– А я рад, что увидел ее именно такой, – почти шепотом признался юноша. – В этом есть что-то от храма, своеобразное благолепие…
Дейтц улыбнулся:
– У палаты очень давние традиции.
Они пошли в глубину зала, и Дейтц стал объяснять, как премьер-министр и лидер оппозиции – в данном случае он сам – ежедневно встречаются здесь лицом к лицу.
– Понимаете, – сказал он, – мы считаем, что в отсутствии промежуточных звеньев есть много преимуществ. При нашей системе правления исполнительная власть непосредственно подотчетна прямо парламенту за все свои действия.
Студент с любопытством взглянул на своего гида.
– Значит, если бы от вашей партии было избрано больше депутатов, сэр, вы бы сейчас были премьер-министром, а не лидером оппозиции?
– Да, – коротко ответил Дейтц.
С простодушной прямотой юноша спросил:
– И как вы думаете, вам это когда-нибудь удастся?
– Иногда я сам себя спрашиваю о том же, – с кривой усмешкой признался Дейтц.
Поначалу он намеревался уделить экскурсии всего несколько минут, но поймал себя на том, что паренек нравится ему все больше и больше, и, когда осмотр закончился, оказалось, что он занял гораздо больше времени. Опять он позволил себе увлечься, подумалось Дейтцу. С ним это частенько случалось. Порой он задавал себе вопрос, а не в этом ли кроется подлинная причина того, что он не добился больших успехов в политике. Другие – и Джеймс Хауден был одним из них – видели перед собой прямую дорогу и шли по ней, не уклоняясь в сторону. Дейтцу это никогда не удавалось, ни в политике, ни в чем ином.
В Ридо-клуб он прибыл с опозданием на час. Снимая пальто, он вдруг удрученно вспомнил, что обещал жене большую часть дня провести дома. В гостиной сенатор Деверо тихонько похрапывал в блаженном сне.
– Сенатор! – вполголоса окликнул его Бонар Дейтц. – Сенатор!
Старик открыл бессмысленные со сна глаза.
– Боже! – он выпрямился в кресле. – Похоже, я уснул.
– Вам, наверное, показалось, что вы в сенате, – предположил Бонар Дейтц. Он угловато сложился пополам, усаживаясь в кресло рядом с сенатором.
– Тогда бы вам не удалось так легко меня разбудить, – со смешком парировал Ричард Деверо. Поерзав в кресле, он достал из кармана клочок газеты, который вырвал в читальном зале. – Почитайте-ка вот это, мальчик мой.
Дейтц пристроил на носу очки без оправы и внимательно прочитал предложенный текст. Сенатор же в это время обрезал кончик сигары и начал ее раскуривать.
Подняв глаза от газетной вырезки, Дейтц сдержанно сказал:
– У меня два вопроса, сенатор.
– Так не стесняйтесь, мальчик мой, задавайте ваши вопросы.
– Вопрос первый. Поскольку мне уже шестьдесят два года, вы не посчитали бы возможным перестать говорить мне “мальчик мой”?
Сенатор насмешливо хмыкнул.
– Вот от этого у вас, у молодежи, половина неприятностей. Вы все торопитесь стать стариками. Да не тревожьтесь и не спешите так – возраст возьмет свое, и скорее, чем вы думаете. Теперь, мальчик мой, что у вас еще за вопрос?
Бонар Дейтц отрешенно вздохнул. Уж он-то знал, что спорить со стариком бесполезно, тем более что, как он подозревал, сенатор просто его поддразнивает. Он закурил сигарету и спросил:
– Так что там с этим парнем в Ванкувере, как его – Анри Дюваль? Вы что-нибудь знаете?
Сенатор Деверо энергично помахал сигарой.
– Абсолютно ничего. Кроме того, что в ту же секунду, как я прочитал о несчастном юноше и его отвергнутом обращении за разрешением на въезд в нашу страну, я сказал себе: “Вот возможность копнуть как следует грязи и досадить нашим оппонентам”.
В гостиной появилось еще несколько завсегдатаев, которые, входя, здоровались с Дейтцем и сенатором Деверо. Сенатор заговорщически понизил голос.
– Слышали, что произошло вчера в государственной резиденции? Драка между членами кабинета! Бонар Дейтц кивнул.
– И отметьте себе – прямо на глазах у законно назначенного представителя нашего милостивого суверена!
– Бывает, – обронил Дейтц. – Помнится, однажды и наши затеяли потасовку…
– Остановитесь, мальчик мой! – Сенатор Деверо казался совершенно потрясенным. – Вы совершаете непростительный для политика грех – пытаетесь быть честным!
– Послушайте, – посерьезнел Бонар Дейтц, – я обещал жене…
– Буду предельно краток, – перекатив сигару в левый угол рта, сенатор поднял пухлую ладонь и стал загибать на ней толстые пальцы. – Пункт первый – мы знаем, что среди наших оппонентов возникли разногласия, о чем свидетельствует вчерашний инцидент. Пункт второй – из того, что мне донесли мои осведомители, явствует, что искра, приведшая к взрыву, имела отношение к иммиграции и Харви Уоррендеру, этому нашему интеллектуалу с протухшими мозгами. Вы следите за моей мыслью?
– Я слушаю, – кивнул Дейтц.
– Прекрасно. Пункт третий – что касается иммиграции, то отдельные случаи, попавшие за последнее время в поле зрения общественности – мы можем назвать их волнующими и трогательными, – продемонстрировали ужасающее небрежение.., ужасающее, конечно, со стороны наших оппонентов, отнюдь не с нашей.., ужасающее небрежение практическими аспектами политики и воздействием подобных случаев на общественное сознание. Согласны?
– Согласен, – вновь кивнул Дейтц.
– Великолепно! – просиял сенатор Деверо. – А вот теперь мы подошли к пункту четвертому. Очень вероятно, что наш бесталанный министр по делам иммиграции проявит в случае с этим несчастным юношей Анри Дювалем то же самое пагубное неумение, что и в остальных. Во всяком случае, будем надеяться.
Бонар Дейтц ухмыльнулся.
– Поэтому, – сенатор вещал все еще таинственно приглушенным голосом, – поэтому, говорю я вам, давайте мы – оппозиционная партия – выступим в поддержку этого молодого человека. Давайте обратим его дело в общественную проблему и нанесем удар неуступчивому правительству Хаудена. Давайте…
– Я вас понял, – прервал его Бонар Дейтц. – А заодно и наберем немного голосов. Что ж, неплохая идея.
Лидер оппозиции задумчиво разглядывал через стекла очков сенатора Деверо. “Слов нет, – мелькнула у него мысль, – сенатор сильно сдает во многих отношениях, но, если не обращать внимания на его надоедливый микоберизм <Производное от имени персонажа романа Диккенса “Дэвид Копперфильд” Микобера, отличавшегося неунывающим оптимизмом.>, сенатор все еще обладает по-прежнему замечательной политической прозорливостью и хитроумием”. Вслух же Дейтц произнес:
– Меня все же больше заботит утреннее сообщение об этой встрече Хаудена с президентом в Вашингтоне. Говорят, что ее целью будут торговые переговоры, но я-то чувствую, что здесь нечто куда более серьезное. Я подумываю потребовать исчерпывающих разъяснений по поводу того, что они намерены обсуждать.
– Настоятельнейше вас прошу не делать этого, – сенатор Деверо отчаянно затряс головой. – Симпатий общественности нам такой шаг не добавит, а в глазах определенных кругов вы можете показаться просто вечно всем недовольным склочником. Ну, что вам жалко, что Хауден время от времени немного проветрится в увеселительной поездке на казенный счет? Это одна из прерогатив власти. Когда-нибудь сами будете так поступать.
– Если и взаправду для торговых переговоров, – медленно проговорил Бонар Дейтц, – то почему именно в это время? Никаких неотложных проблем не существует; нет ничего нового, что вызывало бы споры и разногласия.
– Совершенно верно! – в голосе сенатора зазвучали триумфальные нотки. – Более подходящего времени – когда в его собственном логове все спокойно – Хаудену и не найти, чтобы заработать пару-другую газетных заголовков крупным шрифтом да попасть на фото в такой почетной компании. Нет, мальчик мой, атака в этом направлении вам ничего не даст. Кроме того, если они собираются обсуждать торговлю, то кого это волнует, помимо нескольких импортеров-экспортеров?
– Меня это волнует, – возразил Бонар Дейтц. – Всех это должно волновать.