- Если бы у меня погибли отец и невеста...
Северов уклонился.
- Впрочем, может быть, и хватит. Тебя декламация спасет. Но будем надеятся, что все обойдется.
Вошел Силаевский.
- Подпишите, тов. Калабухов. Готово.
- Хорошо. Поезжайте. Желаю.
Командарма расхватали в куски. Несут клочья к вагонам.
Вон в правый затуманенный глаз впитал круглый очерк сутулой спины.
Расширенное у другого ухо пьет:
...врагов Советской власти...
Черную папаху бережет в зрачке.
...расставаться с любимыми частями...
Любит; верно любит. Под Новочеркасском дрался в строю.
Что до голубого его взгляда, то взгляд расплавлен и пересыпан в бирюзовый бисер; досталось по зернышку многим.
Пола развевающейся черкески. Пятому слева достались серебряные газыри.
Рыжее озаренье бородки выщипали те, что были поближе.
Руку, брошенную вправо, разрубить слова:
...царские золотопогонники...
Справа осталась рука.
Что, что звенит тонкой серпантинной сталью? Что блестит как лезвие?
Не голос ли? Не лезвие ли его вызолоченной кавказской шашки?
Всем. Всем. Всем.
Под чугунную болтовню, по теплушке бултыхал, колебаясь и оступаясь тряске в такт Деревягин и лопотал:
- Чирьил-пирьил-лактайрьир. Чирьил-пирьил-лактайрьир.
Деревягин - комик. Вагоны - блатные кандальники. Сквозняк - речь ругань. Сквозняк лезет в щели, вязнет в дыму, вязнет в тепле, цепляясь за тело. Колеса, несмотря на разговорчивость, косноязычны, безуспешно выбалтывая чугунные секреты цепей и рельсовых скреп:
"Подпрыгивать. Подпрыгивать".
- Деревягин - пистолет!
"Подпрыгивать".
- Что надо!
"Подпрыгивать".
- Тоже - лактапрвир!
Темно в теплушке (теплушку закрыли от бьющей со степи пыли), в глазах светло от лохматых воспоминаний. В сумерках разнежились, няньчатся, молчат. У тускло разлившегося на верхних нарах окна играли в карты на золотые десятки, на серебряные рубли, на обручальные кольца и перстни: у одного в вагоне было двадцать шесть штук их: частью он их поснимал с убитых офицеров, частью выиграл в карты.
- У игрочков денег - невпроворот.
Но скоро играть бросили: стекло загустело, отливая красным дальним закатом, и потом погасло.
Угол потешался Деревягиным.
По вагону летало:
- Перекрушим белую гвардию. Играть не на что!
- Офицерские пальчики нужны.
- А раньше-то мало мы их крушили?
- В Харькове, помнишь, как под Люботином? Где носки, там и пятки!
- Деревягин!
- Что?
- Шамать хочешь?
- Хочу.
- А есть что?
- Нет. Питаюсь братской дружбой.
- Мандра есть. Получай.
Деревягин взял краюху и смолк.
Чугунная болтовня вагонов сбивала красноармейские речи в неразборчивое темное месиво; кто-то храпел, заглушая грохот. Когда вагон останавливался, замолкал и храпевший. На станциях не выходили; на станциях было безлюдно.