На короля это подействовало. Он тут же приказал позвать писаря, а нас со стариком, ничуть не смущаясь, выгнал. Нам, в свою очередь, пришлось выгнать из соседней кареты недовольного хрониста и королевского лекаря.
— Входишь в роль всесильного небесного посланника? — усмехнулся профессор.
— Не всесильного, но способного на многое, — его ирония меня не проняла. — Я ведь не шутил, проф. Всех этих тараканов надо раздавить каблуком. Мне действительно нужно золото. Как вы правильно подсказывали, Астризии нужна сильная армия. А армии без золота не бывает. Я планирую не только прижать к ногтю всех зажравшихся местных князьков, но и церковь. Я обдеру их, как липку. Но и королю придётся лишиться части своей роскоши.
— Серьёзно? — Гуляев выкатил зенки.
— Вполне. Вы думаете я шутил про "отнять и разделить"? Я вывезу из дворца все золотые и серебряные подсвечники. Блюда и тарелки. Награды с груди Яннаха и подарки послов. Если будет такая необходимость, я устрою аукцион на платья королевы. Всё для того, чтобы к концу лета склады ломились от запасов, а армия выросла в несколько раз.
— На самом деле, это не так уж и недостижимо, — профессор кивнул головой. — Гарнизон Обертона действительно насчитывает две тысячи человек. Есть ещё пять сотен гессеров. В Валензоне должно быть около шестиста-семиста воинов. Но сейчас не могу сказать с полной уверенностью. Я там очень давно не был… В Шамассе и Мармассе где-то по три сотни боеспособных солдат. Но столько там не нужно. Можно отозвать, если что. В Равенфире всё было совсем плохо, когда я туда заезжал осенью…
— Каталам говорил, там едва две сотни толковых бойцов наберётся. Плюс там, вроде бы, окончательно спился местный командир.
— Надо тогда попросить короля написать письмо Тревину и всё разузнать. После того, как он уверовал в твоё появление и поверил словам Фелимида, возможно, что-то изменилось.
— А сколько людей на востоке? Сколько на севере и юге?
— На юге лишь большой гарнизон. Человек триста, если не ошибаюсь. Они там для того, чтобы Декедда не наглела сверх меры. Присматривают за южными деревнями и виноградниками, в общем. Про восток можешь забыть. Плавином и Винлимаром правят наместники короля. Но они, я бы сказал, больше наместники церкви, чем короны. Все доступные войска подконтрольны Эвенету.
— Даже так? — удивился я. Если бы я об этом знал ранее, возможно, не стал бы пороть горячку и не заставлял бы короля угрожать Эвенету.
— Да, так. Плюс у Чуда Астризии множество храмовников… Я тебе говорил: ты даже не представляешь, что там происходит. Там своё государство. Плотность населения на востоке, если я правильно понимаю, сейчас намного выше, чем на западе. Там есть золото и хлеб. Там куда проще выжить, если в тебе ещё есть силы и ты не брезглив… А на севере, в основном, конные разъезды патрулируют. Для быстрого реагирования, если Кондук вдруг решит появиться с захватнической экспедицией.
— Не густо, — скривился я.
— Вся надежда на Сторожевой Лагерь.
— Напомните, что это, — я уже слышал про него, но не мог вспомнить, что в этом лагере такого важного.
— Аналог военной академии, я бы сказал. Казармы, стойла, тренировочные полигоны. Там проходят обучение все, кто желает стать гессером или же мечтает о более перспективной карьере: десятником стать, сотником, коммандером — то есть тысячником. А может и мастер-коммандером. Там сейчас обучается военному ремеслу третий сын короля — Трифин. Смышлёный парнишка, — профессор опять усмехнулся. — Но наглый, как три Гвелерга.
— Бог с ним. Сколько там людей сейчас?
— Тысячи полторы…
— Сколько???
— Может, чуть больше.
— И это вся армия Астризии? Тысяч пять по всей стране?
— Сократилась раза в два с момента появления карающего огня, — сообщил Гуляев. — И, как ты сам понимаешь, дальше будет хуже.
— А сколько штыков в Декедде? И в Кондуке?
— Кондук держится на наёмниках. Там баши платят столько, что заниматься любым иным делом — бессмысленно. Там самые умелые воины. С ними шутки плохи. Тысячи четыре-пять, я бы сказал, умелого боевого люда… А в Декедде армия невелика. Им не нужна большая армия. Там флот не слабее флота Астризии. А может, уже могущественнее. А сухопутные войска, в основном, сосредоточены у Расщелины, где та самая единственная дорога, ведущая из Астризии в Декедду.
