Но все получилось проще и как-то само собой. Аля умылась, с явным удовольствием напилась чаю и сказала, что хотела бы посмотреть, как живет Роман.
— Вы мне покажете, где это?
— Хорошо, — сказала Сима, — пойдемте.
Но и теперь дальше крыльца она не пошла. Подробно объяснила, куда надо идти.
— Сразу найдете. Это просто.
— Да, просто. — Аля улыбнулась презрительно или удивленно и спросила: — Вы чем-то расстроены?
Сима поспешила ответить, пресекая дальнейшие расспросы:
— Его хозяйку зовут Наталья Федоровна.
Когда человек так сразу и, главное, неожиданно уходит из жизни, то для того, чтобы только поверить в это, требуется время. Для Симы такое время еще не пришло. И она ни сердцем, ни умом не верила, что Роман погиб.
Не верила даже и тогда, когда говорила мужу о своей любви, хотя и старалась убедить себя, будто признается в этом только потому, что Романа нет на свете. Она еще надеялась, что он жив, и была счастлива хотя бы оттого, что может открыто перед всем светом сказать о своей любви.
Але она не сказала этого. Просто не могла и не хотела говорить с ней ни о чем и тем более о любви. Не хотела, а пришлось. Аля вернулась очень скоро. Еще стоя у окна, Сима увидела ее. Бежит, спотыкаясь, как подстреленная птица, сгорбясь и уткнув лицо в платок. Все узнала. Что теперь будет?
Хлопая дверями, Аля пробежала сени, коридор, влетела в свою комнату и там хлопнула дверью. Сима подумала: «Пусть выревется в одиночестве». Но Аля тут же появилась в столовой, упала на диван и разрыдалась так, что в диванной утробе сочувственно отозвались ко всему привыкшие, но не потерявшие чуткости пружины.
Ко всему привыкшее, но намного более чуткое, чем пружины, сердце Симы тоже дрогнуло, и она почувствовала ту беспомощность, какая всегда овладевает человеком, вынужденным утешать. Может быть, и существуют такие слова, которыми можно потушить горе, но они как-то не приходят, когда надо.
— Ладно, — проговорила она, — теперь уж…
— Почему вы мне ничего не сказали? — Аля подняла свое скуластое, обезображенное горем лицо. Горем и, кажется, злобой. Все это Сима понимала: и горе, и злобу. Поняла и смиренно ответила:
— Потому, что его еще ищут.
— Где тут искать? В этой речушке?
— Посмотрели бы вы вчера, какая это была речушка.
— Не надо меня обнадеживать. — Аля вытерла глаза и села поудобнее. — Лучше оплакать сразу.
— А я думаю: нельзя терять надежды до самого конца.
— Вы думаете так, потому что он вам никто. А мне он был жених.
— Да? — Сима подумала: «Сказать, кто он был мне? Нет, зачем?» И спросила: — Вы-то его любили?
Наверное, в ее голосе прозвучало что-то еще, кроме сочувствия и любопытства, потому что Аля очень внимательно посмотрела на нее. И очень решительно заявила:
— Конечно. У нас была большая любовь.
Так решительно, что Сима сразу поняла: ничего у нее не было, у этой. Ничего. Роман даже не сказал ей о своей любви и даже не поцеловал ни разу. Что его удерживало? Он сам говорил, что до Симы он не знал женщин. Тогда она не очень-то поверила. А сейчас убедилась: да, она первая, она, а совсем не эта, скуластая, обозленная и недоверчивая. Может быть, именно это и удерживало Романа — недоверчивость. Боялся, что и ему не поверит. Разве это так важно: если не верят твоей любви, но ты-то сам любишь.
— Эта его хозяйка, ох какая! — сказала Аля, вздыхая. — У вас тут все такие?
— Какие?
— Вредные.
— Такие все, — подтвердила Сима.
— Удивляюсь, как вы тут живете…
Так сказала, что было заметно — ничуть ее это не удивляет. Симе пришлось сознаться:
— Живем. Мы и сами такие же.
И это признание нисколько не удивило Алю, она улыбнулась сочувственно и с оттенком презрения. Сима отвернулась к окну. Трудно разговаривать с человеком, который так не доверяет всем окружающим, еще даже не успев как следует познакомиться с ними, А считать такую соперницей не просто трудно, а даже оскорбительно. Нет, не мог Роман полюбить такую, не мог.
Проснулся Роман очень рано, долго лежал и все никак не мог собрать мысли, связать все события. Глядел на черные доски потолка и думал: откуда они взялись? А как он сам оказался здесь? И еще припомнилась черная ревущая волна, «пучинка». Сима? Нет. Аля? Нет, не то. Откуда-то из тьмы вылез голый Пыжов. Ну, это уж, конечно, сон. Пыжов — и вдруг голый! А самогон был или тоже приснился?
Наверное, был, отчего же так болит голова. И такой шум… И все тело изломано. Роман заставил себя подняться. Опираясь руками, он глянул с печи и зажмурился от яркого света. Невысокое солнце протаранило маленькие оконца сверкающими столбами, и все в избе заиграло и весело засветилось.
По избе расхаживал вполне одетый во все чистое и отглаженное Пыжов. Заметив, что Роман проснулся, он подошел к печке и строго спросил:
— Что тут у вас вчера произошло?
Спросил так, как будто он тут ни при чем.
— Ничего, — просипел Роман, — ничего не помню.
Подергав толстыми бровями, Пыжов приказал:
— Вот так и говори: ничего не помню. А ты молодец. Соображаешь.
— Ни черта я сейчас не соображаю.
— И не надо этого тебе. Я тебя из реки вытащил и сюда приволок, а ты без памяти был. А если какой человек без памяти, то он имеет право ничего не помнить. Двигаться можешь?
Через полчаса Роман сидел у стола. На нем тоже все было чистое и проглаженное, хозяйка постаралась. Она и сама тут же появилась и поставила перед Романом запотевшую кринку.
— Выпей-ка молочка холодненького.
Пыжов, продолжая ходить по избе, внес поправку:
— Рассолу бы ему…
— Это тебе рассолу, — бойко заговорила хозяйка, — как ты оказался человек пьющий, и уже давно. Тебе и щелоку дай на опохмелку, употребишь на здоровье. А он еще молоденький, непорченый. Пей молочко-то, пей.
Когда она ушла, Пыжов проворчал: