На одном из таких гастрономически-дипломатических обедов моим соседом за столом был недавно присланный в Ригу итальянский посланник. Разговор, между прочим, коснулся хиромантии, и я рассказала ему, что умею читать линии рук.
Он очень заинтересовался и попросил меня посмотреть, что его ждет. После обеда я занялась рассматриванием его рук. И тут я увидела, что он скоро переменит карьеру, о чем я ему и сообщила. Но он вежливо объявил мне, что я абсолютно ошибаюсь, этого быть не может, скорее Рим провалится. Он дипломат и останется дипломатом до дня смерти, как его прадед, дед и отец. Все в их семье вот уже два века дипломаты.
- Просто смешно думать, что я могу перестать быть дипломатом! взволнованно убеждал он меня.
Я, конечно, не стала настаивать и согласилась, что неправа. Каково же было мое и всех присутствовавших на этом обеде удивление, когда через две недели Муссолини отозвал этого посланника в Рим, заставил его подать в отставку, и он поселился в своем имении. Этот случай принес мне некоторую популярность, и я при желании даже могла бы стать "известной хироманткой".
В Риге в то время было много молодых поэтов: очень талантливая Ирина Сабурова, молодой редактор журнала "Для вас". Ею и сейчас гордятся прибалтийцы, разбросанные по всему миру,- в Канаде они так и называют себя "сабуровцами". В Риге жил и ее муж, композитор и поэт Александр Перфильев, сюда наезжал и Игорь Чиннов, только начинавший свое блестящее восхождение к славе.
Но с ними всеми я тогда, о чем жалею теперь, и знакома не была.
Познакомилась я с ними много позже, тогда же я проводила большую часть дня с отцом, а остаток - в светских развлечениях.
Все же мы с Георгием Ивановым сотрудничали в "Сегодня" и часто встречались с Пильским и Мильрудом и бывали друг у друга.
* * *
Слава Тэффи в дореволюционной России была огромна. Ее читали, ею восхищались буквально все - начиная от почтово-телеграфных чиновников и аптекарских учеников, как известно. самой низшей ступени читателей тех лет,до... императора Николая II.
Когда при составлении юбилейного сборника 300-летия царствования дома Романовых почтительно осведомились у царя, кого из современных русских писателей он желал бы видеть помещенным в нем, царь решительно ответил:
- Тэффи! Только ее. Никого, кроме нее, не надо. Одну Тэффи!
И с явным неудовольствием, после долгих уговоров, согласился, чтобы в юбилейном сборнике появились имена и портреты и других поэтов и писателей, во главе с Гиппиус и Мережковским.
Георгий Иванов слышал это еще в Петербурге, в 1913 году, от А. А. Мосолова и как-то, уже в Париже, спросил Тэффи, было ли ей известно, что царь был ее горячим поклонником. Тэффи покачала головой.
- Представьте себе, понятия не имела. А то, наверно, задрала бы нос. Впрочем, нет,- я тогда уже объелась славой. Я почувствовала себя всероссийской знаменитостью в тот день, когда посыльный принес мне большую коробку, перевязанную красной шелковой лентой. Без визитной карточки или сопроводительного письма. Должно быть, от какого-нибудь из анонимных поклонников моего таланта,- такие случаи уже бывали. Я развязала ленту, раскрыла коробку и ахнула. Она была полна конфетами, завернутыми в пестрые бумажки. И на этих бумажках мой портрет в красках и подпись: "Тэффи"! Тут действительно от гордости у меня как будто выросли крылья. Это ли не слава, не звонкая, сладостная, всероссийская слава?!
Я сейчас же бросилась к телефону и стала хвастаться своим друзьям, приглашая их к себе попробовать конфеты "Тэффи". "А вкусные?" - не без зависти спрашивали они. "Удивительно, невообразимо вкусные! Так приходите!"
Я звонила и звонила по телефону, созывая гостей, в порыве гордости уписывая конфеты "Тэффи" и добросовестно уничтожая их. Я опомнилась, только когда опустошила почти всю трехфунтовую коробку. И тут меня замутило. Я объелась своей славой до тошноты и сразу узнала обратную сторону ее медали.
Вместо того чтобы весело отпраздновать свою славу с друзьями, мне пришлось пригласить доктора, посадившего меня на неделю на диету и уложившего меня в постель с грелкой на печени. И больше меня уже никакими доказательствами славы не проймешь. Спасибо, я уже объелась ею раз и навсегда.
И прибавила, разводя руками:
- А конфеты, как ни странно, люблю по-прежнему. Должно быть, оттого, что они мне запрещены.
Женские успехи доставляли Тэффи не меньше, а возможно и больше удовольствия, чем литературные. Она была чрезвычайно внимательна и снисходительна к своим поклонникам.
- Надежда Александровна, ну как вы можете часами выслушивать глупейшие комплименты Н. Н.? Ведь он идиот! - возмущались ее друзья.
- Во-первых, он не идиот, раз влюблен в меня,- резонно объясняла она.А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, безразличный ко мне или влюбленный в другую дуру.
