул бородач. — Что ж, будем знакомиться. Моего слишком горячего племянника вы уже знаете, а я начальник смены на этом посту. Зовут меня Аршак, можете обращаться просто по имени.
При более близком знакомстве Аршак оказался вполне радушным хозяином. Уже через несколько минут мы сидели в уютном блиндаже, который ополченцы отчего-то между собой называли «штабным», хотя ничего напоминающего классическую обстановку армейского штаба в нем не было. Просто выдолбленная в каменистом грунте глубокая яма перекрытая толстыми бревнами и засыпанная сверху той самой землей, что осталась после ее отрытия. Стены были обшиты листовой фанерой, а в центре имелась даже печка-буржуйка с выходящей наверх трубой. Рядом с печкой стоял грубо сколоченный из снарядных ящиков стол, вокруг которого группировались такие же самодельные табуретки. Вдоль стен протянулись сработанные на скорую руку из досок нары. Глядя на устройство этого импровизированного укрытия я глубоко засомневался, сможет ли оно защитить, тех кто будет здесь прятаться даже от самой маленькой минометной мины. И сам себе ответил тут же, что вряд ли, ну разве что спасет от осколков. Хороший огневой налет, и на посту останутся одни трупы. Даже штурмовать высоту не придется, просто обходи смело и топай себе дальше.
Взгляд невольно зацепился за резкими, но точными штрихами набросанный на одной из стен лик Спасителя. Христос смотрел с потемневшей фанеры прямо в глаза, любому входящему в блиндаж и в полутьме казался практически живым. Меня по-крайней мере аж дрожь прошибла, когда увидел, хотя не скажу, что я сколько-нибудь религиозен. Даже не крещен, не модно это было в советское время, а потом уж и сам не стал, не хотелось подражать вспыхнувшей вдруг в одночасье моде. Бог он ведь не в кресте на груди, он в душе человеческой живет. Или вот так вот, смотрит на тебя прямо с закопченного фанерного листа в отрытой на склоне горы землянке. Я толкнул локтем Фиму, показывая на столь поразивший меня рисунок, и наш фотограф тут же потянулся за фотоаппаратом. Но едва на свет появилась серебристая мыльница семимегапиксельного цифровика последней модели, как сопровождавший нас Аршак положил моему приятелю ладонь на руку.
— Не надо это фотографировать.
— Почему? — искренне удивился, разворачиваясь к нему, Фима.
— Не надо, — мягко повторил командир ополченцев. — Ребята это для себя нарисовали. Чтобы бог в тяжелую минуту был с ними. Для себя, понимаете, не для всех. Нехорошо это на весь мир показывать, не правильно…
— Ладно, — непонимающе пожал плечами Фима, но фотоаппарат послушно спрятал.
Тем временем ополченцы уже суетились, накрывая на стол. Откуда-то будто сами собой появились железные кружки с дымящимся чаем, завернутые в белую ткань пироги, какая-то зелень, сыр…
— Извините, вина у нас нет, — сокрушенно качал головой, наблюдая за этой суетой Аршак. — Спиртное на пост не берем. Приказ! У нас с этим строго!
Наконец покончив с сервировкой расселись. Наверху в окопах остались только двое ополченцев — пулеметчик и наблюдатель. Оба молодые парни не старше двадцати лет. Сейчас была их очередь дежурить и чтобы не случилось, какие гости не появились бы на посту, они должны были оставаться на своем месте и внимательно наблюдать не затевают ли чего-нибудь грузины. Вообще народу на посту оказалось на удивление мало, вместе с Аршаком я насчитал всего семь человек. В основном это были совсем молодые ребята, едва вышедшие из школьного возраста, лишь сам командир, да еще один молчаливый ополченец смотрелись мужчинами зрелыми, умудренными опытом. Вооружены все были старыми разбитыми «калашами», «семерками», как их еще называли за калибр 7,62 мм, чтобы не путать с новыми АК-74 меньшего калибра. Кстати, кому как, а лично мне АКМы нравились гораздо больше, за их надежную увесистость при стрельбе, мощный солидный голос и грозный внешний вид, но это всего лишь личные предпочтения человека знакомого с автоматом, только по опыту срочной службы, так что я их никому не навязываю. Просто приятно было увидеть у ополченцев знакомое оружие, будто привет из молодости, как встреча со старым товарищем, которого не видел уже много лет. А что? Вполне возможно и мой автомат со счастливым номером заканчивающимся на три четверки, сейчас тоже где-нибудь здесь, может быть даже в руках у кого-нибудь из сидящих рядом парней. Я внимательно присмотрелся к их оружию, не мелькнет ли знакомая щербинка на деревянном прикладе, не сверкнет ли отражая случайный блик света коптящей на столе керосинки длинная царапина на ствольной коробке. Вроде бы нет… Да и странное это слишком было бы совпадение…
Наверху у ополченцев был еще пулемет. Мощный, распяленный на сошках ПК, смотревшийся тяжело и увесисто, надежно как-то, основательно. Вот собственно и все вооружение перекрывающего дорогу на Цхинвал поста. А ведь до города тут рукой подать, пяток километров, не больше. Расстояние прямого броска, и такой несерьезный заслон. Да если начнется настоящая заваруха, этих ополченцев сомнут за десять минут, причем никто из них живым не уйдет. Смертники, всплыло в голове правильное слово. Да, точно. И самое страшное, что они и сами это понимают. Бодрятся, смеются, но в душе каждого сжавшейся до поры до времени пружиной нарастает страх. Страх того, что прорыв случится сегодня, именно в их смену, что они погибнут первыми. Ведь единственная их задача вовремя сообщить в город, чтобы там успели поднять по тревоге настоящих, готовых к отпору бойцов. Просто сообщить и задержать грызунов сколько смогут. И все… Ни помощи, ни подхода подкреплений просто не предусмотрено. Слишком близко они от первых городских кварталов, гораздо более удобных для обороны, так что нет смысла цепляться, за эту высотку. Она нужна только для того, чтобы дать время тем, кто будет держать город, занять определенные и заранее подготовленные места.
