— Зря смеешься, — миролюбиво улыбнулся мне Фима. — Вояки и полиция должны выглядеть внушительно, прямо-таки излучать угрозу одним своим видом, а простой народ должен смотреться как можно более забито и жалко, это аксиома для съемок из жизни любого тоталитарного диктаторского режима.
— Да где ты нашел здесь диктаторский режим? — уже закипая повысил я голос. — У них нормальный, избранный большинством президент. Нормальный парламент.
— Это ты так говоришь, — спокойно прервал меня Фима. — А бритиши считают законным того президента, который избран на альтернативных выборах грузинским населением республики. У него кстати, тоже есть свой парламент. Вот так-то!
— Ну ты пойми, это же все не правда! Неужели ты сам не видишь! Мы целый день в этом городе, пережили снайперский обстрел и ночной артналет, неужто тебе этого мало, чтобы открыть наконец глаза. Ясно же видно, кто кому на самом деле здесь угрожает. Ты же не наивный младенец, ты должен легко разглядеть правду!
— А кто тебе сказал, что фотокорреспондент может быть наивным младенцем? — тонко улыбнулся мне одноклассник. — Вряд ли это сочетаемые понятия. Все я прекрасно вижу, братишка, все понимаю. Вот только мне за это никто не заплатит. Врубаешься? Я профессионал, я этим деньги зарабатываю! Если я привезу из этой командировки фотографию твоего философски настроенного учителя, фотографии обстрела грузинами мирного города, убитых мирных жителей и так далее, мне за это никто не заплатит. Больше того, потребуют вернуть уже выплаченный аванс, который мы с тобой, кстати сказать, сейчас вдвоем проедаем. И что я буду делать тогда? Ну, ответь мне, умник?
— Не знаю… — я неловко запинался, потому что никак не мог подобрать нужных слов, все они звучали неправильно, банально, трескуче и слишком выспренне. — Но ведь должна быть какая-то справедливость, какая-то объективность наконец…
— Эх, Знаменский, ну сразу видно тонко организованную творческую натуру. Какая в наш век справедливость? Какая объективность? Откуда? Ты что, до сих пор не понял, как устроен этот мир? Так я тебя просвещу. Мир состоит из огромного количества дураков, тупых, ограниченных обывателей, наделенных тем не менее неким избирательным правом. Вот за это их право, за их простые, не отягощенные наличием лишних извилин мозги и ведут нескончаемую битву маленькие кучки стоящих у руля умных подлецов, правящих всем этим стадом. Причем одни подлецы ничуть не отличаются от других, искать между ними разницу, это все равно что копаться в разных сортах дерьма, отыскивая наименее вонючее. Абсолютно неблагодарное занятие! А наша работа, работа журналистов, фотокорреспондентов, публицистов и разных прочих аналитиков выступающих с публичным освещением фактов в том и состоит, чтобы доводить до тупого полностью оскотиненного мещанина генеральную линию тех конкретных подлецов, которые лично нам платят. Вот и все. Понимаешь, тупо и просто, без лишних соплей. Кто платит, тот заказывает музыку. Знаешь, почему журналистику называют второй древнейшей профессией? Потому что уж очень она похожа на первую!
Я смотрел, как он разошедшись не на шутку жестикулирует в ораторском пылу наколотым на вилку куском мяса и никак не мог придумать какую бы ему сказать в ответ гадость, я просто искренне не представлял, как и чем можно оскорбить человека, который без всякой брезгливости сам себя сравнивает с проституткой. Да еще этим гордится, выдавая свое моральное падение за некий образец для подражания. Ни одного подходящего эпитета мне в голову так и не пришло, и тогда я просто склонился над своей тарелкой и демонстративно зачавкал, впихивая в себя против воли еще теплое мясо, захлебываясь прыснувшим из него ароматным соком, давясь плохо пережеванными кусками. Все что угодно, лишь бы он перестал, увидел, что я не обращаю на него никакого внимания и заткнулся.
Лишившись единственного слушателя, Фима и впрямь вскоре смолк, тоже принявшись за недоеденный шашлык.
После столь сытного обеда, учитывая предшествующую ему практически бессонную ночь, я почему-то рассчитывал на хотя бы небольшой отдых. Но Фима ни о какой передышке не хотел и слышать.
