Вот и вся запись обо мне. Я же записываю в этот день так: "Во время моей болезни М. М. звонил мне, выражая сочувствие, и непременно просил прийти. Шла я с двойным чувством -- отталкивания и надежды. Надо признаться -- неприятно было, что в больших пустоватых комнатах будут заметно-уродливы мои забинтованные ватой ноги.
М. М. собирался с сыном на охоту. Это был новый для меня человек: несколько растерянный, неряшливо одетый, добродушный, весь открытый. Усадил, рассказывал про охоту, напал на любимую тему о "родственном внимании", потом вдруг по-детски застыдился и беспомощно вскинул глазами.
-- Вот мы вас летом к своей компании... будем жить в палатке, научим охотиться, правда, Аксюша?
-- Конечно,-- ответила сияющая Аксюша,-- только вот как Павловна посмотрит?
-- Да, это верно,-- помрачнел М. М.,-- что делать-то? -- обратился он к сыну-охотнику.
-- Присоединим по дороге,-- ответил сын, скупой на слова. И они уехали.
Я осталась одна с машинкой и рукописями. Аксюша принесла мне почтительно на подносе чай, но на этом церемония окончилась: она уселась рядом, и я должна была выслушать ее историю. Она родственница Павловны, жила в деревне, в большой нужде, теперь выписана к М. М., когда тот задумал жить отдельно от семьи в Москве. И вот она за ним "ходит".
-- За ним как за малым ребенком: у него все открыто для людей -- и душа, и деньги. "Вася (прозвище дал), пойди, возьми сена, где оно там!" Это значит -- денег возьми. Не запирает и не считает. Я, конечно, копейки его не возьму. Очень он со мной жизнью доволен. А Павловна у нас "сурьезная". Приедешь к ней, гостинцев от М. М. привезешь -- она головой не кивнет. Так и уедешь. Это она серчает, что ему со мной хорошо... Вот только жалование маленькое положили! -- заключила Аксюша со вздохом.
В тот вечер я многое поняла, и мне стало не по себе: тут все разваливается, и я буду свидетелем катастрофы... Кто бы мог подумать, что кроется за красным деревом, ампиром и Паном!
"23 января. Под влиянием рассказа В. Д. о том, как сейчас живут хорошие люди:Удинцев и другие... И автомобиль, и хорошая квартира в каменном доме хороши сами по себе, и против этого ничего невозможно сказать. Плохо только, когда ездишь на машине, то отвыкаешь понимать пешехода, а когда живешь в каменном доме, не чувствуешь, как живут в деревянном.
Тогда остается владельцу машины и каменной квартиры жить с владельцами, а не с пешеходами, не с теми, кто в стужу прозябает в деревянном сквозном домике".
Бессонной ночью Пришвин подводит итоги. Но это уже не о "Сирене". Это -- о загадке всей прожитой жизни. Он записывает свою "рабочую теорию" в качестве отгадки.
"(В три часа ночи в постели.) Вечная невеста моя Марья Моревна. Если бы она стала моей женой, то у нас бы с нею были дети, и все бы у нас стало как у всех и как всегда будет, пока на земле живут люди. Вот отчего так и хочется быть как все и жениться на Марье Моревне. Но на пути естественного моего желания превратить Марью Моревну в жену и создать с ней то самое, что было и есть у всех людей, приходит Кащей и через недоступность Невесты создает небывалое. Вот схема моего личного творчества, краткая история собрания моих сочинений.
Постскриптум: И это сделал именно Кащей Бессмертный (он же Люцифер--ангел ложного света), что охотник, очарованный Им, не схватил Прекрасную Даму за копытце".
Так ли это? Пришвин и сам не уверен, что мечту взамен жизни создал именно Люцифер. Иначе почему же он, протестуя только что против "физического романтизма", в то же время сознает, что это есть "нечто лучшее" в нем: "И вот еще со мной как бывает,-- я хочу и не могу как все, и это худо и стыдно мне. Натура не позволяет... Мать моя была такая, и во мне есть страх перед этим. Одним словом, что я о себе думал хуже, чем есть я сам".
Требование полноты чувства без разделенности на плоть и на дух, когда только и возможна без упрека совести полная человеческая близость,-- это и есть у Пришвина "физический романтизм". Всегда ему не хватало с женщиной какого-то "чуть-чуть", и потому он не соблазнялся никакими подменами чувства, не шел ни на какие опыты -- он оставался строг и верен долгу в семье.
...Вот и всплыла наконец на поверхность наша общая тема, и жизни наши в ней совпали. Эта тема -- загадка: где в любви свет лжеца -- Люцифера и где истинный свет? Это же самое Пришвин вскоре назовет "загадкой о запрещенной двери". Отныне мы будем вместе загадку разгадывать, искать к этой двери ключ и залечивать наши общие старые раны: у меня от Олега, как и у него от невесты -- они еще тогда сильно болели.
Но вот, прожив после того долгую жизнь, я говорю себе сейчас и так пытаюсь снять вечный камень с сердца: винить в этих ранах некого. Это объяснит убедительно, великодушно и многократно новый участник нашей, давно, казалось бы, ушедшей в прошлое, юношеской любви. Это сделает Художник. Он войдет в наше прошлое, перестроив властно все временные законы; расставит людей, сняв с них маски, на их подлинные места. С божественной данной ему властью он сделает бывшее не бывшим и так оправдает наши страданья -- он спасет наши души.
...А пока, в эту ночь на 25 января, он сам еще не подозревает, к какому спасительному делу призывает его судьба. Пока в эту ночь он подводит итоги собственной жизни. Он даже не знает, что это протекает его последняя одинокая ночь.
