– Продолжай, Надюха. Слушаю!
Она еще и улыбается! Господи, как же я все эти годы не замечала, с какой змеей подружилась?!
– Видимо, Валька, ты все-таки по-прежнему считаешь меня идиоткой. Но мне известно больше, чем ты думаешь! – Это фраза из какого-то кинофильма. Надеюсь, она сейчас прозвучала достойно. – Я прекрасно знаю, что, пока я шаталась по лесу, ты отправилась в гости к своему дружку Максимке, и вы вместе хихикали надо мной! Очень смешно, нечего сказать! Видимо, вам этого не хватило, и сегодня ты решила отправить его ко мне, чтобы поиздеваться открыто! Он уже пересказал тебе свои впечатления? Весело было? Здорово развлеклись? Только вот не учли одного обстоятельства: благодаря разговору с ним я обо всем и догадалась. И скоро, Валентина, ты узнаешь, какова я бываю, если меня обидели!!!
– Ну ты нагородила, блин…
– Ах так, нагородила? Скажи-ка лучше, Валька: ты надоумила Максима написать мне дурацкое признание, чтобы поиздеваться, или просто сама его состряпала? Надеялась, что я побегу к нему с объятиями, прочитав эту белиберду, и выставлю себя полной дурой?!
– Ты и правда дура, Надька, как я вижу.
– Очень, очень остроумно! А почему бы тебе просто не признаться, не рассказать мне, в чем была причина всего! Ты решила выставить меня перед Максом дурой, потому что посчитала соперницей! Так ведь, Валька? Ты боялась, что я ему нравлюсь! Ведь ты просто-напросто влюбилась в него!
– А что, если и так, что, если и влюбилась? – резко ответила Валентина.
В этот момент я поняла, что у меня больше нет подруги.
– В принципе, ничего. Личная жизнь чужих людей меня совершенно не волнует, – с этими словами я развернулась и гордо прошествовала прочь с участка, на который больше никогда не собиралась приходить.
Глава 6
Мои страдания
Три дня прошло с тех пор, как я потеряла свою лучшую подругу. Три дня с того момента, как после разговора с Валькой до меня наконец-то дошло, что я по уши влюблена в Максима. Три дня с того времени, как я феерически опозорилась перед своим объектом воздыханий и, по всей видимости, лишилась всякой перспективы вызвать у него какие-то положительные чувства.
Все эти дни я почти безвылазно сидела на пропахшем сыростью чердаке. Формальный повод для этого предоставило уральское лето, похожее, как известно, – наравне со всеми остальными уральскими временами года – на позднюю осень. Дождь, то затихая, то усиливаясь, не прерывался с позавчерашнего утра и превратил садовое товарищество «Конденсатор» в то, чем он и должен был остаться по замыслу Природы: непролазное, огромное, противное болото. Отвратительная погода позволила мне избежать расспросов по поводу нежелания показываться на улице, упадка сил и кислой физиономии: судя по всему, дождь был единственным положительным моментом в создавшейся ситуации.
В остальном все было плохо. Все-все-все.
Так же как и дождь, в эти три дня я то переставала плакать, то начинала заново, то почти верила в то, что не грущу больше, то снова еле сдерживала рыдания. Только мысль о никудышной звукоизоляции избушки мне и помогала: совершенно не хотелось, чтоб весь поселок узнал о никчемном окончании никчемной первой любви никчемной девчонки, вообразившей себя Самой-Прикольной-На-Свете. Я делала несколько глубоких вдохов и выдохов, замечала, что слезы больше не льются, и говорила себе: «Вот так, вот молодец, не плачем больше! Надо успокоиться! Надо взять себя в руки и заняться чем-нибудь полезным! Я же сильная девочка, я не расклеиваюсь по всяким пустякам, я не буду плакать из-за всяких разных недостойных личностей! Ну подумаешь, какое-то время мне нравился Макс… Я же реалистка, я же сразу поняла, что это не моя судьба…» В этом месте от мысленного произнесения слов «не судьба» слезы начинали хлестать с новой силой, как кровь из раны.
Время от времени, когда веки распухали так, что я становилась похожей на китайца, а нос, дышать которым было уже невозможно, начинал болеть, я обнаруживала, что жидкость в верхней части организма кончилась и плакать больше не получается. Впрочем, не только плакать: в такие моменты я лежала на матрасе обессилевшая, ко всему равнодушная, не желающая ничего: ни мириться с Валькой, ни мстить ей, ни Макса, ни другого парня, ни жить… Казалось, что если вдруг случится чудо и глупый растрепанный мальчишка в изрезанных джинсах придет на мой чердак, станет на одно колено и протянет букет цветов – и тогда я лишь вздохну, устало посмотрю на него и перевернусь на другой бок.