— У нас всего три дня на сбор материалов, — жестко заявил он. — Причем один из них уже практически прошел. Так что рассиживаться некогда. Отоспишься во время обратной дороге. Специально возьму тебе от Владикавказа билет поездом, чтобы ты выдрыхся на всю оставшуюся жизнь, лодырь. А теперь, подъем и отправляемся в город, заглянем в гости к нашим миротворцам. Ацик говорил их северный городок совсем недалеко от нашей гостиницы, заодно посмотрим, как настроение у местных жителей.
Посмотреть нам удалось буквально через пару кварталов. Тенистая, усаженная покрытыми густой зеленой листвой деревьями улица вывела нас на широкую площадь. Здесь бурлила толпа. Причем людской гомон мы услышали еще за долго до того, как вышли на саму площадь, так что к увиденному там были готовы. Народу было просто море, яблоку упасть негде. В основном это оказались молодые женщины с держащимися за их руки и подолы длинных платьев детьми. Редко кто из мам был всего с одним ребенком, в основном рядом с каждой крутились по двое, по трое никак нежелающих стоять на месте сорванцов.
— Это еще что такое? — завидев это сборище, хищно прищурился, потянувшись за фотоаппаратом мой одноклассник. — Демонстрация против власти? Акция гражданского неповиновения?
— А ты подойди, да спроси у кого-нибудь, — подначил я его. — Вот они тебе и расскажут, ну или глаза выцарапают, если не повезет.
— А что, думаешь слабо? И подойду, — гордо надулся Фима. — Запросто!
— Давай, давай, — поощрительно кивнул я.
— Девушка, извините пожалуйста, можно вам задать вопрос?
Мой приятель благоразумно выбрал осетинку постарше, почтенную даму лет сорока, за подол черного платья которой держались аж четверо чумазых бесенят, мал мала меньше. Заподозрить в обращении к подобной матроне неосторожную попытку заигрывания с чужой женой, мог только конченый параноик, да и сама женщина отреагировала совершенно спокойно, оценивающе оглядев Фиму с ног до головы и согласно кивнув.
— Мы журналисты, из Москвы, — тут же зачастил мой приятель, стараясь перекричать стоящий над площадью гул нескольких сотен голосов. — Расскажите нам, что здесь происходит? Для чего вы все здесь собрались? Какой-то митинг?
— Да какой еще митинг? — удивленно мотнула головой осетинка. — Сейчас автобусы должны подойти. Детей вот своих отправляем в Россию. Подальше от этих жутких обстрелов. Жить страшно в городе стало, все проклятые грузины никак не уймутся, сколько людей уже погибло.
Фима молчал, пораженно моргая глазами и не находя слов, а женщина, видя его замешательство продолжала:
— Мужчины, понятное дело, никуда не уйдут. Им гордость бежать от врага не позволит. Нам женщинам тоже, куда от мужей деваться? Вот хоть детишек есть возможность от этого ужаса оградить. Спасибо президенту, позаботился о нас, транспорт выделил. Да и в России, за перевалом, такие же наши братья живут, не оставят деток без помощи и поддержки. У нас уже почти вся улица, малышей поотправляла, только вот мы задержались. Ничего, ребятишки соседские домой по телефону звонили, говорят не обижают их, разместили вместе с туристами в санатории, кормят хорошо. Вот может и моим так же повезет…
Она бы продолжала говорить и дальше, выплескивая на неожиданно подвернувшихся под руку слушателей, свои сомнения, неуверенность, боязнь за отправляемых неизвестно куда детей, пытаясь заручиться нашим одобрением, поддержкой пусть даже совсем незнакомых ей людей, которая помогла бы справиться с мерещащимися тут и там страхами, позволив лишний раз убедиться в том, что поступает она все-таки правильно. Она наверняка говорила бы еще очень долго, но тут с боковой улочки ровно и мощно зафырчали моторы. На площадь вползала небольшая колонна из разномастных автобусов. КАВЗики, ПАЗики, желтые скотовозы неизвестной мне марки, знакомые с детства львовские автобусы с вечно продранными дерматиновыми сиденьями, весь отечественный автопарк в сборе. Эскортировали эту собранную с миру по нитке колонну две милицейских машины с точно такой же как и в России расцветкой и с беззвучно пока переливающимися на крышах красно-синими маячками мигалок. Следом за замыкающей процессию милицейской «девяткой» на площадь отчаянно дребезжа вкатился зеленый армейский «Урал» без тента, на скамейках вдоль бортов чинно сидели бойцы в черных комбинезонах и таких же беретах — спецназ МВД. Ну, конечно, колонна ведь пойдет по той самой дороге, по которой приехали сюда мы сами. По той, что вьется в обход кучно расположившихся на севере от города грузинских сел. А это значит что без надежной охраны никак не обойтись. Слишком опасное рядом соседство.