В том, что прорыв рано или поздно случится, никто из ополченцев не сомневается. С их позиций очень хорошо видно лежащее всего в километре отсюда грузинское село. Там уже чужая земля, чужая территория, вроде бы такие же невысокие горы, та же шумящая на порогах река, вот только где-то посередине между тем холмом на котором врылись в неподатливую каменистую почву ополченцы и другим с плоской, будто срезанной ножом вершиной, когда-то уверенно провели по карте красную черту, навеки разделившую два народа. Этой черты не увидеть на местности, здесь нет контрольно-следовых полос и полосатых столбов с гербами, но от этого красная нить только глубже врезается в души живущих по разные ее стороны, бороздя их непреодолимым водоразделом.
По ночам, когда утихают привычные дневные звуки, и еще безмолвствует грузинская артиллерия, ополченцы часто слышат в низине, там где раскинулось подмигивающее огоньками окон село, басовитое рычание мощных танковых моторов. С каждой ночью оно все слышнее и слышнее, значит танков становится больше. Для борьбы с ними у ополченцев есть только ящик старых кумулятивных гранат РКГ, найденных на одном из брошенных армейских складов. На маркировке хорошо виден год выпуска — 1973, год моего рождения. Ровесники, надо же… Еще есть зеленый цилиндр «мухи», РПГ-18, прямо на нем нарисована последовательность действий, которые необходимо проделать для пуска. Из ополченцев никто ни разу не стрелял из такого гранатомета, но они наизусть заучили все, что нарисовано на картинках и уверены, что если понадобится, любой из них сможет правильно произвести выстрел. Вот только поможет ли это против современных оснащенных динамической защитой и активной броней танков?
Сейчас они веселятся, говорят на перебой, стараясь перекричать друг друга, шумно прихлебывают из кружек остывший чай, давятся пирогами и все равно пытаются что-то рассказывать с набитым ртом. Они очень рады нам, внесшим своим прибытием хоть какое-то разнообразие в скучное постылое дежурство. Только в глубине их глаз все равно прячется явно видная тоскливая обреченность, стылое знание того, что скоро они все умрут. Меня аж передергивает, когда я вижу это, вдоль позвоночника пробегает стайка холодных мурашек. Я только сейчас осознаю, что говорю с живыми мертвецами. Сколько им осталось еще этой тянущейся от дежурства к дежурству псевдожизни? Неделя? Месяц? Год? Когда, в чью смену случится давно ожидаемый прорыв? Да и так ли это важно? Даже если они не погибнут здесь на безнадежном, заранее обреченном посту, долго ли еще им удастся прожить? До первого удара штурмовой авиации? До первой танковой атаки? До того момента, когда грузинская пехота пойдет зачищать в развалинах тех, кто не погиб под первым огневым валом? И это в любом случае будет, мы все понимаем это. Мы с Фимой нащелкаем здесь удачных кадров, отснимем достаточный для продажи материал и уедем обратно в далекую благополучную Москву. А они весело гомонящие сейчас с нами за одним столом останутся здесь в ожидании прорыва, который рано или поздно произойдет. Они останутся в памяти Фиминого компьютера, улыбающиеся, жизнерадостные, с детской непосредственностью бахвалящиеся перед камерой своими бесполезными автоматами. Одним щелчком мыши их можно будет извлечь из небытия, вывести на экран, распечатать, подредактировать размер фотографии и цвета. Вот только их самих к тому времени уже не будет среди живых, они будут разорваны на куски артиллерийскими снарядами, раздавлены тяжелыми траками танковых гусениц, расстреляны в упор из штурмовых винтовок… Их просто не будет уже в этом мире… А на фотографиях в чужом компьютере, в папке с бездушным названием «архив», они будут продолжать улыбаться, застывшими навечно, приклеенными к лицам улыбками…
Неожиданно мне стало плохо, я больше не мог находиться за этим столом, не мог смотреть на этих мальчишек, слушать их шутки и похвальбы. Нашарив в кармане сигаретную пачку, я кое-как протиснулся к выходу. Замер, прислонившись к стенке траншеи и непослушными пальцами зачиркал спичкой о коробок. Тонкие деревянные палочки ломались одна за другой в ходуном ходящих руках. Черт, давно надо было купить новую зажигалку вместо так не ко времени закончившейся еще во Владикавказе! Очередная спичка хрустнула, насмешливо выгнув в мою сторону покрытую коричневой серой головку. Три раза, черт!