В другие моменты энергия (хотя откуда ей было взяться? я ведь почти ничего не ела от огорчения) так и лезла из меня во все стороны. Я вертелась на своем матрасе, словно это была сковородка, без конца пересаживалась с одного конца на другой, стремилась то встать, то лечь, то и дело отбрасывала наскучивший журнал в сторону, чтобы потянуться за новым, который в следущую минуту так же полетит в сторону. Невесть откуда возникало ощущение, что Макс должен появиться с минуты на минуту и сказать мне что-то очень важное. Я вскакивала, молниеносно наводила порядок на чердаке и начинала изводить себя ожиданием, от которого внутри словно что-то натягивалось, грозя вот-вот порваться. В тридцать третий раз представляла себе события прошедшей недели. Потом – опять-таки не впервые – шепотом пересказывала их воображаемой подруге (проще говоря, базарила сама с собой, как конченая сумасшедшая). Затем, почувствовав, что руки устали от безделья, начинала рисовать своего принца первым подвернувшимся карандашом на первой подвернувшейся бумажке, которой чаще всего оказывалось белое поле мирно пролежавшего двадцать лет журнала. Старательно выводила прекрасные глазки, вырисовывала очаровательный носик, трудилась над ненаглядным ртом, изображала одну за другой шесть букв возлюбленного имени, а потом внезапно раздражалась – на Макса, на Вальку, на себя за глупую влюбленность, на бумагу за то, что рыхлая, на карандаш за то, что затупился, – и густо зачеркивала свое творение, чиркая до тех пор, пока не скроется полностью картинка, не порвется лист, не сломается грифель. Чувствовала, что вспотела от непонятной жары. Бежала на улицу – охладиться под дождем. Скакала с ноги на ногу – не от холода, а от избытка энергии, но, даже промокнув насквозь, чувствовала, что так и не смогла замерзнуть. Возвращалась на чердак… и начинала все заново.
Сегодня с утра мне сначала показалось, что все прошло, а через час – что все стало еще хуже, чем раньше. Если ситуация не изменилась за целых три дня, значит, она вообще никогда не изменится. Родители, которые позавчера бегали по участку в старых телогрейках, пытаясь укрыть своих зеленых питомцев от непогоды полиэтиленовой пленкой, а вчера безнадежно вычерпывали ведрами воду с дорожек между грядками, отчаялись спасти урожай и второй час пили чай возле радиоприемника. Я, как обычно, позавтракав, полезла на чердак.
Дождь затих, лишь чуть-чуть продолжал капать. Река, в которую превратилась наша улица, журчала так громко, что ее журчание было слышно даже на чердаке. Издалека доносилась ругань старухи Петровича: как обычно, что-то насчет загубленной молодости и выживания из ума. С руганью перемежалось громкое мяуканье. Я высунулась из окна и минут пять не могла понять, в чем дело, пока не заметила кота Ваську, висящего на самом верху столба линии электропередачи. М-да… У нас в саду мало птичек, но если уж какая залетит… будет Елкиным работа!
В другой раз эта ситуация меня бы развеселила – но только не сегодня. Сегодня снова надо было выживать и терпеть, терпеть и выживать, считая часы до того далекого момента, когда время меня вылечит (если только все это не враки, и оно действительно кого-то может вылечить). Ох, если бы моя жизнь была не моей жизнью, а книгой про какую-нибудь выдуманную девчонку! Тогда можно было бы просто пролистнуть несколько страниц, перескочить на месяц-другой вперед, в то время, когда я уже точно успокоюсь, и жить дальше. Но нет. Я должна была прожить каждый день этих двух месяцев. Выстрадать каждую минуту ужасно длинного сегодняшнего дня. Обычно этих минут так мало – только, бывает, разгуляешься, и уже спать пора. А нынче – куда бы их деть, кому отдать ненавистное время, наполненное страданиями?..
Нет, нет, нет! Хватит мотать сопли на кулак! Я собралась с духом, взяла ножницы и аккуратно удалила изо всех испорченных журналов зачирканные и незачирканные портреты Максима. «Вот так же и из сердца, и из сердца его!» На древних страницах остались зиять аккуратные прямоугольные отверстия, словно смотревшие на меня с немым вопросом: «Что это такое случилось с нами после двадцатилетнего спокойного прозябания?» «Душа не страница, порезы заживут», – говорила я себе, ничего не отвечая дыркам. Потом собрала свои художества в кучу, скомкала их хорошенько, спустилась вниз и выбросила в печку.