— Это там, где, вроде, завал можно обрушить? — я напряг извилины.
— Именно. Там дежурят круглосуточно. Даже… — профессор смутился. — Даже установили Всевидящее Око. Ну, телескоп мой, если ты не понял. Пришлось продать им. Уж слишком посол настаивал. Он как примкнул к окуляру, как обозрел с Башни Бдения столицу, аж загорелся — так захотел в Декедду подарок отправить.
— И вы продали? — ехидно скривился я. Своими же руками врага усилил. Хорошенькое дельце — продать нечто столько редкое и столь важное тем, кто смеет хамить хозяевам в королевском дворце.
— Да. За большую сумму золотом. Мне даже удалось отобрать у короля часть, чтобы обустроить Университет…
— Идите к чёрту вы со своим университетом! — не выдержал я. — Надеюсь, создав атомную бомбу, вы не продадите её им.
— Ладно, не кипятись, — примирительно развёл руки Гуляев. — Я понимаю, что тебе не по нраву. Но так складывались дела. Туго здесь с золотом, пойми…
— Какой, к чёрту, туго!? Дворец в нём утопает. Куда ни глянь… Ладно, проф. Не буду опять начинать ту же песню.
— Давай тебя остудим немножко? — Гуляев не желал со мной ругаться. — Поехали в купальни? Тоже моя идея. За деньги там может понежиться любой — и достойный, и недостойный. Примем ванну и расслабимся.
— Поехали, — махнул я рукой.
***
Местная баня выглядела куда роскошнее, чем все бани, в которых мне удавалось получить веником по заднице. За забором на заднем дворе поднимался плотный столб дыма. Там горел костёр под большим металлическим резервуаром. От резервуара во все стороны шли тонкие трубы. Потные рабочие в фартуках крутили краники или подбрасывали в костёр дров.
Перед дверью метался крепкий мужик, раздавая указания. Важные персоны заходили в деревянные кабинки, наподобие деревенских туалетов, и переодевались. А затем их — кого с отвратительно обвисшими брюхами, кого только с начинающими пробиваться вторыми подбородками — заводили внутрь и предоставляли услуги по мытью туши.
Мужик встретил нас с Гуляевым у кареты. Он сразу смекнул, что в карете с королевскими штандартами, да ещё под охраной, путешествуют явно непростые люди. А потому пообещал великому магистру и его неизвестному другу самое качественное мытьё. Помыться я был совсем не против — мылся я последний раз в лохани у Гуляева в хоромах. Переоделся в кабинке, обернул чресла полотенцем, и зашёл следом за профессором, удивляясь, как этому старому хитрюге удаётся держать себя в форме. Я ни разу не видел, чтобы он занимался спортом. Тем не менее, его тело не имело лишнего веса, а на нужных местах даже были заметны мускулы.
Нас привели в жаркую комнату с запотевшим окном и большим деревянным чаном с водой, с поверхности которой шёл пар. Мужичок удалился, закрыв за собой дверь. И едва я собрался сбросить полотенце, открылась дверь на противоположной стороне. Опустив глаза долу, вышли четыре молодые девушки в идеально белых накидках. Они подошли к ступеням, по которым можно было забраться в чан и смиренно склонили головы.
Я немного растерялся, ведь не ожидал, что нам предложат такие услуги. Гуляев давеча говорил, что такие услуги ему уже ни к чему. И я не мог предположить, что такие услуги могут быть ему интересны. А мне хоть и приходилось не раз посещать сауну с друзьями, где мы, мягко говоря, тестировали гибкость вызванных по телефону русалок, здесь показалось это неуместным. Особенно в присутствии старика.
Но, оказалось, я ошибался.
Ничуть не смущаясь, девицы скинули накидки. И хоть молодые тела не вызвали у меня моментальной реакции, желание я почувствовал. Но профессор уничтожил весь настрой, ведь изначально знал, что девушки здесь не для этого.
Он подошёл к ступеням, взобрался по ним и спустился в воду, расставив руки, как Иисус. Одна из девушек изловчилась и успела сдёрнуть с него полотенце перед самым погружением. Так, чтобы не заметить срама. Затем все четверо взобрались на ступеньки и спустились в воду следом за ним. Гуляев же, как Голливудский продюсер на кастинге мечтающих о славе актрис, прижался к стенке чана и позволил себя вымыть.
