Шлеп-шлеп-шлеп… Дум-дум-дум… Бум-ба-бах! Бум-ба-бах!
Трясутся стены, прыгают.
А бойцы спят. Один из них перевернулся на спину, похрапывать было начал. Негромко сначала, а потом — соловьем залился. Сосед с нижнего яруса, из глубокого сна вынырнув, ногой его снизу пихает:
— Хорош храпеть, спать мешаешь.
Картежники, переглянувшись, прыскают, зажав рты, чтоб не расхохотаться. Один, наиболее смешливый, в коридор выскакивает. А храпун и его сосед снова в сон проваливаются.
В «кубрик» командир взвода зашел. Что-то сказал вполголоса, и будто не спал никто. Поднялся резерв. С ясными глазами, напружиненными телами, к любому обороту готовые, поднялись, как один. В три-четыре секунды застегнули броники, надели шлемы, присоединили магазины к оружию. Походкой волчьей, скользящей, настороженной, пошли на выход.
Сытая малышня, забравшись в свободные кровати, отключилась мгновенно. Но даже во сне их отмытые от многодневной грязи мордашки серьезны и напряжены.
Наташа, устало подперев щеку рукой, и не обращая никакого внимания на взрывы и стрельбу, рассказывает коменданту о своих злоключениях.
— Я бы сама давно сбежала, хоть пешком ушла. А их (кивает на детей) куда денешь? У Хасбека родители под бомбежку попали. Родня, конечно, есть, но дальняя, в ауле где-то, где я их сейчас найду?
— А!.. То-то я смотрю, этот черненький — чиченок вроде. Значит, не все твои.
— А у меня своих нет. Я и не замужем еще. Мне ведь двадцать всего. А что, совсем на старуху похожа, да?… Надюшка и Алик — тоже сироты. У них родители еще до войны без вести пропали. Люди говорили, что их за квартиру убили. А детей мы по соседям прятали. Приходили какие-то, говорили: отдайте нам щенков. Но соседи-чеченцы вступились. Со своими-то они не связываются…
Снова заскакивает зампотыл. Опять бросает магазины бойцу. Заглядывает в опустевшую сковороду:
— О, молодцы! Наташа, да ты расслабься. Может, тебе водочки налить?
— Нет, что вы! …А сегодня ночью двое в подвал приперлись. Автоматом — по лицу. Стали меня лапать. Говорят: «Патронов на тебя жалко. Сейчас трахнем и прирежем.» И Хасбеку говорят: «Хочешь русскую суку попробовать?» А он на них как бросится…
— Ну ладно, ладно реветь-то. Эх ты, Наташка-промокашка! Столько вытерпела, а тут… Все, не волнуйся, кончились твои приключения. Вот разделаемся с этими артистами, а завтра с нашей колонной на Моздок уйдешь. Я переговорю с Шопеном, он возьмет.
Ночь. На посту, на дне широкого окопа, полукругом обложенного мешками с землей, и накрытого досками с дерном, прижавшись спиной к стенке, сидит молоденький солдатик из только прибывших в комендатуру бамовцев. Съежившись в комок и прижав к себе автомат двумя руками, как ребенок, у которого хотят отнять игрушку, он тихо-тихо, еле слышно выбарматывает:
— Сейчас меня убьют! Сейчас меня точно убьют!
Слева и справа от него стоят матерые, лет по двадцать пять — тридцать омоновцы. Тот, что справа — с автоматом. Дав короткую очередь, он быстро отшагивает в сторону, за мешки, а потом неспешно передвигается к соседней амбразуре. Второй — с бесшумной снайперской винтовкой. Он не столько стреляет, сколько разглядывает что-то впереди в ночной прицел.
— Вот ты, сука, где затаился! Наглый, тварь! — цедит сквозь зубы снайпер и чуть погромче бросает напарнику:
— Витек, дай-ка длинную. Только рядом с ними положи, на вспышки, чтоб поверили.
Тот высовывает автомат в амбразуру, куда-то целится, а затем, убрав голову за мешки, дает длинную очередь.
Тут же в автоматную трескотню со стороны «зеленки» врывается хлесткий выстрел снайперской винтовки, и автомат омоновца, вылетев назад из амбразуры, ударяется в заднюю стенку окопа. Практически синхронно с ударом чеченской пули звучит хлопок бесшумки и снайпер, быстро сменив позицию, снова прилипает к прицелу. Хозяин автомата, сидя на корточках и шипя от боли, трясет контуженной рукой.
— Ранило?
— Нет, зашиб сильно.
— Ну ты как пацан, ты чё не убрался вовремя?
— Чё-чё! — передразнивает напарник, — не успел. Откуда он стрелял? Как будто в амбразуру ствол засунул…
— Почти. Я его, козла по краю «зеленки» ищу, а он — сто метров, на свалке за кирпичами устроился.
— Завалил хоть?
— Лежит, родной, ствол задрал. Был бы живой, уполз бы.
— О! Сейчас пойдет охота! Полезут доставать.
— Ага, только для начала нам просраться дадут со всех стволов… как рука?
— Отходит.
Омоновец, покряхтывая, поднимает автомат и, — разглядывая его в отсветах, проникающих в амбразуры, удивленно говорит:
— Мушку срубил! Во артист!
Дум! Дум! Дум! Разрывы подствольников обкладывают окоп. Один приходится прямо на крышу, и сыпанувшаяся земля окончательно вжимает в пол скорчившегося мальчишку. Сразу несколько автоматов слитным треском аккомпанируют разрывам, и пули противно чмокая, вгрызаются в мешки.
— Ага, прижимают нас, сейчас за своим полезут! — азартно говорит омоновец.
Тут он, наконец, обращает внимание на вконец перепуганного и замолкшего солдатика.
— Эй, герой, давай свой автомат. Хорош с ним обниматься.
Тот долго и нерешительно сопит, но наконец, срывающимся голосом отвечает:
— Не дам. Это оружие!
— А я думал — швабра. Ну не дашь — сам вставай, воюй. Или совсем прилип? Да ты не стесняйся, в первом бою обосраться не в падлу.
— Кто обосрался? — обиженно вскидывается пацан. Но тут же новая серия разрывов усаживает его на пол, и он снова начинает бормотать:
— Сейчас меня убьют, сейчас точно убьют…
— Вот они! — Снайпер — омоновец, подобравшись, делает два выстрела подряд, быстро меняет позицию.
— Давай автомат! — Уже зло кричит второй.
— Не дам! — взвизгивает солдатик и, неожиданно, подскочив к амбразуре, с яростным воплем, — А-а-а! — начинает поливать длинной очередью пространство перед постом.
— Ты сдурел! Короткими бей, а то на вспышку пулю получишь! — омоновец за плечи откидывает мальчишку к другой стенке. А тот, блестя глазами, восторженно кричит:
— Я его завалил! Я его завалил!
— Кого ты там завалил? Лупил в белый свет, как в копеечку! — уже без злости, снисходительно отзывается омоновец.