– Что сжигаешь? – спросил папа.
– Портреты несчастной любви, – заявила я таким тоном, чтобы ни в коем случае не быть воспринятой всерьез.
– Ишь, юмористка, – сказали родители.
Я возвратилась наверх. Надо как-то отвлечься. Привычно взялась за журналы: перелистала один, другой и поняла, что все их уже выучила наизусть. Из года в год старые журналы, конечно, не меняются, но каждую зиму я обычно забываю их содержание, и поэтому, вернувшись на дачу в очередное лето, снова изучаю с интересом. Видимо, лимит на этот сезон был уже исчерпан. Я рассмотрела все картинки, проглядела все статьи, которые была в состоянии понять, и даже «Кроссворды с фрагментами», где могла, уже разгадала. Кто не в курсе – это такие суперсложные кроссворды в «Науке и жизни». Каждое лето я разгадываю по одному новому слову в каждом номере и благодаря этому вижу, что умнею. К сожалению, в этом году мой мозг выложил уже все знания, которыми обладал, и пялиться в кроссворды больше не имело смысла. Надо было искать новое развлечение.
Развлечение!.. Всего лишь неделю назад это слово обозначало для меня какое-нибудь новое хулиганство, устроенное вместе с Валькой. Теперь, после всего произошедшего, я смотрела иначе не только на бывшую подругу, но и на свои любимые занятия. Отчего-то подумалось, что затея с любовным издевательством над Катькой была довольно жестокой. Пришло в голову, что мои страдания – это то, что испытала бы она, если бы действительно получила наши записки, поверила в чувства Макса, а потом поняла, что все – обман. Даже стало казаться, что не согласись я участвовать в предложенной Валькой гадкой игре – ничего бы и не было: ни позорного ползания под окнами Максова дома, ни глупого свидания, ни унизительного разговора после сличения почерков…
В шуме хлынувшего с новой силой дождя потонули голоса Петровичевой старухи и кота Василия.
…А я стала думать, как мне отомстить Валентине.
Проще всего, конечно, было бы рассказать всем, какова она на самом деле. Проинформировать общественность на предмет того, как Валька предает подруг, непристойным образом посещает мальчишек на их собственных участках, причем в ночное время… Еще кое-какие грешки припомнить. И постараться, чтобы первой обо всем узнала ее бабушка!
Я активизировала память, стараясь извлечь из ее хранилищ все известные мне Валькины безобразия. Порча объявлений, посадка Василия на цепь, закапывание мыши у Петровича… А в прошлом году? Помнится, мы кидались в мальчишек чьим-то чужим навозом, утащили одежду одного купальщика, случайно опрокинули бочку с водой у бабы Фаи, когда лазали поесть ее черемухи… Все «мы»! А как же Валька? Нет, кажется, о ее «подвигах» лучше молчать и дальше, а то, глядишь, моих окажется еще больше…
Неплохо бы поссорить Вальку с Максом. Подстроить измену, привлечь второго парня и вторую девчонку, организовать ревность… Как там это в сериалах-то бывает? Вещественные доказательства, записки от тайных возлюбленных… Ох, снова записки! Как же муторно всем этим заниматься! Да и не приводят такие игры ни к чему хорошему, как опыт показывает. Валька догадается, что это я, обязательно догадается! И получит лишний повод убедиться в моей глупой влюбленности, дополнительную возможность поиздеваться.
Нет, нет! Месть должна быть точечной. Простой, конкретной, безвредной для окружающих и максимально ощутимой для самой Вальки. Пробраться к ней домой и изрезать шмотки? Но Валькина дачная одежда и так поношенная донельзя, никто даже и не заметит ухудшения. Налить клея в баночку от шампуня? Для начала этот самый клей надо где-то достать… Да и велик риск, что по запаху она распознает клей прежде, чем на волосы нанесет. Просто оттаскать за космы? Или подговорить кого-нибудь из ребят и устроить темную? Нет, тут и до уголовщины недалеко. Заснять с Максом в какой-нибудь интимный момент, а потом вывесить фотку на всеобщее обозрение? Хм… А каково мне самой будет смотреть на эту фотку? Еще не известно, кому хуже сделаю! В таком случае, может быть, затаиться на крыше с ведром помоев и облить Валюху, когда она станет проходить внизу? Отличная идея! Правда, наказания за это избежать будет невозможно… А как отреагирует Макс? Вдруг после этого он начнет думать про меня еще хуже? Или – самое ужасное – примется утешать Вальку: мол, она ему и так, в помоях, нравится? Нет, нет, только не это! Лучше вообще никак, чем так!
Дождь снова затих. «Старый осел, чтоб ты провалился, сил моих больше нет с тобой жить!» – донесся до моих ушей голос суженой Петровича. Васька, судя по всему, тоже не прекращал твоих трелей все то время, что хлестал ливень. «Васенька, сыночек, спускайся, миленький! – голосила Елкина. – Полезай, дурак, наверх, дурак, сними, дурак, кота, дурак!» Не надо было высовываться в окно, чтобы перед глазами предстала картина того, как безутешные хозяева Василия вертятся вокруг злополучного столба. «Кири-и-ил!» – разнеслось по поселку. Все идет своим чередом, все живут как жили, только мой мирок разрушен и никогда не сможет восстановиться…
Впрочем, хватит! Сколько можно мотать сопли на кулак?! Сейчас я возьму себя за шкирку, встану, оденусь, пойду на улицу и найду себе новых друзей! Может, даже нового парня охмурю! Какие проблемы-то?!
Я поднялась, слезла на первый этаж, надела галоши с курткой и двинула на улицу.
– Не боишься гулять в такую погоду? – крикнула вслед мама.
Эх, чего мне бояться? Самое страшное в жизни уже случилось.
Посреди улицы по-прежнему текла река. «Садовое товарищество «Конденсатор» – северная Венеция, – пришло мне на ум. – А, нет, северная – это Ленинград. Тогда северо-восточная». Никого живого видно не было: за исключением одного кота и пары человек, метавшихся прямо под ним, висящим на столбе, на расстоянии десяти метров: один с коротенькой лестницей, другая с истошными воплями.
По привычке сначала я отправилась на болото. Ни делать, ни смотреть там было, разумеется, нечего. Вид вышедшей из берегов лужи показался мне отвратительным: то ли потому, что последние три дня в моей жизни не было ничего, кроме воды и огорчения, то ли из-за невольных воспоминаний – Валька, Макс, морда, рыбка… То же невеселое впечатление произвела прогулка по улицам поселка, словно вымершим. В голову то и дело лезли мысли о наших с Валькой былых хулиганствах, связанных с тем или иным местечком. Я даже не выдержала и снова чуть-чуть всплакнула… Конечно, надо думать о будущем, о том, что я еще молода и впереди еще много знакомств, друзей, кавалеров и приключений… Но как же трудно расставаться со старыми привязанностями!
Пришлось несколько раз обойти поселок, чтобы окончательно убедиться: период Всемирного потопа – худшее время для поиска новых друзей, особенно на улицах дачного поселка. В «Конденсаторе» как будто не осталось ни одной живой души: даже Шарика, и того в будке не было – видно, сторож в избу забрал. Я уже собралась возвращаться домой, чтобы там снова упасть на матрас и поплакать над своим вечным невезением, как неожиданно увидела какую-то девчонку.
Одетая в замызганную куртку неопределенного цвета, вытертые синие гамаши, лыжную шапочку и резиновые сапоги, она присела над лужей и ковырялась в ней грязной палкой. «Суп, что ли, варит?» – подумала я. На вид – лет восемь-девять. Самый возраст для варки супа. Толстая, некрасивая, похожа на пацана. Кажется, пару раз я ее даже видела – вот так же, одну. Может, дурочка какая? Впрочем, кто бы говорил! Встретились два одиночества, ага.
Хотя, в самом деле… Почему бы мне не познакомиться с ней? А вдруг за неприглядной внешностью скрывается прекрасная душа – в кино ведь всегда так бывает! Может быть, эта девчонка тоже переживает сейчас какую-нибудь трагедию? Мы расскажем друг другу о своих проблемах, и обеим станет легче! Слово за слово, подружимся… Ну и что – разница в возрасте? Лет через тридцать мы будем почти ровесницами! Вот так Судьба и посылает людям настоящих товарищей!
– Привет! – сказала я.
Девчонка повернулась, вытащила грязную лапу из лужи, вытерла то ли ею – пот с лица, то ли ее – о свою потную физиономию и ответила скрипучим голосом:
– Приветик!