Рождение темы
"25 января. Я ей признался в мечте своей, которой страшусь, прямо спросил:
-- А если влюблюсь?
И она мне спокойно ответила:
-- Все зависит от формы выражения и от того человека, к кому чувство направлено. Человек должен быть умный -- тогда ничего страшного не будет.
Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался. После того мы говорили друг другу о прошлом, и она мне рассказала историю своей жизни, какую я еще ни от одной женщины не слышал: такой несчастной жизни я, пожалуй, не знаю, разве Владимира Чернова, просидевшего всю жизнь по ошибке за брата своего Виктора, "селянского министра" 7.
За ужином я попросил ее посмотреть на купленное у спекулянтки сукно, от которого я был в восторге. Она отняла из сукна одну ниточку и размотала: в одной нитке оказалось две, одна шерстяная, другая бумажная.
-- Очень плохое сукно,-- сказала она,-- и вы заплатили втрое дороже.
-- Не жалею об этом,-- ответил я,-- уж очень велико счастье, что у меня есть секретарь, который знает, где настоящая нитка, и в обиду меня больше не даст!
Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера. Что это такое? Сколько в прежнее время на Руси было прекрасных людей, сколько в стране нашей было счастья, и люди и счастье проходили мимо меня. А когда все стали несчастными, измученными, встречаются двое, не могут наговориться, не могут разойтись. И, наверно, не одни мы такие..."
Моя запись той же встречи.
В тот вечер растаял лед. Голубая теплая комната, а на улице лютый мороз. Широкое небо в окна, и город глубоко внизу, как поле светляков, уходящее к краям горизонта.
Шум городской не доносился в тихий переулок на шестой этаж. В тот вечер я рассказала ему историю своей жизни. Вскоре я принесла ему письма Олега. Это была лишь малая их часть, потому что после его смерти и моего брака я сожгла все, что мне было утешительно, и оставила себе только укорное для совести.
Рассказ мой поразил и восхитил Пришвина. Образ Олега, мысли его стали с тех пор постоянными спутниками Пришвина до последнего дня его жизни, что видно по дневникам.
Но я рассказала тогда ему не все: ссылка мужа, жизнь в Сибири, разрыв, жизнь в настоящем -- все это я утаила. Почему? Это была привычка опасаться, но еще и страх быть не понятой моим новым другом.
Все было между нами непрочно, таинственно, и манило, и не терпело лишних прикосновений.
Мы сидели рядом на диване. Он вдруг отстранился от меня и стал разглядывать -- я поняла, впервые.
-- Так вот откуда у вас седые волоски! --воскликнул он.-- Сын мой Петя в прошлый ваш приход сказал мне: "Удивительное у этой женщины лицо, вдруг меняется, словно ей двадцать лет, а ты сказал, что пригласил пожилую секретаршу. И она действительно немолодая женщина".Какие у вас тонкие руки -- жалостно смотреть. А бедра широкие, как у зрелой женщины. Из-за бедер, конечно, из-за бедер Разумник вас "поповной" назвал! А кто-то, наверно, русалкой считает. Неправда это! Вы похожи на свою детскую карточку. Вам 12 лет.
-- Никто нас с вами не видит -- ни вас, ни меня,-- неожиданно заключил он.
Я не решилась подхватить эту мысль и молчала. Он долго ждал, тоже не решился продолжить и неловкость молчанья нарушил тем, что перешел на новую "внешнюю" тему.
-- Квартира эта -- только чтоб редакторов обмануть, что, мол, у меня как у всех людей "с положением". Мне самому это чуждо. Но признаюсь, вещи красивые меня радуют. Я жил всегда бедно, неустроенно, совсем недавно получил возможность украшать свою жизнь. Видите эту венецианскую люстру -я сначала в нее влюбился, как в молодости влюбился в невесту. Недавно купил в комиссионном тросточку с золотым набалдашником. Возможно, с ней гулял лет сто тому назад какой-нибудь Чаадаев. Поверите ли? На ночь клал с собой в постель, чтоб не расставаться и вспомнить, как только утром проснусь.
В тот вечер в ответ на мои признания он пересказал мне свою жизнь, и мне стали понятны загадки: дырка на пятке (домашние туфли без задников открыли этот секрет); при роскошных стенах и мебели -- дешевая канцелярская пепельница; кашне на столике в передней -- грязноватая тряпочка, свернутая в жгут; это сукно, купленное втридорога у спекулянтки; Аксюша в креслах "ампир", с тоненькой косицей на спине, прикрытой монашеским платочком; вся случайность и ненужность этого ампира "как у всех" -- вся нищета этого богатого дома.
Не этим ли объясняется: то напыщенность, то детская доверчивость: "вот я весь перед тобой, ничего не знаю, помоги мне! Может быть, я совсем не хорош и никому не нужен".
Это дошло до меня во второе наше свиданье, когда он рассказывал, как в лесу сидит неподвижно и вызывает к жизни лесные существа: они проходят мимо, принимая его за камень. Рассказал, а после вдруг испуганно и доверчиво поднял на меня глаза: это были глаза ребенка... Голодный добрый ребенок, а не хитрец, не юродивый и совсем уж не "Пан"!
"Так вот именно я и жил и об истине не думал: истина была в моей совести. В моей походной сумке всегда лежит достаточная тяжесть, и потому я никогда для здоровья не прибегаю к спорту. Здоровье у меня в сумке, а истина -- в совести.
-- И вас это удовлетворяло?
Я так жил..."
"Я сказал своему секретарю:
Мое самохвальство вас дергает?
Она ответила: