Аркадий говорит:
— Роксана, но ты подумай, какую травму ты нанесешь сердцу Юрия и его родителей, хотя я тебя тоже люблю, но ты ведь разобьешь дружбу семей, а это нехорошо, не по-нашему.
Роксана отвечает:
— Аркадий, никакой травмы сердцу Юрию я не нанесу, потому что он меня тоже не любит, что же касается дружбы наших родителей, то почему она обязательно прекратится из-за нашей неженитьбы?
Аркадий отвечает:
— Ты совестливая девушка, Юрий тоже, если вы не поженитесь друг на друге, вы потом замучаетесь совестью, что огорчили родителей. Ты приглядись к нему внимательней, может, ты еще полюбишь его.
Роксана попробовала, они встречались с Юрием вечером по-над рекой. Роксана брала его за руку и говорила:
— Милый Юрий, сердцу не прикажешь, не нравишься ты мне.
— Ты мне тоже, — виновато говорил Юрий. — Мне больше Нина Доходяева нравится, хоть ты красивее, но законы любви необъяснимы. С другой стороны, мы с тобой отлично подходящая друг другу пара по уму и красоте, и это была бы гармония, если бы дети двух дружащих семей полюбили бы друг друга и поженились бы, это была бы радость всему городу.
Так они говорили, а стало холодно, они обнялись, чтобы согреться, и тут проснулась их юная кровь помимо разума, и остальное произошло как бы само собой. Расстались они с еще большей неприязнью друг к другу.
На следующий день Роксана призналась во всем Аркадию и сказала, что это ничего не значит, она по-прежнему его любит. Аркадий сказал, что и не сомневается, но, видно, сама судьба все решает за людей. (И это, надо заметить, нехарактерное для полынчанина высказывание, но зато оно показывает в плане психологическом, насколько огорчен был Аркадий, ибо психология и есть противоречие того коренного, что есть в характере, с тем, что врывается в этот характер, подобно вихрю, — это ветер времени, обстоятельств, сквозняки людских влияний и т. п.)
Долго ли, коротко, обнаружилось, что временное забытье и бунт крови на берегу не прошли для Роксаны даром, что подтвердилось на медицинском осмотре в школе перед выпускными экзаменами. Роксана, конечно же, во всем призналась родителям, а те радехоньки. С одной стороны, конечно, вроде, рановато, с другой — так и так поженились бы. Подобным образом и родители Юрия были рады. Назначили свадьбу на июль — сразу после выпускных экзаменов, чтобы не слишком было видно у Роксаны то, что должно было увеличиться в силу естественных причин, а то некоторые подумают, что не по любви женятся молодые люди, а по необходимости.
Роксана и Юрий сдали экзамены, причем Юрий, чувствуя вину и ответственность, помогал Роксане готовиться и сдавать, и они оба получили золотые медали, как круглые отличники.
Начались приготовления к свадьбе, половина Полынска (образно, конечно, говоря) была приглашена.
Но однажды вечером Роксана и Юрий встретились и, горюя, стали думать, что же им делать, как же им быть в такой ситуации. И обидеть никого не хочется, и не любят они друг друга, вот какая штука! Тут-то они и вспомнили Шекспира, Ромео и Джульетту (что показывает, какое отрицательное влияние на жизнь может оказывать даже классика литературы, не говоря о каких-то там сочинениях какого-нибудь болтатриста!), они вспомнили и решили, что им другого выхода нет как только покончить с собой. Роксана сбегала потихоньку домой и принесла специального такого зерна, смешанного с отравой для мышей, такая отрава в каждом полынском доме есть, потому что мышей в Полынске всегда было почему-то много. Крыс нет, тараканов нет, а мышей почему-то полным-полно. Я думаю, потому, что из всех видов домашних вредителей мыши, если подумать, наиболее безобидные. То есть, они не так противны, как тараканы или крысы, недаром в сказках много про мышек рассказывается — и мышка-норушка, и тому подобное, а про крыс и тараканов в русских народных сказках ничего хорошего сроду не найдешь. Так вот, Роксана и Юрий, поплакав, съели по несколько горстей этой отравы, запили водой и стали ждать смерти. Но началась вместо смерти рвота, колики, кое-как они добрались домой, их отправили в больницу, а в больнице спасли и вылечили.
