Скажи пожалуйста, скотина, а соображает, своих узнала,— разволновался Петр.— Значит, и ты, милая, испытала фашистскую неволю.— Он дал ей сухарик.
Обоз медленно приближался к нашим позициям. Два друга, случайно оказавшиеся обозниками, шли настороже, готовые в любую минуту пустить в ход оружие. Первым их встретил сержант Василий Франке.
Почему не едете, а идете?
Видишь, лошади еле ноги переставляют. Того и гляди свалятся,— ответил Румянцев.
В этот момент немец опять забеспокоился. Высунув из-под тряпья четыре пальца, он затараторил прежнее:
Киндер! Киндер!..
Все время чего-то просит,— сказал Петр.— А может, объяснить чего желает.
Эх вы, полиглоты, — рассмеялся Франке.—Слово «киндер» в переводе на русский язык означает — дети. И получается, что у него четверо детей, которых он просит не оставлять сиротами, Понятно?
Вот же нахал! — разозлился Хлебникин.— У него — дети, а у меня — кто? У меня тоже два сына. Думаете, он посчитался бы с этим, окажись в других условиях?..
Лежащих на санях перенесли в жарко натопленную избу. Немец был тяжело ранен, а у нашего бойца отморожены обе ноги. Срочно вызвали военфельдшера с санитаром. После того как они сделали свое дело, наш солдат рассказал, что попал в плен после контузии от разорвавшегося рядом снаряда. Когда пришел в сознание, стали допрашивать, но не сказал ни слова. Избивали зверски, держали на морозе в сарае. И так двое суток. Хотели расстрелять, но потом гитлеровский офицер сказал ему: «Мы тебя свяжем и с комфортом отправим к своим. Пусть порадуются, получив мерзлый труп».
И меня положили на сани...
В это время бойцы разбирали обозы. В них оказались разные продукты.
Ничего не трогать! — приказал комбат.— Наверняка, отравлено. Виктор Николаевич,— повернулся он к комиссару Осипову,— передайте нашему доктору, пусть займется всем этим.
Комбат оказался прав: продукты действительно были отравлены.
Примитив, сдобренный обычным фашистским коварством,— сказал по этому поводу старший лейтенант Савичев.— Они рассчитывали, что мы сразу же навалимся на ихнюю отравленную еду, а потом нас можно будет переколотить, как щенят. Даже своего солдата не пожалели, принесли в жертву.
А что немец говорит? — поинтересовался один из бойцов.
Известно что,— усмехнулся комбат.— Должен был на все наши вопросы отвечать: вез, мол, продукты в свою часть, да заблудился. По дороге подобрал замерзшего русского солдата, был еще живой...
Все-таки не ценят они еще нас как серьезного противника,—заметил комиссар — Думали, что мы способны клюнуть на такую ерунду.— Помолчав, добавил твердо: — Ну ничего, придет время — оценят.
Пользуясь временным затишьем, решили покормить личный состав. В нескольких термосах принесли обед — картофельное пюре с мясом. Вместе с хозяйственниками пришел и начальник штаба лейтенант Николай Михайлов. Он и комиссар батальона Осипов уже побывали в обороняющихся ротах, проверили готовность к отражению атак противника. Комиссар ушел — его срочно вызвали куда-то, а Михайлов остался — решил побеседовать с бойцами.
Закончив нехитрый обед, Петр Хлебникин вытащил из кармана вышитый кисет. Достал щепотку табаку себе, а кисет передал лейтенанту.
Попробуйте нашу, моршанскую.
Из такого кисета грех не угоститься,— сказал с улыбкой Михайлов. Он взял голубой шелковый кисет и с минуту рассматривал его. На одной стороне были вышиты два бутона красного мака, а на другой — слово «возвращайся».
Ничего не скажешь, прелесть!
Должно, соседка свое сердце подарила? — подмигнул соседу связной начальника штаба Сергей Гудошников.
Нет, Сережа, не соседка,— сказал Хлебникин.— Жена подарила. Моя жена Полина.