Да, именно так. Он не мылся сам. Он даже не напрягался. Он улыбался, что-то рассказывал мне, не обращая внимание на девушек, и позволял им намыливать свои ступни, ноги, голову. Они тёрли его крепкую спину мочалкой, а он лишь принимал удобные позы и позволял доставлять ему невеликое удовольствие.
И меня это проняло. Не знаю, почему так сильно, но проняло. Я смотрел на равнодушных девушек, которые ни разу не подняли взглядов. Смотрел на их механические действия, похожие на действия роботов, и чувствовал просыпающуюся ярость.
Я был уверен, что в этом допотопном вымирающем мире аниран не должен себя так вести. Это что ещё такое? Что за поведение? Молчаливые рабыни обслуживают важного старика, а старик принимает это как само собой разумеющееся. Неужели он не понимает, что такое поведение для анирана неприемлемо? В условиях падения к нулевой отметке ценности человеческой жизни на этой планете, каждый аниран, по моему мнению, должен с шашкой наголо нестись на вороном коне впереди всех. Он должен показывать, обучать и обещать. Но самое главное — делать. Делать то, для чего здесь оказался — искать возможности спасения. А с учётом того, что этот старый изнеженный аниран прибыл сюда первым, он-то точно был обязан сделать хоть что-нибудь. Не лифт и пароход создать, а хотя бы проесть всю плешь первосвященнику Эоаниту и получить доступ к книге. Прочесть её и рыскать по миру в поисках других аниранов. Уверен, если бы Гуляев начал рыскать в первый же год, он бы давно отыскал тех, кто ещё оставался не найденным.
Но он ничего этого не делал. И единственный вывод — он и не хотел. А зачем? Он спасся от гончих, получил приют и быстро взлетел. Взлетел, потому что иначе быть не могло. В объёме имеющихся знаний он на голову выше каждого местного аборигена. Он легко пробился наверх и получил покровительство. Затем акклиматизировался, разобрался, что к чему, и легко привык к сладкой жизни. Ему просто было не нужно делать что-либо другое. Зачем рисковать, искать, задаваться вопросами? Лучше просто жить в своё удовольствие. И, я уверен, жить лучше, чем жил на Земле.
— Вы кем себя возомнили, мать вашу!? — рявкнул я, когда больше не смог сдерживать негодование.
Гуляев выпучил глаза, а девушки, растиравшие крепкую грудь старика, впервые подняли глаза вверх. И уставились на меня с испугом.
— Выйдите! — скомандовал я им. — Быстро!
Обнажённые попки по очереди выбрались из чана, похватали одежонки и мгновенно вылетели за дверь, из-за которой появились.
— Вы — старый избалованный бездельник! Вы аниран? Какой вы, к чёрту, аниран? Вы — самое натуральное дитя местной отвратительной культуры. Как можете вы нежиться в ванне, подставлять руки и ноги под мыло испуганной девчонки, когда ежедневно в этом мире от голода мрут люди? Что вы сделали для того, чтобы спасти хоть одну потерянную душу? Скольких людей вы спасли, прожив здесь больше времени, чем любой другой аниран? Вы — московский профессор, знающий гораздо больше других. Неужели материальные блага имеют для вас какую-то ценность? Они же абсолютно не важны. Через несколько лет от всего этого, — я сделал широкий жест рукой. — Не останется и следа. Почему вы ведёте себя, как сибарит, в мире, у которого нет будущего? Вместо того, чтобы ждать меня тринадцать лет и всё это время нежится в ванне под боком у короля, вы должны были действовать! Вы должны были не допустить упадка. Должны были победить голод. Не позволить местной религии плодить оболваненных хомячков. Но вы… Что делали вы? Нежились в чане с горячей водой? — я от души приложился ногой по бортику. — Позволяли юным девам, чьи шансы быть изнасилованными в ночном Обертоне стремятся к ста процентам, омывать вас? Покровительственно одарить их серебряной монеткой за старание? Почему вы не создали стотысячную армию и не утопили в крови остров Темиспар? Почему не покорили Декедду? Почему, вашу мать, не отыскали других аниранов? Из-за страха? Из-за страха за свою бесполезную жизнь? Или из-за страха всё это потерять? Я ведь не слепой, профессор. Я же вижу, как прекрасно вы здесь устроились. Я вижу ваш снисходительный взгляд, когда вы смотрите на других. И вижу их восторженно-уважительный взгляд, когда они смотрят на вас. Вы — приспособленец. Вам плевать на этот мир. Вам плевать на всех, кроме самого себя. Вы привыкли и не желаете ничего менять.
