– Когда-нибудь учились в школе?
– Нет школа.
– Читать, писать умеете?
– Я писать имя – Анри Дюваль.
– И больше ничего?
– Я писать имя хорошо, – настаивал Дюваль. – Сейчас показать.
Дан протянул ему через стол листок бумаги и карандаш. Медленно, спотыкающимся детским почерком Дюваль вывел свое имя. Расшифровке эти каракули поддавались с большим трудом.
Дан повел рукой вокруг себя:
– Зачем вы сели на это судно?
Дюваль пожал плечами:
– Я пытаться находить страну. Мучительно подыскивая слова, добавил:
– Ливан нехорошо.
– Почему нехорошо? – Дан невольно сам перешел на усеченный английский.
– Я не гражданин. Полиция ловить – я уходить тюрьма.
– А как вы попали в Ливан?
– Я плыть корабль.
– На каком судне?
– Итальянский. Извинять, я не помнить название.
– Вы пассажиром плыли на этом итальянском судне?
– Я заяц. Я быть итальянский корабль один год. Пытаться уходить на берег. Никто не хотеть. Никто не пускать.
Вмешался Стабби Гэйтс:
– Как я понимаю, он был на этой итальянской посудине, так? Они ходили взад-вперед по Ближнему Востоку, понял? Так вот, он соскочил с него в Бейруте и пробрался к нам. Доходит?
– Доходит, – ответил Дан и вновь обратился к Дювалю:
– А что вы делали до того, как сели на итальянское судно?
– Я ходить с люди, верблюды. Они давать еда. Я работать. Мы ходили Сомали, Эфиопия, Египет, – названия стран давались ему нелегко, и он бессознательно помогал себе жестами. – Когда я маленький, ходить граница чепуха, никто нет дела. Когда я побольше, они останавливать – никто не хотеть. Никто не пускать.
– И тогда вы забрались на итальянское судно, правильно?
Дюваль кивнул.
– У вас есть паспорт, бумаги, ну, что-нибудь, подтверждающее, откуда ваша матушка родом?
– Бумаги нет.
– У вас есть гражданство?
– Страна нет, гражданство нет.
– Вы хотите получить гражданство?
Дюваль озадаченно взглянул на него в полном недоумении.
– Я имею в виду, – еще медленнее, чуть ли не по слогам, повторил Дан, – что вы хотите сойти наконец с этого судна. Вы сами мне сказали об этом.
Энергичный, преувеличенно энергичный кивок в знак подтверждения.
– Значит, вам нужна родина, страна, место, где жить?
– Я работать, – настойчиво заявил Дюваль. – Я работать очень хорошо.
Дан Орлифф вновь пытливо оглядел молодого человека. Была ли его история бездомных скитаний правдой? Действительно ли он изгой, отверженный, которого нигде не признают своим и нигде не хотят приютить? Действительно ли он человек без родины? Или все это выдумка, искусное хитросплетение лжи и полуправды, рассчитанное на пробуждение сочувствия?
Юноша выглядел достаточно простодушным и бесхитростным. Но так ли это на самом деле?
Выражение его глаз казалось умоляющим и трогательным, но где-то в их глубине таилась завеса непроницаемости. Не крылся ли за ней намек на коварную хитрость – или это лишь игра воображения?
Дан Орлифф колебался. Он знал, что написанное им будет разобрано по буковке и перепроверено конкурирующей с “Ванкувер пост” дневной газетой “Ванкувер колонист”.
Поскольку в редакции срока сдачи материала ему не установили, он мог сам определять, сколько времени потратить на подготовку статьи. И поэтому решил тщательно разобраться во всех своих сомнениях.
– Анри, – спросил он, – вы мне доверяете? На миг во взгляде Дюваля промелькнула прежняя подозрительность. Потом он кивнул головой.
– Я доверять, – коротко произнес он.
– Хорошо, – продолжал Дан. – Думаю, я все же смогу помочь. Но мне нужно знать о вас все-все, с самого начала.
Он взглянул на Де Вира, который проверял вспышку.
– Сейчас сделаем снимки, а потом поговорим. И не упускайте ничего, ни малейшей подробности. И не спешите, потому что говорить мы с вами будем долго.
Измученный Анри Дюваль все еще бодрствовал в камбузе “Вастервика”.
Этот газетчик без устали задавал и задавал ему вопросы.