Престарелый возрастом, но еще могучий богатырь силою рук, жрец Цинтии, не ожидая себе ничего неприятного, а всего менее – нападения соперника в необычное время, летом, – мирно спал в хижине среди горных дебрей леса у озера, мимо которого Нумитору неизбежно лежал путь от альбунейского острова к земле марсов.
Все было тихо в этой безлюдной пустыне. Молодая луна гляделась, как в зеркало, в совершенно гладкую поверхность озерных вод, которые впоследствии прозваны «Зеркалом Дианы», когда люди отождествили эту богиню с луной.
При блеске кроткого светила ночи хороводы летучих мышей игриво кружились в воздухе, гоняясь за мириадами ночных бабочек и др. всевозможных насекомых, какие роями носились в той влажной местности.
Роса курилась после знойного дня, застилая гладь озерной пучины тонкою пеленою, точно желая скрыть все тайны водяной глуби – испокон веков погребенные в ней жертвы мрачного культа Лациума.
Но Неморенское озеро (lacus nemorensis) было так глубоко, что слабый луч ночного светила не проникал в его заповедные недра.
Неморенское озеро образовалось из кратера потухшего вулкана, вследствие чего почва его берегов не была устойчива – то поднималась горою над уровнем воды, то понижалась к ней, по прихоти нередких там землетрясений.
Звук трепетного порханья бессильных крыльев нетопырей, похожий на певучий свист отпущенной тетивы лука, производил в воздухе своеобразную гармоническую мелодию, к которой временами прибавлялся более резкий шум от полета совы или, тоже имеющий сельскую прелесть, ее унылый голос в дупле вековых дубов и буков, стоявших у берегов, вокруг расчищенной поляны, и дальше, по склонам гор, точно заснув или глубоко задумавшись над каким-то вопросом, – быть может, над разгадыванием причин жестокостей человеческих.
Глядели эти вековые, толстые дубы и буки, точно мудрые, маститые старцы, Лары этих мест, на сложенную в центре поляны груду огромных камней, составлявшую алтарь Цинтии, таинственной кровожадной дочери богов неведомых – Дианы (от Dii – боги), силы от сил никем не исследованного Неба, проникать в тайны которого в Лациуме никто не дерзал.
Внезапно, в самую полночь, мирная тишь пустынных дебрей была нарушена и глубоко заснувшего жреца Цинтии разбудил вызов на жертвенный бой – громкий клич молодого буяна, выступившего из пьяной толпы, пришедшей с Амулием.
– Нессо!.. – возгласил нежданный соперник во всю силу крепкого пастушьего горла, – старый, глупый, неловкий кабан неморенский!.. толстяк неповоротливый!.. вылезай из твоей берлоги, никуда не годный зверь!.. ты одряхлел; ты оглупел; руки у тебя трясутся, ноги подгибаются, рот беззубый шамкает, пришепетывает. Был ты подобен пещерному медведю, с какими боролись наши прадеды, а теперь ты похож на свинью. Я пришел тебя зарубить в жертву богине. Я Юл из альбанских пастухов; я умнее тебя и отважнее. Неуклюж ты, как бык, старый Hecco!.. рыбы и раки в озере давно тебя ждут на хорошую закуску с выпивкой из твоей крови. Я пришел вырвать секиру из рук твоих и раздробить тебе череп.
Разбуженный этою, сказанною нараспев протяжною речью вызова, жрец торопливо закутался в снятый им на постели покров из дерюги – символ его сана, – длинный, широкий мешок, покрывший его фигуру во весь рост с головой, где виднелись только небольшие отверстия для глаз и с боков были высунуты голые руки, сверх этого покрывала низко надвинул на самые брови дубовый венок и перетянул себе стан широким поясом из священных ремней жертвенных животных.
Держа наотмашь без особенных усилий, точно тростниковую палочку, огромную каменную секиру из цельной глыбы, вздетой на дубовое древко, – орудие, которое простые латины не могли поднимать, а лишь с трудом волочили по земле обеими руками, – с этой секирою наотмашь старый силач, жрец кровожадной Цинтии, показался из хижины.
Недоумение, злость, все чувства, несомненно выражавшиеся на его суровом лице, были скрыты мешком жреческого покрывала, и от этого Нессо казался спокойным, но тон его голоса выдал тревогу, когда он заговорил, увидев, что не случайно забрел к нему дерзкий безумец с несвоевременным вызовом, а вся поляна перед жертвенником занята старшинами Лациума, их сыновьями и родственниками, впереди которых стоял смелый Амулий, подзадоривая выбранных на бой 12 молодых людей, имевших секиры.
– Почему вы пришли теперь сюда в горы, жители долин Лациума? – заговорил Нессо, отстраняясь от наступавшей на него группы юношей, – почему вы хотите заставить меня лить тут кровь человека в необычное время? Праздник Цинтии наступит не скоро. Приведите мне коз или оленей, и я зарублю их богине при ваших молитвах во всякое время; на человека теперь моя секира не должна падать.
Но буяны продолжали напирать на жреца, стараясь оттеснить его от хижины к высокому, крутому берегу озёра.
– Старый Нессо! – дразнили они, – глупый Нессо!.. борись со всеми нами; мы пришли убить тебя, и убьем непременно.
– По решению всего Лациума, – заявил Амулий, – мы Проку зарыли; я царь Альбы-Лонги и всех союзных городов; я приказал петухам убить тебя.
– Ты приказал им совершить беззаконие, – возразил Нессо, – ты принудил отца разделить Лациум на два владения, чего испокон веков не случалось у нас. Не ты, а Нумитор законный царь по наследию отцовскому.
– В поселке рамнов, остальной Лациум выбрал меня.
– Путем беззакония, Амулий. Теперь я понял, что вы пришли убить меня за дружбу с Прокой и уважение к Нумитору. Это не жертва Цинтии, а разбой, латины; вы, конечно, убьете меня, так как вас очень много, но знайте, что я дорого продам мою жизнь, и берегись тот, кто вызвал меня!..
Глаза старого силача в отверстиях мешка сверкнули так ярко, что, казалось, способны были затмить огонь принесенных факелов в руках латинов.
В исступлении ярости на беззаконие Нессо обезумел.
Изрекая угрозы и проклятья, совершенно подобный гневом и силой пещерному медведю, он бросился на Юла, как на теленка, поднял его кверху, и с размаха швырнул в озеро с отвесной кручи.
Над водою раздался пронзительный крик; сброшенный пастух ударился головою о прибрежные камни с такою силой, что без удара жреческой секиры его череп распался.
– Я принес его в жертву не Цинтии, а твоему беззаконию, царь-узурпатор! – прорычал Нессо звериным голосом, взглянул на Амулия с дикою ненавистью, а затем, точно несокрушимый утес, ринулся твердый, непоколебимый на теснившую его толпу латинских юношей.
Стоявшие по окраинам поляны старшины оцепенели в изумлении его силой, проявившейся теперь во всем ее блеске, в неравной борьбе одного с 12-ю.
Дикари Лациума были привычны к дракам, резне, крови; ежегодный вызов на бой жреца Цинтии был у них зародышем развившихся впоследствии гладиаторских игр. Рима.
Старшины восхищались силою Нессо, его ловкостью и отвагой и громко хвалили Амулия за доставленное зрелище, потому что при обыкновенной ежегодной борьбе, хоть тоже на жизнь и смерть, но в поединке, где для жреца было всегда равенство, если не превосходство, он не проявлял чудес богатырской мощи в таком величии.
– Если б мы его не знали, – говорили старшины, – могли бы подумать, что в мешке кроется не старик, а юноша.