Солдат меж тем, рыкнув что-то нечленораздельное и явно матерное ухватил обеими руками пленника за грудки и одним сильным рывком вздернул его на подламывающиеся ноги, притянул к себе яростно взрыкивая, брызгая слюной прямо ему в лицо, впиваясь горящим неподдельной ненавистью взглядом в расфокусированные зрачки.
— Падла! Наводил на нас значит?! Убить хотел, сука! На!
Две размашистые хлесткие оплеухи обрушились на лицо пленника.
— Я тебя, падла, пополам порву! Зубами грызть буду! Веришь мне, сука?! Веришь?!
Пленник отчаянно трясет головой, будто паралитик, глаза его кажется сейчас выпрыгнут из орбит. Неожиданно мой взгляд утыкается в расплывающееся у него по брюкам темное пятно и совсем неуместная сейчас брезгливая жалость скручивает мне горло.
— Прямо здесь тебя закопаю, урод! На куски порежу! — беснуется Псих.
Звонко шлепают одна за другой оглушительные оплеухи от которых голова пленника мотается туда-сюда в разные стороны. Сева внимательно наблюдает со стороны, дожидается переломного момента, когда грузин окажется в достаточной мере сломлен и запуган совершенно дикими угрозами которые изрыгает Псих, впрочем, глядя на него я без малейших колебаний верю в абсолютную их реальность.
Наконец, Сева сочтя, что клиент окончательно дошел до кондиции, решительно вклинившись между палачом и жертвой вмешивается в ход событий. Псих делает шаг назад, выпуская из кулака скрученную на груди майку корректировщика, и тот кулем валится наземь, ноги отказываются вертикально держать его тело. Сева усаживается перед ним на корточки и сочувственно заглядывает в лицо.
— Тебя как зовут, дорогой?
Обычный вопрос заданный спокойным доброжелательным тоном, повергает пленника в шок, губы его прыгают, выталкивая наружу лишь непонятные сиплые звуки, он пытается придержать их дрожащими пальцами, размазывая по лицу все еще сочащуюся из носа кровь.
— Гоги? Гиви? Мамука? — перечисляет грузинские имена Сева.
Пленник отрицательно мотает головой и немного успокоившись и совладав таки с непослушными губами выдавливает:
— Ре… Резо…
— Резо, значит, ну хорошо, — тут же подхватывает Сева. — Мама, папа живы?
— Ж-живы… — заикается непонимающе крутя головой пленник.
— Жена, дети есть? — в голосе разведчика искреннее участие.
— Е-есть, — стонет пленный с надеждой вглядываясь в его лицо, с маху считывая сочувственную улыбку. — Есть, двое, мальчики…
— Здорово! — улыбается ему Сева. — Мальчики это здорово!
Корректировщик быстро-быстро кивает, соглашаясь, он сейчас со всем готов согласиться, лишь бы больше не били, лишь бы не пустили к нему снова того страшного отморозка, что зло сопит сейчас за спиной этого доброго, хорошего солдата.
— Хорошо, когда есть семья и дети, — мечтательно качает головой Сева, и тут же жестко добавляет: — Плохо, когда ее кормить некому! Плохо, когда дети без отца растут!
Пленный крупно вздрагивает и пытается встать на колени, тянет к разведчику руки:
— Не убивайте, не убивайте… Не надо… Пожалуйста… — жалко бормочет он, искательно заглядывая в глаза.
— Да, в скверную историю ты влип, парень, — цокает языком, отстраняясь от пленника Сева. — Вот тот, боец, ты уже с ним познакомился, страсть как вас грузин не любит. Он вообще никого не любит. Злой, как собака. Ему в Чечне полностью башню перекосило, только и думает, как бы кого-нибудь замочить…
Корректировщик испугано заглядывает Севе через плечо, Псих корчит ему зверскую рожу, и грузина опять пробивает электрический разряд нервного тика.
