Приказано к утру.
На правом берегу Дона наши части захватили плацдарм шириной около пяти и в глубину до трех километров. Бригаде приказано в кратчайший срок форсировать водную преграду. Агафонов коротко поставил задачи перед батальонами и другими подразделениями, напомнил о маскировке, назначил сигналы.
Переправа началась перед рассветом. Час назад пошел дождь со снегом. Подъезды к реке усложняясь. К тому же вражеская артиллерия начала обстрел. Ширина реки в этом районе достигает ста метров. Глубина большая. Накатный деревянный мост от прямого попадания снаряда разрушен.
Пустили в дело паром, его буксировал катер. Майор Кисленко, одним из первых переправившийся на правый берег, стоял возле уреза воды, следил, как танки съезжали с парома, и направлял их по нужным маршрутам.
Район сосредоточения назначен в липовом лесу в двух километрах от хутора Караженский. Капонира для танков уже выкопаны, почти полностью приведены в порядок имевшиеся блиндажи. Экипажи находились в основном в своих машинах и выкопанных под ними щелях. Расположение тщательно замаскировали. Приказания отдавались приглушенным голосом.
Одним словом, все делалось с соблюдением строжайшей скрытности и секретности.
Обстрел плацдарма в течение дня не прекращался ни на минуту, но через определенные промежутка времени он достигал наибольшего ожесточения, и тогда жизнь в расположении бригады замирала.
В один из наиболее спокойных в этом отношении периодов дня комбриг приказал вызвать к нему командиров батальонов и комиссаров. Сам же вышел из штабного блиндажа и направился к танкистам одной рот, которая располагалась поблизости. Пробыл там минут пятнадцать, осмотрел, как укрыты танки, поговорил с экипажами. На обратном пути его встретил адъютант и доложил, что комбаты и комиссары собраны. Он заторопились к штабному блиндажу. И в это время над лесом, оглашая его гулом, появились около двадцати вражеских самолетов. Земля в страшном грохоте закачалась, как на расходившейся волне...
Комбриг с адъютантом не успели добежать до места, юркнули в чью-то небольшую землянку.
Когда стервятники улетели и танкисты вышли из укрытий, все увидели, как старшина Забара под руку вывел из полуразрушенной от упавшей рядом бомбы землянки командира бригады. Подполковник Агафонов был без головного убора, по лицу стекала кровь.
Комбриг получил тяжелую контузию, и ни на что не реагировал, никого не узнавал...
9.
По указанию командира корпуса генерала А. Г. Кравченко подполковника Агафонова срочно отправили в госпиталь, в Москву. Его сопровождал старшина Забара. Командование бригадой принял старший батальонный комиссар Прованов, а вместо него комиссаром бригады назначили батальонного комиссара Полукарова.
...На следующее утро, только танкисты позавтракали, вновь налетели самолеты противника — теперь в основном на расположение 152-го батальона. Когда после очередной бомбежки рассеялись дым и пыль, около батальонного штабного блиндажа остановилась легковая машина «эмка» и из нее вышли комбриг Прованов, комиссар Полукаров и помпохоз Зубец.
Вместе с батальонным начальством они осмотрели расположение танкистов. Выяснилось, что от прямого попадания бомбы сгорела одна семидесятка, в другом месте разнесен склад вещевого имущества, поврежден продсклад. Хорошо, что НЗ — неприкосновенный запас — хранится отдельно. Лежит перевернутая кухня. Но не повреждена.
Кстати, — недовольно заметил Прованов, — ваша кухня — отличный ориентир для вражеской авиации. Дым-то надо прятать.
А как? — спросил кто-то из батальонных хозяйственников.
Пора бы набраться опыта,— проворчал помпохоз бригады Зубец.— Чаще меняйте время топки и место приготовления пищи. Над трубами натяните брезент. Дрова заготавливайте посуше или подсушивайте, чтобы не давали много дыма.
Сконфуженный хозяйственник молча, вроде бы даже недовольно, выслушал, однако подсказку учел, навел порядок и на других точках. Блиндажи стали отапливать с наступлением темноты, чтобы дым до рассвета рассеялся. Для кухонь вырыли несколько укрытий. Днем всякое хождение запрещалось. Срочные вызовы, получение пищи — только по ходам сообщения.
Праздничный день — 7 ноября — выдался холодный. Была низкая облачность, большими хлопьями валил первый снег.
Командование бригады с самого утра в батальонах: Прованов — в 152-м, комиссар Полукаров — в 149-м, а инструктор политотдела Целищев — в мотострелковом. Проводили митинги, а после того, как получили текст доклада И. В. Сталина, посвященного 25-й годовщине Октября,— читки и беседы в подразделениях.
Уже десять суток минуло, как капитан Гладченко командует батальоном, но поговорить по душам с комиссаром времени так и не нашлось. А вот сегодня вроде бы есть такая возможность. Война войной, а праздник есть праздник — тянет к откровенности, к разговору на «нейтральные» темы.
Сидят комбат с комиссаром в своем уже хорошо обжитом блиндаже, анализируют речи, которые только что слышали на коротких митингах.
Расскажи, комиссар, о себе, чей родом, откуда,— набивая трубку, попросил комбат Феоктистова.
Илларион очень кратко рассказал. Потом о себе, тоже коротко, говорил и Сергей Кузьмич. Помолчали несколько минут. Комбат, выпростав у печурки выкуренную трубку, вдруг тихо запел какую-то песню на украинском языке.
Спой ты, Илларион, фронтовую.
Комиссар откашлялся, негромко, задумчиво начал:
Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
А к третьему куплету присоединился и Гладченко.
Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага...
Разволновался комбат, снова стал набивать трубку.
Много куришь, Кузьмич,— заметил комиссар.— Или песня растревожила?
Она, она Илларион, песня. Когда слышу ее, то очень отчетливо вижу Оксану свою и мальчонка Сашку.— Встряхнул комбат головой и добавил, словно о чем-то другом: — А вообще-то хорошо, что ты ходишь в холостяках. Я со своими попрощался двенадцатого июня сорок первого в Белоруссии и с тех пор о них — ни слуху ни духу. Как и им — обо мне. А старики остались в оккупированном Днепропетровске. Вот и лезут в голову всякие думы.
Мои родители тоже на оккупированной территории, на Смоленщине,— тихо проговорил комиссар.
Ты в бригаде давно?
Третьего января сорок второго из Сталинградского тракторного пригнал первый эшелон с танками для бригады.
В землянку вошел начштаба батальона старший лейтенант Лебедев.
Вот он знает,— кивнул на него Феоктистов.
Лебедев сообщил, что он сейчас проверял посты, службу люди несут отлично.
Потому что понимают,— резюмировал комбат;— Напиши приказ о благодарности, завтра объявим.— Гладченко предложил начальнику штаба сесть за стол.— А мы тут с комиссаром размечтались. Он своей «Землянкой» расстроил меня до чертиков...
Разговор продолжался еще долго. Рассказал о себе и Лебедев. Оказалось, он тоже поет и совсем неплохо. По просьбе комбата спел свою любимую:
Эх, дороги...
Пыль да туман,