Машины еще только осторожно разворачивались в центре площади, стараясь не задавить никого из собравшихся, а к ним уже приливной волной качнулась собравшаяся толпа. Наша собеседница тоже резко оборвала разговор, подхватила на руки самого маленького и чумазого из своих бесенят и принялась деловито проталкиваться ближе к автобусам, остальные ее детишки ловко лавируя в толпе продирались следом за матерью.
— Не толпитесь. Места всем хватит. Соблюдайте спокойствие, — загремел из головной милицейской машины усиленный мощными динамиками голос. — Уважайте друг друга, соблюдайте очередность. Все желающие обязательно будут эвакуированы. Волноваться не надо.
Как ни странно этот призыв к спокойствию возымел на женщин совершенно обратное действие. Справедливо решив, что их как обычно хотят обмануть, они поднажали еще, и вокруг автобусных дверей забурлили опасные водовороты. Нас оттеснили к самому краю площади, и слава богу, находиться сейчас в эпицентре событий явно было опасно для здоровья.
Правда это буйство продолжалось недолго, несколько минут не больше. Повыпрыгивавшие из кузова грузовика спецназовцы решительно взяли ситуацию под жесткий контроль. Рослые плечистые парни сходу вклинились в толпу, пробились к автобусным дверям и намертво их перекрыли собственными телами. Рядом с милицейской машиной какой-то невысокий мужик в штатском продолжал надрывно орать в микрофон, требуя прекратить беспорядок и угрожая, что посадка не будет начата до тех пор, пока женщины полностью не успокоятся. Полностью успокоить разошедшийся бабий батальон, конечно, не смогли ни он, ни действовавшие по большей части с помощью увещеваний и уговоров спецназовцы, но ослабить на какое-то время натиск на автобусные двери им совместными усилиями все же удалось. Мне думается, что большую роль в этом процессе сыграла все-таки мощь литых плеч местного спецназа. Воспользовавшись передышкой начали посадку. Сажали в каждый автобус поочередно, тщательно записывая анкетные данные каждого ребенка, успокаивая плачущих матерей, подбадривая испуганную ребятню и тут же переходя к очередным эвакуируемым, от них к следующим и так дальше и дальше, пока автобус не заполнялся целиком. Двери тут же закрывались, возле них прочно вставала фигура в черном комбинезоне, надежно пресекавшая любые попытки впихнуть внутрь автобуса еще кого-нибудь. Сборная комиссия шла к дверям следующего автобуса и посадка начиналась теперь уже там.
Гвалт висевший в воздухе над площадью еще усилился, хотя казалось это уже невозможно. Матери прилипали к оконным стеклам, пытаясь докричаться до своих чад, передать им какие-то особенно важные последние наставления. Еще не дождавшиеся своей очереди волновались, громкими криками поторапливая слишком долго по их мнению копающихся с оформлением и посадкой счастливцев. Кто-то плакал, кто-то истерично смеялся, кто-то кричал неизвестно кому, прося передать приветы бабушке с дедушкой и почему-то еще двоюродным братьям, одним словом бардак стоял страшный. Но дело, как это ни удивительно, продвигалось, автобусы один за другим заполнялись. И хотя по лицам спецназовцев и гражданских занимавшихся регистрацией отъезжающих уже градом катился пот, словно они не просто контролировали посадку, а на себе перетаскивали детей в автобусы, но они пока держались и умудрялись поддерживать на площади какой-то пусть минимальный порядок.
— Пошли отсюда, — дернул меня за рукав Фима. — Нечего здесь смотреть. К тому же еще того гляди, задавят.
— Ну вот… — я даже опешил. — А ты разве не будешь фотографировать? Или беженцы не укладываются в концепцию твоих заказчиков.
Фима, судя по дернувшейся верхней губе, хотел ответить мне какой-то резкостью, но так и замер, пораженный неожиданно пришедшей мыслью.