Но родители были потрясены этим случаем. Собравшись вместе, они обсудили проблему и пришли к выводу, что нельзя никого силой принуждать к счастью и любви. И через год и Малиновские, и Капустины гуляли на свадьбе Роксаны и Аркадия Однополова, нисколько не грустя, а мать Аркадия, воспитавшая его одна (и никто из полынчан из деликатности не спрашивал, где муж и кто он был, и был ли вообще), с радостью смотрела, как нежно Аркадий держит на руках маленького сыночка Роксаны от Юрия, который успел к тому времени родиться, сам же Юрий в это время отсутствовал, уехал учиться в Саратов, в институт механизации сельского хозяйства, и у него была учебная сессия. Правда, говорят, что он не был потому, что после случившегося вдруг полюбил Роксану... Но тут уж новая история... повторяю: таких изгибов никакому Шекспиру не придумать.
Но, если вы держите мысль, я обещал дать настоящую хронику города Полынска, основываясь на сравнении однофамильцев, которые есть в выдуманной хронике г. Слаповского, и которые есть в действительности. При этом хронику Слаповского знать и читать вовсе не обязательно и даже не нужно — чтобы не испытать через нее вражду и отвращение к людям и самому автору (хотя, кажется, не мне бы заботиться о том, чтобы к г. Слаповскому кто-то не испытывал отвращения, но я считаю, что надо быть благородным даже и по отношению к человеку, которого лично не уважаешь, помня о том, что, может быть, у него есть жена и дети, и им будет неприятно — они ведь не виноваты, во-первых, а во-вторых, некоторые творчески беспомощные и отвратительные люди бывают двойственными и, если посмотришь на них в кругу друзей и семьи, — то, вроде, совсем нормальные люди, а как сядут писать, то поднимается из их души все грязное, мутное, гадкое. Кто знает, не писал бы такой человек, он бы, может, убивал бы, насильничал и грабил, так, как он описывает. Тут я опять ловлю себя на противоречии: получается, что в сочинениях г. болтатриста есть толк? Но в чем, скажите мне, нет хоть какого-нибудь толка? Другое дело, как говаривал мой дядя, Николай тоже Задеев: есть толк толковый, а есть бестолковый!)
Автор пишет, что город Полынск основан неизвестно когда, но давно.
Вот оно, кстати, мастерство наших современных писателей! (Назову так г. болтатриста в виде исключения для цели обобщения.) Разве можно во времена всеобщей нехватки и неэкономии так бездумно тратить слова! Судите сами. Если сказано, что Полынск основан неизвестно когда, то само по себе это уже означает, что — давно. Или можно было сказать: основан давно. Еще короче и энергичней!
Но суть не в том. Суть в том, что дата основания города Полынска досконально известна: 1861 год, а именно год отмены крепостного права.
Вышел царский указ, гласит История, но многие хоть и поверили ему явно, а в душе не верили. И, пока указ не отменили, решили обрести свободу как можно скорее — и убежали от своих рабовладельцев кто куда. Многие из окрестных местностей и выбрали пригорок возле Волги, поросший полынью, омываемый протокой, быстро построили деревянный город с высокими стенами, углубили протоку, вооружились и стали ожидать нападения правительственных войск, так как были уверены, что указ уже отменен, возвращаться же в прежнее крепостное состояние никто не хотел. Однако, правительственные войска не нападали, а подступал уже голод. Выпустили разведчиков, те разведали и сказали, что, похоже, указ не отменен, можно возвращаться к земледелию и скотоводству. Но полынчане почувствовали уже себя к тому времени людьми города. Они взялись за ремесла, стали производить железные обручи для бочек, деготь, колеса и втулки для телег (заметно вообще было тяготение к округлому).
Город расцвел.
Но навсегда, на все дальнейшее время в полынчанах остался дух недоверия, дух наперекорности, о котором я упоминал в начале, который иногда подводил их, но иногда и помогал выжить. Например, грянул в наших местах вскоре голод, об этом толковали все приходящие в Полынск. Но полынчане в это не захотели поверить. Они не стали экономить муку и солонину, как призывали их приходящие, а потребляли по прежнему распорядку, закрыв только наглухо ворота, чтобы шатающиеся сплетники не портили горожанам настроения. И что же? — не поверив голоду, полынчане его не испытали! Запасы, правда, вскоре кончились, но осталась бодрость духа и уверенность, что скоро все образуется. И действительно, почти никто как следует умереть не успел и опухнуть даже, а уж перед воротами телеги с мукой и солониной: деревенские жители выправились и прибыли менять продукты на необходимые им тележные колеса, деготь, обручи для бочек.
Не поверили полынчане и в революции: ни в Февральскую, ни в Октябрьскую. При этом жили не так богато и сыто, как некоторые теперь утверждают: все-таки война была. Но, тем более, если и без того война, то к чему какие-то еще революции? Прибыли, однако, люди в кожаных тужурках и матросы, стали разъяснять. Полынцы только смеются. Пришельцы выхватили наганы и пулеметы, — тут полынцы от смеха вообще на землю попадали. Люди в кожанках и матросы пришли в недоумение и не знали, что делать. Обычно бывало так: они прибудут, завербуют на скорую руку кое-кого из местных, пообещав им власть по своем убытии, выйдут на площадь, соберут вокруг себя десятка два людей, прикончат при них специально припасенного на этот случай городового или человека купеческого звания в бобровой, желательно, шубе, поагитируют с полчасика и объявляют: «Отныне и вовеки веков вашем городе установлена советская власть!» Ну, и люди начинают жить при советской власти, считая, что все это чепуха и никакой советской власти нет, но проходит месяц, другой, проходит полгода — и с изумлением они обнаруживают, что в результате окрестных боев, продразверсток и нехватки продуктов питания и мануфактуры — есть советская власть, укоренилась — и не собирается исчезать.
В Полынске же так все смехом и кончилось. Матросы, стараясь не замечать обидного веселья, избрали новые органы руководства, и укатили докладывать, что еще один город охвачен советской властью.
Но руководство, смущаясь и хихикая, разошлось по своим хатам заниматься прежними делами.
Конечно же, советская власть проникла-таки в Полынск, и его не миновала участь всех прочих городов и пространств. Но к чему я клоню? Я клоню к тому, что полынчане, живя при советской власти, все равно продолжали как бы ее игнорировать в своей душе, они жили наперекорно — и этим на долгие годы опередили весь бывший советский народ, который подобным образом научился жить гораздо позднее: то есть, вроде, и при социализме, а на самом деле как Бог на душу пошлет, кто в лес, кто по дрова, про социализм беспрестанно говоря и поголовно в него не веря.
Затем — сравнительно недавно — произошла обратная пертурбация: все закончили советскую власть и социализм и принялись за нечто неизведанное. А полынчанам стало вдруг досадно: как же это они, проморгав старое, за новое возьмутся? Они, что им не свойственно, вдруг позавидовали остальным, которые успели пожить при этом самом социализме — и многие его задним числом похваливали, а полынчанам, выходит, не досталось. Не желая перескакивать через исторические периоды, они решили в короткие сроки установить фазу социализма, чтоб быстренько в нем разочароваться и уже без сожаления двигаться вперед. Этим и объясняется то, что, когда все вокруг жили хорошо — судя по газетам, хотя бы, мы жили плохо. Когда же, судя опять-таки по газетам, все живут в обстановке крайней нищеты, соседствующей с обжирающимся богатством, в обстановке коррупции, преступности и тому подобное, в Полынске существуют как бы при социализме — не относясь, впрочем, к этому всерьез, поскольку интересы у них были всегда другие, — в сторону семейного уклада и быта, который кому-то представляется скучным, а для кого-то целый космос!
Тому же болтатристу это показалось скучно, вот он и выдумал войну.
А войны, повторяю, не было. И люди, фамилии которых задействованы в сочинении «Война балбесов», то есть не они, а однофамильцы — совсем другие. Даже похожего ничего нет. По их просьбе даю истинную настоящую картину, которая и есть хроника.
Вы скажете, что хроника — это повременное изложение событий, но с данной стороны описывать особенно нечего: ведь если жизнь в Полынске текла всегда наперекорно, то это означает, что она, пусть хуже или лучше в материальном отношении, но в духовном — нормально, с умиротворенным однообразием.
Поясню. Допустим, хроника гипотетической семьи, скажем, Петровых из другого города, не из Полынска. Там можно было бы писать: прадед Петров устанавливал советскую власть и стрелял в белую сволочь, а его единоутробный брат служил в белой армии, и стрелял в сволочь красную. Гнездо белого Петрова было выкорчевано, красный Петров заслужил себе право жить, у него родились два сына. Оба добрые, Иван да Фома, но Иван попал служащим в НКВД, а Фома тоже попал в НКВД, однако, не служащим. И вот видим в хронике с холодеющим сердцем, как служащий в НКВД Иван наматывает на руку кишки попавшего в НКВД Фомы. Гнездо Фомы разорено, а у Ивана родилось два сына, оба добрые, но один выбился в начальство, другой оступился в болезнь алкоголизм, начальник уезжает в Москву, а брат его совершает спьяну преступление, погибает в тюрьме. Нет его гнезда, зато гнездо брата цело, у которого родится два сына, оба добрые, но один работник партийной сферы, а другой вдруг под влиянием подружки стал диссидент. И чуть было история не повторилась — с процветанием гнезда партийного брата и разорением гнезда брата-диссидента. Но сменилось как бы время и, смотришь, брат-диссидент процвел — и жди, кажется, запустения гнезда партийного брата, но и тут ничуть: и его гнездо цело, да еще называется офис, и занимается он коммерцией.
Это, сами понимаете, пунктир, за которым едва просматриваются драмы, слезы и кровь. Такова была бы повременная хроника в других местах, среди других людей.
В Полынске же возьмем того же гипотетического Петрова и увидим, что прадед был стрелочник на железной дороге, два брата его — работники мастерских, сыновья братьев — кто машинист, кто брубильщик, кто обходчик, кто сцепщик, кто диспетчер, внуки сыновей братьев — вагонщики, тендеровщики, манометристы, релонгаторы, гудельщики, мудильщики — и ничьи гнезда не разоряются, все идет своим чередом.
Пора, однако, реабилитировать героев, которых оскорбил своим черным пером г. болтатрист.
Он выдумал каких-то Ален, женщин распутного поведения.
Есть и другое слово о таких женщинах, не будем его произносить, его и так все знают.
Ситуация в Полынске такова.
Девушки наши, повторю, очень положительны, но под понятием положительности я прежде всего подразумеваю честность.
Каждая девушка, достигнув определенного возраста, задает себе прямой вопрос: а буду ли я верной женой, если выйду замуж, не тянет ли меня, например, к проституции или бескорыстному распутству в силу конституции моего организма? Большинство с облегчением отвечают себе: нет, не тянет. Но некоторые вынуждены честно ответить: тянет, увы, сильно тянет. Об этих своих размышлениях они делятся с родителями. Те, конечно, не сильно обрадованы, но хвалят дочку за искренность, со слезами собирают ее в дорогу — в Саратов или в ту же Москву. Там девушки не препятствуют своим природным наклонностям, там это, в отличие от Полынска, не обращает на себя ничьего особого внимания. Скучая по родителям, они наведываются к ним изредка, но, как правило, с ночным проходящим поездом, привозят множество подарков, до утра плачут и обнимаются с папой и мамой, и еще затемно отправляются восвояси. Родители же все подарки с неперестающими слезами закапывают в грязь и навоз на заднем дворе, не желая прикасаться к предметам, добытым низменностью человеческой сущности.
Алена же, о которой пишет г. болтатрист, в Полынске с таким именем всего одна — и это бабушка, которой восемьдесят восемь лет. Выдумка, в свете возраста этой старушки, становится просто оскорбительной, неприличной.
А Василий Венец! Да, есть у нас человек с таким именем и фамилией, но никакой войны он не собирался заваривать. Более того, он настолько чувствителен ко всему живому, что даже страдает из-за этого.
Началось с того, что в детстве Вася присутствовал при забое коровы, которую родители Васи держали для молока, но с нею приключилась какая-то животная болезнь и она перестала приносить молоко, вот и решили забить ее на мясо, большую часть отвезти на рынок в Саратов, а остальное пустить в еду. Васю прогнали, чтобы он не смотрел, но он вернулся и смотрел.
Ему было страшно, как корове перерезали горло и пошла кровь, и она дергалась, глаза стали ее большие и безумные.
Вася не стал есть мяса.
И он стал размышлять.
Он ведь учился в школе и знал о теории развития Дарвина, что есть эволюция. И он подумал, что только случайно человек развился из обезьяны. Он мог развиться и из, например, даже мухи, просто мухе не хватило времени, чтобы постепенно превратиться из насекомого в мелкопитающееся, а потом в человека. И вот если говорят о добром человеке, что он мухи не обидит, но говорят образно, поскольку и добрые люди мух бьют, то Вася стал бояться обидеть муху без всякой образности, буквально. Все живые существа достойны жизни. Если же придавит случайно какого-нибудь таракана, очень из-за этого волнуется.
Излишне говорить, что Вася перестал потреблять мясную пищу. А он уж вырос, стал парнем, даже молодым мужчиной. Ему страшно было за людей, что они так безжалостны, но он не знал, как их убедить. Он убеждал их личным примером. Он приходил, например, в самую многолюдную столовую, что возле кирпичного завода, и на раздаче громко говорил: мне кусок трупа курицы с гарниром и труп рыбы минтай без гарнира!
И шел к столу, где ел только гарнир, с жалостью поглядывая на то, что сталось с курицей и рыбой минтай.