— Извини, брат,— смутился Гудошников.
А ты, пулеметчик? — начальник штаба протянул кисет Румянцеву.
Я, товарищ лейтенант, некурящий,— отозвался тот, однако кисет взял, чтобы полюбоваться вышивкой.
Кто-то вспомнил свою жену, чьей вышивки скатерти и полотенца были представлены на областной выставке. Другой прочитал вслух письмо от матери из южно-уральского городка. Как водится, просит бить врага нещадно, но и беречь себя, зря не подставлять голову под пули, ч Помолчали, каждый думая о своем.
- Сегодня мы отбили три вражеских атаки, — прервал молчание лейтенант.— Вы наверное и не заметили, как во время второго боя фашисты нас чуть не окружили. А все потому, что некоторые из нас не могут преодолеть страха перед врагом. Как же, фашист чуть ли не всей Европой двинул на нас! Ну и что из того, что всей Европой? А он, фашист, между прочим, нас боится еще больше. Представьте себе: чужая страна, где стреляют не только с фронта, но и всюду — из каждого дома, каждой рощицы, где боец за свою землю — каждый старик и мальчишка, каждая женщина. Конечно, фашист нас пока, временно, превосходит и в самолетах и в танках. Зато моральный фактор всегда был и убудет за нами, потому что мы защищаем правое дело, а их дело — разбойное. А вот получим в нужном количестве боевую технику...
— Дело, товарищ лейтенант, не только в недостатке самолетов и танков,— вставил Румянцев.— Ведь у них у каждого автомат. А у нас? В роте лишь несколько штук. Они по нас пулями, как градом а мы одиночными выстрелами отвечаем. Меня-то выручает пулемет.
Ну, допустим, твой пулемет выручает не только тебя,— уважительно заметил Сергей Гудошников.
— Вот я и говорю,— продолжал лейтенант.— Товарищ Сталин как сказал? У нас будет все необходимое для ведения войны с фашистами! Так что будем бить скоро по-настоящему. И уже бьем.
Разговор прервал прибежавший наблюдатель.
Впереди из леса вышли и идут к нам по дороге автомашины. За ними автоматчики! Сколько там их, определить трудно.
— По местам! приказал лейтенант Михайлов.— Румянцев, огневую позицию сменил?
7.
Через несколько минут открыли стрельбу вражеские минометы. Ударили с той стороны пулеметы и автоматы. От сарая, где только что сидели бойцы, полетели щепки и целые доски. Почти рядом с сараем рванул снаряд. Он угодил в ствол толстого тополя. Дерево, падая, чуть не раздавило пулеметную точку Румянцева. Впереди на снегу лежал раненный в живот помкомвзвода. Он просил помощи, но пока санитары подойти не могли. Вдоль траншеи пробежал старший лейтенант Савичев.
Приготовиться к отражению атаки! — крикнул он и упал рядом с Михайловым.
Что наблюдаешь? — спросил он, запыхавшись.
Вижу машину и на ней четыре спаренных зенитных пулемета,— не отрываясь от бинокля, доложил Михайлов.
Комбат тоже стал наблюдать.
Не одна машина, а несколько, — сквозь зубы процедил он.— А вот сколько — не разобрать. Пурга поднимается.
...Бой, уже четвертый за этот день, с каждой минутой разгорался все яростней. Цепи фашистских солдат шли напролом, густо устилая поле своими трупами. То на одном, то на другом фланге возникали рукопашные схватки. Ружейно-пулеметная трескотня, разрывы снарядов, мин и ручных гранат, неистовые крики сходящихся грудь в грудь —все слилось в нескончаемый оглушительный рев, из которого трудно было выделить отдельные звуки.
Мимо комбата четыре бойца пронесли кого-то, положенного на плащ-палатку.
— Кто? — коротко спросил Савичев,
Убит лейтенант Васильев, — доложил один из бойцов.
И тут же командир батальона услышал голос командира роты:
Сержант Румянцев, командуй взводом!