— Беженцы, — задумчиво протянул он. — А что, это идея…
— Ага, — не удержался я от подколки. — Сфотографируй то что здесь творится, а потом можно сделать заголовочек типа «осетинские сепаратисты отбирают у грузинских матерей их детей». А? Каково? И бритиши будут в полном восторге…
— Фу, как грубо и непрофессионально… — скривился Фима. — Тоньше надо работать. Хотя, если подобрать правильный ракурс, этак вот примерно: детская мордашка со слезами на глазах торчит из окна, мать тянет к ней заломленные в отчаянии руки, кто она по национальности один черт никто не поймет, а где-нибудь сбоку маячит амбал-спецназовец с бездушным лицом… Этакая воплощенная непреклонность при виде материнского горя…
Мой одноклассник прицеливающимся взглядом окинул толпу на площади, задумчиво шевеля губами… Я смотрел на него со все возрастающим удивлением, надо же, я-то просто пошутить хотел, а он…
— Нет, — с сожалением махнул рукой наш фотограф. — Ни хрена из этого не выйдет. Слишком много их тут собралось, обязательно мелькнет кто-нибудь на заднем фоне, у кого будет на морде светится непреодолимое желание скорее запихнуть своего отпрыска в автобус и сразу станет ясно, что передний план сплошная лажа. Нет, даже пытаться не стоит. А ты молодец, дельные предложения рожаешь, даром что художник.
В ответ на этот сомнительный комплимент я что-то неразборчивое пробурчал себе под нос, что-то такое, что при большом желании и изрядной доле воображения можно было принять за согласие. За него мое бурчание, судя по всему, принято и было.
— Ничего, черт с ними с этими беженцами! — подпрыгивал от нетерпения Фима. — У меня глядя на них созрел в уме просто гениальный кадр. Просто пальчики оближешь что за кадр. Я тут по дороге подходящий домик наблюдал. А ну-ка пошли скорее…
Недоумевая, что же еще могло прийти в голову нашему неугомонному фотожурналисту я в несколько растрепанных чувствах после увиденного послушно побрел за ним вдоль улицы. Вскоре Фима остановился как вкопанный возле изуродованной прямым попаданием пятиэтажки. Артиллерийский снаряд влетел прямо в подъезд на уровне второго этажа, напрочь высадив стекла в лестничных окнах, обрушив сразу два марша ступенек и обвалив вниз перекрытие площадки. Из жильцов скорее всего никто не пострадал, да и сам ущерб был не слишком значительным, разве что попадать в свои квартиры людям теперь предстояло по наскоро сколоченной из досок стремянке. Однако смотрелось это все достаточно впечатляюще, особенно если сильно не приглядываться и смотреть с определенного ракурса, который на раз вычислил опытным глазом Фима.
— Вот! — ликующе произнес он. — Это то что нужно! То что доктор прописал! Настоящий Сталинград!
Еще раз примерившись к видоискателю, он, от избытка чувств хлопнув меня по спине, сунул мне в руки фотоаппарат.
— Оцени диспозицию, Андрюха!
Да, в чем, в чем, а уж в профессионализме Фиме не откажешь. Действительно, отсюда, покореженный взрывом подъезд смотрелся настоящими руинами, а если чуть-чуть поиграть объективом, добиваясь такого положения, когда в кадр не будут попадать окна жилых квартир, то картина и вовсе получается вполне удручающая.
— Как тебе? Скажи гениально?
Маэстро все не мог успокоиться и ожидал восхищения и похвалы.
— Ага, — довольно кисло согласился с ним я. — Но ты же не хотел снимать разрушения в городе.
— Тут особый случай, братишка! Погоди, сейчас сам все увидишь!
Фима принялся хищно озираться по сторонам, и вдруг целеустремленно, как собака взявшая след, затрусил вокруг дома. Я двинулся следом, гадая, что собственно разыскивает мой приятель. Долго оставаться в неведении мне не пришлось, потому что искомое было обнаружено уже через несколько минут, активного прочесывания местности. Во дворе дома, на лавочке у подъезда грелась на солнышке старушка божий одуванчик, высохшая и согбенная годами, опирающаяся на самодельную деревянную клюшку. Завидев ее Фима устремился к ней, как утопающий к спасательному кругу.
— Здравствуйте, бабушка, — с приторной ласковостью поздоровался, почтительно кланяясь, мой одноклассник.