— Вот разве что ты расскажешь нам что-нибудь полезное… — задумчиво тянет Сева, глядя куда-то вдаль, будто его и вовсе не интересует ответ.
— Да, да! — поспешно соглашается грузин. — Все скажу! Все! Только не убивай, только не пускай его больше ко мне!
— Только не врать! — жестко припечатывает, будто ставя жирную точку, Сева.
Резо согласно трясет головой, Псих жутко оскаливается из-за спины командира, и грузина опять начинает колотить.
— Сколько еще ваших солдат в селе? Есть ли отряд самообороны? Где стоит та батарея, которую ты наводил? Точные координаты?
Вопросы следуют один за другим, задаются в максимальном темпе, не дающим ни одной лишней секунды на раздумья, едва пленный замолкает, даже просто для того, чтобы набрать в грудь порцию воздуха, Псих утробно рыкает и слова продолжают литься рекой.
Из рассказа пленника получается, что в селе никакой обороны не планировалось. Квартировавший здесь батальон третьей мотопехотной бригады еще на рассвете спешным порядком отступил в сторону Гори, вместе с ним ушли и местные самооборонщики. Да и большая часть гражданского населения, опасаясь погрома, тоже двинулась в ту сторону похватав на скорую руку самые дорогие пожитки. Село практически брошено. Минометная батарея оставалась в качестве заслона, с задачей нанести удар по сосредотачивающимся для штурма войскам и срочно уходить, догоняя пехоту. Сейчас скорее всего минометчики уже вовсю сворачиваются. Сам Резо оказался кадровым военнослужащим, той самой минометной батареи. В гражданское он переоделся для маскировки, надеясь в случае чего сойти за местного.
Кто знает, может это у него и получилось, если бы успел вовремя скинуть бинокль и рацию. Хотя и теперь его участь была не столь уж незавидной, все-таки попал в плен к кадровым российским военным, а значит вполне мог рассчитывать на сохранение жизни, медицинскую помощь и возвращение домой живым после войны. Возьми его ополченцы, или добровольцы все могло повернуться совсем по-другому. Гораздо более печально.
Село горело, подожженное сразу со всех четырех концов. Жарко полыхали объятые пламенем дома, полз к синему небу жирный черный дым, летела по воздуху копоть. Где-то там в непроницаемом для глаз облаке деловито копошились добровольцы, ветер доносил до нас спорадическую стрельбу и азартные крики. Десантники ушли дальше, в сторону Гори, а добровольческие отряды остались. Они пришли сюда жечь грузинские танки, но танков на их долю, увы, не хватило, поэтому теперь они должны были спалить хотя бы брошенные грузинами дома. Хоть как-то оправдать свое присутствие на этой войне.
Ополченцы валялись в траве возле околицы, лениво наблюдали, за тем, как превращается в обгорелые руины, еще недавно богатое, цветущее село. Сами они в погроме не участвовали, с осуждением поглядывали на вошедших в раж добровольцев, но молчали, не вмешивались. Просто наблюдали за происходящим. Оставшиеся местные, тоже большей частью были здесь. Жались к начинавшейся за селом чахлой рощице, со страхом поглядывали в нашу сторону, с ужасом смотрели, как полыхают в огне их дома. В основном это были те, кто просто не мог убежать: немощные старики, да старухи, лишь изредка в толпе мелькали прижимающие к себе детей женщины. Мужчин не было вовсе. Понятное дело, все ушли вместе с отрядом самообороны.
Руслан недовольно сопел рядом со мной. А однажды, когда откуда-то со стороны деревни донеслось жалобное коровье мычание, тут же прерванное короткой автоматной очередью, даже дернулся, явно намериваясь встать и вмешаться в происходящее, правда тут же подавил свой порыв.
— Что, не нравится?
Он недовольно дернул щекой, ожег меня злым взглядом:
— Корова-то тут при чем? Она же национальности не имеет! За что они ее?
— А вот эти старики и старухи, они что, в чем-то перед тобой виноваты? — лениво попытался я его поддеть. — Они не коровы, но что они тебе сделали? За что сейчас жгут их дома?
— Они — грузины! — коротко отрубил Руслан. — Грузины все виноваты!
— Ну-ну… — спорить мне с ним совсем не хотелось, и я отвернулся, пожевывая сорванную тут же травинку и продолжая наблюдать за тем как превращается в гору углей и головешек грузинское село.
Чем-то эта сцена напоминала мне кадры виденной когда-то хроники совсем другой войны. Там тоже горели дома и звучали выстрелы, и виднелись такие же закопченные, но сияющие больным азартом лица карателей. Вот только те были в черной эсэсовской форме, а эти в современном пятнистом камуфляже… Мысль отчего-то показалась мне стыдной и неприятной. Ощущение довольства жизнью разом ушло, будто кто-то стер его жесткой беспощадной рукой. Я выплюнул изо рта соломинку и отвернулся от села, решив, что лучше буду глядеть в подернутое нежно-белыми облаками яркое летнее небо. Правда и по нему тоже ползли, напоминая о происходящем, черные дымные клубы, но их легко можно было не замечать, если чуть-чуть отвернуть в сторону голову. Да, вот так, гораздо лучше… Ничего вокруг нет, ничего не происходит, только ослепительная синь небосвода, только ласковые солнечные лучи… И удушливая дымная гарь, даже здесь упорно лезущая в ноздри… Черт! Прекрати наконец эту дурацкую истерику! В конце концов они в своем праве! На войне, как на войне… Они просто мстят за перенесенные ими беды! Они в своем праве!
«Ага, вот только жгут село почему-то вовсе не натерпевшиеся от грузин местные ополченцы», — все-таки ввернул своё маленький подленький червячок, прячущийся где-то на самом дне души. Но я вовремя цыкнул на него, заставляя молчать. Еще не хватало заниматься дурацкими самокопаньями, да и кто я такой в самом деле, чтобы судить этих людей? Ясное дело, никто… А раз никто, то и буду спокойно лежать в мягкой шелковистой траве и смотреть на летящие по небу облака. И попросту не стану видеть затянувшего половину небосвода черного дыма. В конце концов, это не мое дело!
Мне совсем было удалось отрешиться от происходящего, полностью сосредоточив свое внимание на причудливой форме неторопливо движущихся в поднебесье облаков. Я все-таки немножко художник, а значит у меня гипертрофированно развитое воображение. Поэтому мне вовсе нетрудно дополнить с его помощью недоделанную природой форму. В моих глазах скользящие по небу облака превращались то в сказочных драконов, то в рыцарские замки, а то представали какими-то невозможными несуществующими в природе зверями… Где-то там, далеко, почти на другой планете, слышались выстрелы, крики, треск лопающихся в огне досок, а я все лежал и отрешенно смотрел вверх, удивляясь и восторгаясь причудливой игрой сотканных из призрачного пара белых нагромождений. Мне не было никакого дела до того, что творилось от меня всего в нескольких десятков шагов.
Но, видимо, в этот день сохранить невозмутимое спокойствие и нейтралитет, мне было не суждено. Истошный, дрожащий в воздухе на высокой звенящей ноте женский крик заставил меня вынырнуть из уютного пространства моих грез, обратно в этот сволочной мир, где никто почему-то не может обойтись без отвратительного насилия. Даже рыцари в сияющих доспехах, даже борцы за свободу, даже их бескорыстные помощники… Ощущая пока еще лишь смутное беспокойство, я приподнялся на локте, а потом и вовсе принял сидячее положение, пристально вглядываясь в укутанную дымной пеленой поселковую улицу. Руслан тоже приподнялся рядом, одним слитным, по-кошачьи гибким движением.
В дыму проглянули первые смутные фигуры. Радостно гогоча добровольцы волокли кого-то по улице, кого-то, кто отчаянно сопротивлялся и истошно верещал, сорванным до хрипоты, но все же явно женским голосом. Я оцепенел, прошлое вновь властно накатывало из неведомых глубин подсознания. Жутко скалился в плотоядной гримасе покойный уже грузинский пулеметчик, безуспешно выдиралась из его жадных рук осетинская девушка. Вот, значит, как… Еще не все счета, оставшиеся в этой далекой горной стране сполна оплачены мной. Богу, мировому равновесию, еще каким-то там неизвестным силам угодно, чтобы я в дополнение ко всему вновь прошел через это… Все та же вездесущая спираль… Все возвращается, только на более высоком уровне… Любая проблема, любое испытание, от которого ты уклонился, бежал, вернется к тебе опять, щедро прибавив в весе и общей паскудности… Ну и что теперь прикажете делать?
Пьяные от безнаказанности и азартно веселые добровольцы волокли свою жертву как раз в нашу сторону. Уже можно было рассмотреть, что девушка довольно молода, лет двадцать не больше… Не пойму, честно говоря, на что они там позарились… С моей точки зрения совсем даже не красавица, скорее дурнушка, а уж если прибавить сюда вымазанную копотью, перекошенную страхом мордашку и общий растрепанный вид, то и вообще, туши свет, я столько не выпью… Но здоровенным парням в камуфляже, увешанным с ног до головы оружием сейчас похоже было все равно. Они просто упивались своей силой и властью, дерзкой лихостью и смелостью, каждый чувствовал себя героем, повелителем человеческих судеб и это ощущение пьянило, толкало на все новые и новые «подвиги». Похоже сожженных домов и расстрелянного скота им уже оказалось мало. Бушующий в крови адреналин требовал чего-то покруче.
Судя по всему, девчонка до последнего пряталась где-то у себя в доме и выскочила наружу, спасая свою жизнь, лишь когда уже основательно полыхнуло. Естественно тут же попав в руки снующих по улицам добровольцев. Уж не знаю, собрались они и впрямь изнасиловать эту несчастную, или хотели только попугать, вдосталь покуражившись над совершенно беспомощной жертвой. Сам я склоняюсь к последнему варианту. Все же это были в большинстве своем вполне нормальные, адекватные люди, просто немного поехавшие крышей оказавшись в реальных боевых условиях, ну и малость опьяненные той безнаказанностью с которой им позволили бесчинствовать в захваченном селе. Впрочем, кто знает, как бы оно все обернулось, если бы случилось так, а не эдак, гадать о таких вещах дело бесполезное и неблагодарное. Добровольцам сразу же не повезло, вытаскивая девчонку туда, где было поменьше дыма, они выбрали наихудшее направление из возможных, почти уперевшись в то место, где сидели мы с Русланом.
Здоровенный бородатый детина с громким хохотом швырнул растрепанную жертву нам чуть ли не под ноги. Она шарахнулась в сторону, но ее тут же перехватил молодой горбоносый парень и радостно гогоча толкнул обратно в объятия бородатого гиганта. Всего на мгновенье ее широко распахнутые, безумные от полнившего их ужаса глаза мазнули меня по лицу. Всего на один миг, но в эту короткую долю секунды в голове у меня что-то сухо щелкнуло, словно слетел и без того давно держащийся на одном честном слове предохранитель. Перед лицом встали другие глаза, пустые и мертвые, равнодушно глядящие в небо. И жирная зеленая муха, моя старая знакомая, радостно оскалилась сморщенным ртом, беззаботно потирая отвратительные мохнатые лапки… В голове заклубился мутный бордовый туман. Я сам не понял, что произошло. Мелькнули сквозь редкие прорехи в багровом мареве чужие бородатые лица, плеснул в уши чей-то испуганный вопль, а потом грохнула полновесная автоматная очередь и незнакомый, режущий холодной сталью голос произнес: