На ночь немцы закрыли мальчика вместе с другими рабочими, находившимися за пределами гетто. Они рассказали отцу, что его сынок плакал и говорил, что ничего немцам не показал. Назавтра, немцы, убедившись, что он не выдает места нахождения схронов, отправили его на расстрел с очередной партией.
У Нёмы убили любимую девушку Иду. Он рассказал о плане восстания в гетто и причину его неудачи. При попытке проведения акции в гетто еврейские рабочие, находившиеся за пределами гетто, должны были поджечь деревянные постройки в городе, а вооруженная группа - захватить полицейский участок, где хранился запас оружия. Во время акции обычно полицаи направлялись в гетто, что облегчило бы задачу вооруженной группы. В самом гетто наши товарищи открыли бы огонь по гитлеровцам. В создавшейся суматохе можно было бы вывести узников в леса. По-видимому, кто-то выдал немцам план восстания, поэтому утром загнали рабочих в тупиковую улицу. В гетто вошла группа немцев под видом солдат строительной организации "Тодт" за оставшимися рабочими, а в это время в считанные минуты гетто окружили фельджандармы. Убедившись, что планы восстания расстроены, немцы ввели полицаев, поднаторевших в своем деле. Группа Нёмы, не получив команды на открытие огня, ушла в подземелье и просидела там до конца акции.
По указанию властей ведется перепись оставшихся в гетто узников. Соответственно количеству убитых опять сократили территорию гетто. Отрезанную часть сразу отгородили колючей проволокой. Оставшихся там евреев продолжают искать и вывозить на расстрел. Занимаются этим только полицаи. Выходя из гаража, вижу, как там целыми днями полицаи копают во дворах, забираются даже на крыши. Теплый день конца лета. Убрав в гараже, выхожу погреться на солнышке. За пределами гетто тротуары запружены прохожими. Полицаи гуляют со своими дамами. Из ворот отрезанной части гетто выезжает открытый грузовик. В нем, тесно прижавшись друг другу, сидят извлеченные из схронов евреи. Почти все обреченные - женщины и дети. Головы опущены, видны лишь белые головные платки. В середине сидит седой мужчина. Два полицая с револьверами стоят опершись спиной о кабину, а два других сидят на заднем борту. Евреев везут на расстрел на виду у всех. Вдруг, полицай у заднего борта поднимается и с силой бьет толстой палкой сидящего мужчину. Может, он шевельнулся, может, пытался выпрыгнуть? Палка сломалась, но полицай хватает другую и продолжает наносить удары по седой голове. На перекрестке грузовик притормаживает и поворачивает налево к расстрельным ямам.
Накануне мне дали почитать книгу на польском языке "Я жгу Париж" Бруно Ясенского. В ней обиженный обществом француз бросил в городской водопровод пробирку с микробами холеры, после чего люди стали падать и умирать на улицах Парижа. Глядя, как безразличны на арийской стороне к только что увиденному, я с удовольствием повторил бы дело француза и со злорадством смотрел бы, как падают и умирают полицаи и их дамочки.
Но чудес на свете не бывает, солнце продолжает светить как прежде, полицаи и немцы продолжают веселиться, уверенные, что при любом повороте событий им не придется отвечать за массовое убийство евреев.
Несмотря ни на что, в юденрате настроены оптимистично. Там нас обрадовали: немцы заявили, что поскольку теперь остались лишь нужные евреи-рабочие ("нуцлихе юден"), гетто преобразуется в рабочий лагерь ("арбайтер лагер") и больше акций проводиться не будет. Однако чувствовалось, что мы доживаем последние дни. Ведь вокруг, в местечках и городах, убили уже всех евреев, в том числе и "нуцлихе юден". Группа Нёмы Иоселевича уходит ночью из гетто.
Прошу друга взять меня с собой, хотя я еще не взрослый, но могу им пригодиться в разведке. Но Нёма не берет меня с собой, говорит - не имеет права. Он считает, что мне не составит труда уйти днем, имея "арийский" паспорт. Советует идти на юг, в Полесье, где я смогу найти партизан. Нёма прощается с матерью. В глазах у нее - ни слезинки:
- Иди сынок, отомсти за всех нас.
В гетто мне встретился незнакомый, исхудавший со всклокоченной бородой старик. Он остановился, внимательно присмотрелся ко мне, и вдруг затрясся, затопал ногами:
- Ты, с твоей внешностью, что ты здесь делаешь? Беги отсюда, беги!
Да, мне уже здесь делать нечего. Переца убили, Нёма ушел. Однако надо обязательно найти партизан, а в партизаны, говорят, принимают только вооруженных беглецов из гетто. То оружие, которое мы раньше принесли, забрали другие.