Как-то я рассказала ей, что еще в Петербурге один мой знакомый - она тоже его знала - считал ее самой интересной и очаровательной женщиной из всех, кого ему приходилось встречать в жизни, и с восторгом говорил о ней.
Она вся вспыхнула, расцвела улыбкой и, обняв меня, трижды поцеловала.
- Какая вы милая! Спасибо, спасибо, что не скрыли. Приятное ведь редко кто передает, вот неприятное-то уже всегда - незамедлительно и с удовольствием. Но как жаль, что он сам не сказал мне этого еще тогда, в Петербурге.
- Нет, так нельзя,- поучала она как-то при мне молодую писательницу, резко обозвавшую своего собеседника.- Ведь он ваш поклонник. А поклонников надо холить и бережно к ним относиться. Не то, чего доброго, он сбежит к вашей сопернице. Тогда-то вы пожалеете, белугой завоете, да поздно будет. Она-то его не отпустит. Мертвой хваткой в него вцепится, чтобы вам насолить. По своей вине с носом останетесь.
Впрочем, она и сама не всегда "холила" своих поклонников, особенно при первой встрече.
Вот представляют ей нового поклонника. Никакого сомнения в том, что он ее поклонник, быть не может,- несмотря на солидный возраст и осанистую фигуру, он робеет перед ней. как мальчишка.
- Я так счастлив,- сбивчиво начинает он, почтительно прикладываясь к ее руке,- так мечтал... столько слышал о вас. Надежда Александровна, и...
- Не верьте, не верьте ни одному слову,- перебивает она его.- Все это ложь и сплетни!
- Но помилуйте,- почти вскрикивает он,- я только само. лучшее, только самое замечательное о вас слышал...
- Ну, тогда уже и подавно ложь и сплетни,- отрезает она.
Он, сбитый с толку, испуганно смотрит на нее, переступая с ноги на ногу, и не находит, что сказать. Но тут она приходит ему на помощь:
- И давно вы мечтали познакомиться со мной?
- Давно. Ужасно давно,- растерянно отвечает он.- Еще в Берлине в 1923 году, когда вас впервые увидел. Все искал удобного случая быть вам представленным... Она разводит руками:
- Подумать только! Но, слава Богу, нашли-таки долгожданный случай. Теперь будем знакомы. Но сколько вы лет проморгали! "А годы проходят, все лучшие годы". И их не вернуть,- поучительно и весело добавляет она.- Теперь нам с вами придется часто встречаться, чтобы хоть отчасти наверстать потерянное время,- уже совсем любезно обещает она новому поклоннику.
Тэффи в своих довоенных фельетонах в "Возрождении" и в "Последних новостях" из недели в неделю описывала эмигрантов и их быт. Остроумно и порой зло.
Доставалось решительно всем, без исключения. Все же ее излюбленными "козами отпущения", как она их сама называла, являлись стареющие, не в меру молодящиеся эмигрантки.
Помню, как в одном из своих фельетонов в "Последних новостях" она издевалась над одной такой "козой", потратившей с трудом скопленные деньги на покупку красного обезьяньего колпачка с победоносно торчащим вверх фазаньим пером. Колпачок этот придавал ее усталому, помятому жизненными невзгодами и непогодами лицу такой залихватский и вместе с тем жалкий вид, что глядя на нее, хотелось расхохотаться и заплакать над ней одновременно, а главное, посоветовать ей: "А ты бы в зеркало посмотрелась, чучело!"
Такие обезьяньи колпачки были тогда в большой моде и действительно уродовали неосторожно соблазнившихся ими немолодых женщин.
Бедные! Прочитав фельетон Тэффи, ни одна из этих молодящихся модниц не посмеет больше надеть свой обезьяний колпачок. А ведь он дорого стоил.
В тот же день мы с Георгием Ивановым отправились на какой-то очередной литературный вечер -их в те довоенные годы было очень много.
В антракте у буфета я увидела Тэффи и чуть не ахнула. На ее голове гордо восседал красный обезьяний колпачок с длинным фазаньим пером, совсем как в фельетоне.
Боже мой, как она могла надеть его? Она, должно быть - ведь она была необычайно чутка,- поняла, о чем я думаю, и, здороваясь со мной, насмешливо прошептала:
- А ты бы в зеркало посмотрелась, чучело! - и уже громко продолжала: Только зеркало не помогает. По опыту знаю. Ведь я - по секрету признаюсь вам - чаще всего с самой себя списываю, себя описываю. "Познай самого себя" - если хочешь по-настоящему растрогать или рассмешить читателя. Это уже Гоголь до меня делал. Еще успешнее, чем я.
Военные годы Тэффи провела в Биаррице, как и мы с Георгием Ивановым.
Нам троим приходилось довольно часто бывать в одном нелитературном, но крайне гостеприимном доме, где кормили вкусно и обильно, что по тем полуголодным временам было очень приятно.
- До чего я люблю бывать у них. Накормят на целую неделю, да еще короб словечек и выражений для будущих рассказов с собой унесешь. Сразу получаешь и телесную и духовную пищу, так сказать, универсально обедаешь. "Не хлебом единым"...