- Кто?
- Баба какая-то...
- Вообще мне к вам надо, - вдруг ослабевшим голосом сказала учительница.
Занавеска задвинулась, но вскоре стукнула дверь, и из темных сеней послышалось:
- Одна?
- Одна, - ответил караульщик.
- Давай ее сюда.
Неуверенным шагом она вошла в сени, потом открылась дверь в хату, из которой густо ударило табачным духом вперемешку с самогонной гарью, который так не любила учительница. На столе среди мисок с огурцами и кусками сала горела на перевернутой банке квелая коптилка. В ее мигающем свете видны были потные, обросшие щетиной мужские лица - молодых и не очень партизан - в сырой верхней одежде, ремнях и пряжках, с оружием в руках и за плечами. Все, враз смолкнув в полумраке застолья, из угла и со скамеек у окна уставились на нее нежданную ночную гостью.
- Зачем пришла? - спросил один, облокотившийся о стол напротив - с виду пожилой мужчина в военной шинели и фуражке. Коптилка освещала снизу его черноусое, давно не бритое лицо, шерстистый подбородок. Глаз не было видно, но голос не показался ей строгим, она даже уловила в нем нотки заинтересованности и с деланной бодростью сказала:
- Я чтобы поговорить. С вами...
- Ты кто - здешняя?
- Здешняя, - сказала она.
- Нюрка, а, Нюрка! - обернулся партизан к печи. - А ну, глянь. Говорит, здешняя?
Откуда-то из-за постилки, которой было завешено запечье, выглянуло заспанное или пьяное лицо знакомой ей Нюрки.
- Да здешняя, - с неожиданной неприязнью сказала Нюрка. - Учительница...
- Учительница, значит, - в раздумье произнес партизан. - И чего ты шастаешь ночью? Ночью ходить запрещается - приказ коменданта района. Тебе известно?
Это был поворот разговора в нежелательную для нее сторону, и она даже засомневалась: партизаны ли это? Может, полицаи? Но что-то в ней и заупрямилось из-за этого их начальственного тона в разговоре, который становился похожим на допрос.
- Мне известно. Но и вам же, наверно, известно?
- А мы хер ложили на их приказы. Мы - партизаны! Тебе ясно? - сурово объявил человек, с непонятной остервенелостью уставившись на учительницу. И та подумала, что они хорошо уже выпили - вряд ли чего она добьется. Чтобы скорее закончить то, ради чего она сюда шла, учительница сказала:
- Говорят, вы мост хотите взорвать...
За столом все смолкли. Главный в фуражке вопросительно-тревожно взглянул на сидевшего рядом, интеллигентного с виду мужчину в немецком, со множеством пуговиц кителе. Тот один тут был с непокрытой головой, на которой рассыпались надвое его белокурые волосы. Поискав взглядом еще кого-то за столом и, похоже, не найдя, он спросил у нее:
- Кто говорит?
- Ну, люди говорят. За этот мост ведь деревня отвечает, вы же, наверно, знаете. Вон и Нюрка пусть скажет.
- Я ничего не знаю, ничего не слышала, - донеслось из-за печи.
- А мы ни у кого спрашивать не будем, - твердым басом произнес тот, в фуражке. - Но почему ты прибежала? Мост защищать?
- Я не за мост - за людей. Людей ведь постреляют...
Партизан откинулся за столом, расправил под расстегнутой шинелью не узкую грудь.
- Смотри, какая жалостливая. Людей стало жалко! А нам что - не жалко? Мы что - не за людей кровь проливаем? Не за советскую власть? Или ты против советской власти?
- Я не против, - не сразу сказала она, стараясь что-то понять в логике его путаных мыслей. Она уже поняла, что прибежала сюда напрасно.
Этот в фуражке, над козырьком которой то и дело поблескивала красная звездочка, судя по всему, действительно был тут главным, наверное из окруженцев. Либо присланный с Большой земли, как они иногда говорили. Во всяком случае она почувствовала, что ничего хорошего от него не дождется. Но лицо его соседа-блондина показалось ей даже знакомым, хотя она и не могла вспомнить, где видела его. Наверно, до войны где-то. Возможно, в местечке.
- Я знаю ее, - вдруг тихо сказал блондин, обращаясь к главному. - Это учительница, до войны работала в местечке.
- Тем лучше, должна быть сознательной. И нам пособить. А не защищать немцев.
Такого поворота в разговоре она не ожидала.
- Я не защищаю немцев. Но подумайте о людях, - начиная волноваться, сказала она.
- Каких людях?
Глаза партизана засветились гневом, он ждал, и она, не сдержавшись, ответила с вызовом:
- Здешних. Деревенцев. Баб да ребят. Подумайте, что их ожидает. После того, как вы взорвете этот злополучный мостик!
Наверно, не так ее слова, как то нервное напряжение, с каким они были сказаны, произвело свое впечатление. Партизаны угрюмо молчали. Главный задумчиво вперился в стол, перебирая толстыми пальцами выщербленную вилку. Он с явным усилием что-то решал.
- Ну вот, - наконец внешне спокойно сказал он. - Операция срывается.
- Когда уже бабы обо всем треплются, - договорил кто-то за столом.
- Тогда и в полиции, может, обо всем знают? - вопросительно вытаращился на нее главный.
- Наверно же знают, - молодым тонким голосом подсказал кто-то сбоку. - Не впервые: что в Подлесье делается, сразу в местечке известно. В полиции также.
Главный поднял на нее тяжелый озабоченный взгляд.
- Это правда?
- Не знаю. Я с полицией дела не имею.
- А с кем имеешь? Может, с партизанами имеешь?
Прежде чем ответить, она немного подумала.
- Не рвусь иметь и с партизанами. Я сама по себе.
За столом опять все умолкли, потом ее блондинистый знакомец, слегка наклонившись к соседу, что-то шепнул.