Пришла мать Переца. Просит взять с собой ее старшую дочь Мирку. Мирка - красивая девушка моих лет, но черные вьющиеся волосы выдают в ней еврейку.
Я признался, что собираюсь покинуть гетто, но не знаю даже, куда направиться. Уходить с Миркой можно только ночью. Я пытался найти удобный проход. Немцы запретили евреям селиться в домах вблизи ограды. Миновав крайний незаселенный дом, я оказался у самого забора. Видно, что и на той стороне дома нежилые. Ночью здесь можно будет выбраться. Полицай срывает винтовку с плеча и, не прицеливаясь, стреляет. Быстро ретируюсь. Мальчишка из соседнего дома кричит, чтобы я ушел от забора, полицаи стреляют здесь без предупреждения. Оказывается, ночью усиливают караулы, и из гетто через проволоку незамеченным не пробраться. Я решил сначала найти партизан, а затем забрать сестру Переца.
Надо приобрести оружие. Единственная надежда - "Инженер". Он - верткий парень, хвастается, что все может. Выслушав меня, "Инженер" согласился к концу недели достать для меня пистолет за имеющиеся у меня две тысячи рублей. К этому сроку я раздобыл килограмм сала и буханку хлеба. Есть у меня полушубок. Свои вещи прячу на чердаке гаража.
"Инженер" принес товар. Выходим из гаража, вокруг развалины и со стороны нас не видно. "Продавец" вынимает револьвер, демонстрирует, что он исправен. Он не спеша прячет мои деньги в карман, а затем - туда же и револьвер.
- Слушай, Пипель, лучше, чтобы револьвер остался пока у меня. Поговори со своими евреями, пускай дадут еще денег, я вам раздобуду даже пулемет, ведь у вас и золота много.
В это время мимо медленно проходит полицай, страхует моего "друга". Вот как обернулось дело! Но я хватаюсь за спасительную мысль о золоте, теперь моя очередь заманить его в капкан. Рассказываю, что у меня закопано золото у родственников в Полонке.
- Ну и отлично. Зачем тебе сидеть в гетто? Поедем в Полонку, там у меня дядя начальник полиции, заберем золото, поделим, а тебя переправим в Польшу.
Теперь он начальству обо мне не доложит, будет помалкивать, предпочитая себе забрать еврейское золото, а меня втихаря убьет. Договариваюсь с "Инженером", что поедем в Полонку через четыре дня, мне надо подготовиться к уходу из гетто. Про себя я решил: в гетто не возвращаться, а из города уйти на следующий день. Позже я узнал, что "Инженер" искал меня, расспрашивал обо мне евреев. Ему говорили, что я тяжело заболел, и поэтому не могу выйти из гетто.
Оружие все же у меня будет. В кладовке у Шефа я видел старинный французский штык в железных ножнах. На ручке штыка выгравировано: "Париж 1789 год" (год Французской революции), наверно, стащили из музея. К концу рабочего дня прячусь в смотровую яму, накрывшись досками. Когда все ушли, я пробрался через форточку в кладовку, внутри нашел порожний мешок, новое солдатское байковое одеяло и штык. С трофеями забираюсь на чердак, укутываюсь в одеяло и засыпаю. Утром укладываю все свое имущество в мешок и становлюсь в угол за входной дверью. Шеф открывает дверь и тем самым прикрывает меня. Когда он зашел в кладовку, я вышел незамеченным наружу. Вот и окраина города. У сторожевой будки стоят немец и полицай. Они смотрят на въезжающие в город повозки. Преодолеваю еще 200 метров. Гитлеровцы не обратили на меня внимание. Дальше - поворот, а за ним - ельничек. Барановичи остались позади, впереди - неизвестность.
НА АРИЙСКОЙ СТОРОНЕ
Я пошел на юг, в сторону Полесья. Казалось, среди бесконечных болот, зарослей ивняка и густых лесов Полесья нет места немцам и их пособникам. Там, среди дикой природы, я смогу укрыться, даже если партизан не найду. Первый ночлег я устроил себе в молодом ельнике. Густота посадки была такая, что добраться ко мне могли только волки, но страшнее волков - люди. На следующий день надо было идти через большую деревню. Там партизанами и не пахло. На улице не видно было немцев, зато много пособников - белорусских полицаев. Они обосновались в еврейских домах со следами оторванных мезуз. За деревней мне встретилась группа школьников. Увидев меня, стали кричать: "Жид! Жид!", хотя внешностью и одеждой не отличался от деревенского подростка. Им твердили, что любой встречный незнакомый - жид. Теперь я старался обходить деревни стороной, но их попадалось на моем пути все меньше, местность становилась безлюднее, все чаще среди леса попадались болота.
Я чувствовал, что слабею, запасы еды кончались, а ягоды брусники и клюквы не утоляли голода. На рассвете решился зайти в крайний дом небольшой деревеньки. Молодая хозяйка возилась у печи. Я сказал, что - сирота, иду к своим родственникам и попросил немного хлеба. Вместо того чтобы накормить, она осыпала меня проклятиями. Надо было немедленно уходить, но перед этим я набил карманы картофельной бабкой со сковороды. Не успел я отойти от деревни сотню шагов, как меня стал звать выбежавший на крыльцо другого дома мужчина. Черные галифе и белая рубашка выдавали в нем полицая. Но спасительный лес рядом, туда гитлеровец не сунется.
Ночью я подошел к дому на небольшом хуторе, легонько постучал в окно.
- Василь, нехта ходзиць по надворку, - отозвалась женщина с печи.
- Дайте немного хлеба, - попросил я.
- Иди отсюда, нельзя давать вам хлеба.
- Дайте хлеба, а то хату подпалю.
Молчат. Больше пожара боятся нарушить приказ немецкого командования. Как ни горько и обидно, но я не способен выполнить свою угрозу - зажечь дом, в котором живут люди. Но Всевышний пожалел меня, днем в лесу я обнаружил забытую пастушью торбу, а в ней - буханка хлеба. Хлеб размок от дождей, но для меня это целое сокровище.
Сыро, туман. Холодные капли падают с деревьев. Мокрая одежда не согревает даже на ходу. Временами начинаются галлюцинации. Мне казалось, что я вижу родной дом, чувствую исходящее от него тепло. Но через несколько шагов из тумана вырисовывалась сосна со сломанной вершиной или ставшие в круг ели, и прежнее видение исчезало.
К обеду туман рассеялся, лес расступился перед обширным болотом. За болотом виднелась темная стена леса. Оборвавшаяся у воды колея свидетельствовала, что в сухое лето проезжали к тому лесу на телегах. Перепрыгивая с кочки на кочку, я медленно продвигался вперед. Иногда нога соскальзывала с кочки, и я оказывался по колено в воде. К счастью, грунт под водой был плотный.
Уже темнело, когда я добрался до леса. Там росли могучие сосны и ели. Вокруг бурелом. Видно, люди давно не посещали это место. На ночлег устроился в яме под вывернутой ветром елью. Мощный пласт дернины и сплетенных корней упавшего гиганта нависал над ямой, защищая ее от ветра и дождя. В яме было сухо и тепло. Я завидовал медведю: лежал бы в этой берлоге всю зиму до теплых лучших дней и кушать не надо. Всю ночь лил дождь, а утром оказалось, что вода поднялась. Напрасными были попытки уйти с острова.
Днем небо прояснилось, и начало подмораживать. Ночью мороз усилился. Я несколько раз просыпался от холода, выползал из берлоги, и бегал вокруг, чтобы согреться. К утру вода покрылась льдом, и мне удалось выбраться на сухое место. Лес оказался светлым сосняком без подлеска. Лишь смерзшийся вереск шуршал под ногами.
Надо возвращаться, в этих безлюдных болотах я погибну. Теперь я отсыпался в крестьянских погребах. Из-за близости грунтовых вод погреба всей деревни располагались на бугре за околицей. Ночью туда уже никто не наведывался. В погребах было тепло и сухо. Подкреплялся заготовленной на зиму морковью и брюквой.
Почему-то направился я в свои Ляховичи: а вдруг весь кошмар последнего года мне приснился и дома меня ждут родные? Пользуясь ранними осенними сумерками, я незамеченным пробрался к дому. Наш огород густо зарос вы
сокими сорняками. Отсюда, оставаясь незамеченным, можно было наблюдать за тем, что делается в соседних домах. В нашем доме - темно и тихо. Но рядом в доме светились все окна, как в мирное время. Оттуда то и дело выбегали немецкие солдаты, слышна была громкая немецкая речь. Было довольно тепло. Накрывшись байковым одеялом, я согрелся и задремал.
Проснулся за полночь. Огни в соседнем доме погасли, сквозь редкие тучи проглянула луна. Согнувшись и озираясь по сторонам, я подкрался через наш двор и вошел в дом. Из прежней обстановки ничего не сохранилось. Во всех комнатах - нары в два яруса. На них свежая солома. Видно, одни солдаты уехали, а другие еще не прибыли. До утра я проспал в тепле среди родных стен. Не хотелось думать, что ночью могут нагрянуть немцы. Эта последняя ночь в своем доме придала мне силы бороться за жизнь, которую официальный Берлин у меня уже отнял.
На рассвете я постучался к соседям. Это были татары, с которыми евреи мирно жили в местечках в течение многих столетий. Хозяин Якуб Мурзич с трудом узнал меня. Не говоря ни слова, провел в каморку и дал поесть. Оказывается, оставшихся евреев убили в конце лета. Вечером Якуб вывел меня за город, и утром следующего дня я уже был у Володи Таргонского в Баранови-чах. Он советовал идти на запад: за Сло-нимом, говорят, в лесах много партизан.
На полпути в Слоним - Полонка. Задами я пробрался в избу к Аньцутам соседям моих родственников. Они рассказали подробности: евреев Полонки расстреляли весной 1942 года. Бабушка Мерча подожгла свой дом. Спички единственное оружие, оказавшееся у старушки. Она предпочитала сгореть заживо вместе со своим имуществом. Полицаи потушили огонь, а бабушку поволокли на расстрел, притом ее так били, что местами сквозь окровавленное тело видны были кости. Доба где-то спряталась, но, узнав про судьбу семьи, сама побежала к месту расстрела - не хотела жить.
В Слониме полно было немцев, но ни они, ни полицаи не обратили на меня внимания. Ночевал я на чердаке полусгоревшего еврейского дома. За городом лучшей показалась мне дорога, ведущая на северо-запад в сторону Липичанской пущи. По шоссе сновали грузовики с немцами, на мундирах - эсэсовские эмблемы. Но на остановившемся у обочины грузовике заговорили по-украински. Неужели это "украинское войско" в эсэсовской форме? На очередном перекрестке меня задержал украинец-часовой.
- Документы! - потребовал он.
Я вспомнил свой "арийский" паспорт, которым впервые придется воспользоваться. Поможет ли он мне? Солдат внимательно сличил фотографию с оригиналом и отпустил меня. Так же благополучно прошла проверка и в других местах. Но свернуть в сторону от шоссе я уже не мог. На горизонте маячили конные разъезды "украинско-эсэсовской армии". Выходит, опоздал. В октябре 1942 года масса украинских, литовских и белорусских полицаев выплеснулась на дороги Западной Белоруссии. Огромный невод сжимался, гнал партизан в его середину, где их, по замыслам стратегов в Берлине, должны были полностью уничтожить.
Под вечер я зашел к солтысу очередной деревни. Моя легенда: последнее время жил в Слониме, осиротел, иду к родственникам. Солтыс направил меня на ночлег к одинокой старушке. В тот день у нее гостила сестра из деревни Золотеево, за местечком Деречин. Сестра хозяйки предложила мне пожить у нее. Она живёт только с мужем, детей дома нет. Им нужен пастушок. Я, конечно, согласился. Назавтра я запряг коня, усадил старушку и, взяв вожжи, уселся на облучке, как подобает мужику. На выезде из Деречина к нам подошел полицай:
- Здравствуй, мама, кого везешь? - обратился он к старушке.
Она рассказала сыну, что взяла к себе сироту, поскольку она и муж не в состоянии управиться с хозяйством. Полицай зло посмотрел на меня:
- Не надо вам никакого помощника, сами управитесь, а ты, - обратился он ко мне, - пойдешь со мной.
Вскоре мы оказались перед комендатурой местной жандармерии и полиции. В этом двухэтажном деревянном здании размещалось раньше лесничество. Теперь его обнесли высокой стеной из двух рядов бревен, между которыми насыпали земли. Весь участок огородили колючей проволокой. На углах - дзоты с накатами бревен, в амбразурах пулеметы. Гитлеровцы хорошо укрепились.
Полицай оставил меня под присмотром часового, а сам пошел докладывать начальству, что задержал подозрительного. Через несколько минут он вернулся, вместе со мной поднялся на второй этаж, втолкнул меня в какую-то дверь, а сам остался в коридоре. В комнате стоял невысокий чернявый, с заметным брюшком, немец в форме СД, а рядом - переводчик в гражданском рослый австриец, оставшийся в этой местности после Первой мировой войны. Выслушав мою легенду (я прикинулся, что немецкого языка не знаю), переводчик и немец, внимательно осмотрев мой паспорт, дали указание войту устроить меня на ночлег у местных жителей. Я - свободен.
За ночь выпал снег и ударил мороз. Куда мне, ослабевшему от голода и холода одинокому мальчишке, податься? Облава против партизан продолжается, горят белорусские деревни. Будь что будет, пойду опять к немцу.