Я выговорился. Негодование, будто пробка из бутылки с шампанским, вылетело из меня. Наблюдая за Гуляевым, я завёлся очень быстро. И так же быстро выгнал из себя негатив. Но многое зависело от того, что скажет Гуляев в ответ. Ведь отныне я вряд ли смогу на него смотреть такими же глазами, как раньше.
— Вот и сходили в баньку, — покряхтел профессор, выбрался из чана, обмотался полотенцем и уселся на скамеечку у стены. Затем потёр лоб и посмотрел на меня. Даже намёка на улыбку не было на его лице. — Отхлестал ты меня словами, так отхлестал. Не скажу, что мне было приятно, но, наверное, поделом… Ты прав, Иван. Я приспособился. Я очень быстро смекнул, что смогу забраться наверх, даже не напрягаясь особо. Смогу жить, как в сказке. И когда я во всём разобрался и всё осознал, я утратил всяческую мотивацию. А зачем мне, скажи пожалуйста, что-то делать? Зачем искать пути спасения мира, до конца которого я всё равно не доживу? Я знаю, что не выгляжу как дряхлая развалина, каким был в родном мире. Но сколько лет мне ещё осталось? Десять? Пятнадцать? Ладно, пусть двадцать. К этому времени, я нисколько не сомневаюсь, окончательный коллапс ещё не случится. Хоть я, не скрою, позаботился о том, чтобы мне было где укрыться, когда всё начнёт рушиться. Имею в виду: я договорился с самфунном о том, что, когда развалится Астризия, переберусь в Кондук и проведу там остаток жизни. Баши будут рады меня видеть, как обещал Гвелерг… Но дело не в этом. Я, как уже тебе говорил, не тот, кому по силам такая ноша. Я не тот, кто может спасти мир. Я был бы и рад его спасти, если бы знал как. Но не жертвуя ради этого чем-то, понимаешь? Я не хочу растерять всё то, чего смог достичь. Меня — как бы кощунственно это не звучало — всё устраивает. Я доволен собой и своей жизнью. Я могу чем-то помочь тебе, конечно. Но я не тот, кто вместе с тобой будет стоять в первых рядах, сжимая в руках копьё. Я не тот, кто грудью встретит вражескую атаку. Я могу лишь стоять в стороне и давать советы.
К финалу своей речи профессор развёл руками и улыбнулся, будто извиняясь. А я, вместо того, чтобы обрушить на него новый нецензурный шквал, сдержался. Кто я, чтобы от него что-то требовать? Кто я, чтобы требовать от старика больше, чем он готов отдать? Может, во внуки я ему не гожусь, но сыном мог бы быть точно. И хоть я не уверен, что хотел бы иметь такого отца, всё же вынужден признать, что он говорит о себе честно и откровенно. Не по силам ему спасти мир. Не по силам ему зародить новую жизнь в женском чреве. Хоть он аниран, хоть не совсем бесполезный, он бы никогда не смог стать милихом. С таким-то даром, что у него есть… Этот Белый Великан пришёл бы за ним рано или поздно. Пришёл бы и отобрал всё, что у него ещё осталось: дар и жизнь. И перед смертью профессору только бы оставалось вспоминать, как прекрасно он провёл время в этом мире.
— Извините, проф, — я поднатужился, но всё же смог выдавить из себя эти слова. — Взорвался. Смотрел, как вы обыденно принимаете чужие услуги и не сдержался. Наверное, мы на всё смотрим по-разному. Я мыслю глобально и меня не волнуют всякие мелочи. Я, признаюсь, равнодушен и к золоту, и к комфорту, которое оно обеспечивает. Я должен найти Дейдру, я должен найти остальных аниранов, я должен спасти мир. А вы, если точно уверены, что не сможете или не захотите стать милихом, обязаны мне помогать. Ведь без вас — скажу без стеснения — мои шансы что-либо изменить крайне низки. И мне нужна ваша помощь.
Гуляев хоть был бледен лицом, несмотря на жару и пар, всё же улыбнулся. Он встал, подошёл ко мне и сжал своими длинными пальцами плечи.
— Всё, что смогу, — пообещал он. — Я обещаю, что помогу тебе во всём. И, надеюсь, дойду с тобой до конца.
— Спасибо, профессор. Мы сделаем это. Мы спасём этот мир вместе, — я ответил ему тем же, хотя точно знал, что до конца вместе дойти не удастся. Дойдёт лишь один из нас.