Перед мысленным взором Дана Орлиффа, уставившегося в клавиатуру пишущей машинки, всплыло лицо молодого адвоката, нахмуренное в суровой неумолимости, каким репортер увидел его сегодня утром, когда адвокат выходил из кабинета Крамера.
"Он производит сильное впечатление, этот Элан Мэйтлэнд. Когда он говорит, глаза его горят, а волевой подбородок выступает вперед с неодолимой решимостью. У вас возникает ощущение, что это тот человек, которого вы хотели бы иметь на своей стороне.
Может быть, сегодня вечером Анри Дюваль, запертый на судне в своей одинокой каюте, испытывает именно это чувство”.
Двенадцать двадцать девять. Теперь уже время поджимало; еще несколько фактов, ввернуть цитату и хватит. Он подготовит расширенный вариант в последний выпуск, но большинство людей станет читать именно то, что написано сейчас.
– Годится! – одобрил выпускающий редактор. – Откроем полосу сообщением о том, что женщина найдена, только покороче, статью Орлиффа верстайте рядом в верхнем левом углу.
– В спортивном отделе есть кадр с Мэйтлэндом, – доложил заместитель редактора отдела городских новостей, – голова и плечи, одна колонка. Трехгодичной давности, но снимок неплохой. Послал вниз.
– Организуйте что-нибудь получше для последнего выпуска, – распорядился выпускающий редактор. – Направьте фотографа в контору Мэйтлэнда, и чтобы в кадре были видны своды законов.
– Уже, – коротко ответил заместитель, худощавый юноша, порой казавшийся даже оскорбительно понятливым и проворным. – И насчет фолиантов предупредил, вычислил, что вам их обязательно захочется.
– Боже! – фыркнул выпускающий редактор. – Нет, вы, негодяи-карьеристы, меня своими амбициями совсем доконаете. Кому здесь нужны мои приказы, если вы, желторотые, все уже знаете наперед!
Жалобно ворча, он скрылся в своем кабинете – континентальный выпуск был подписан в свет.
Через несколько минут, еще до того, как “Пост” появилась на улицах, изложение статьи Дана Орлиффа передавалось по каналам агентства Канэдиан Пресс.
Элан Мэйтлэнд пока не знал, насколько знаменитым вскоре станет его имя.
Расставшись с Даном Орлиффом, он вернулся в свою скромную контору на самой окраине деловой части города, которую он делил с Томом Льюисом. Располагалась контора над лавками и итальянским ресторанчиком, откуда к ним частенько поднимался аромат пиццы и спагетти, и состояла из двух остекленных клетушек и крошечной приемной, способной вместить два кресла и столик стенографистки. Последний три раза в неделю по утрам занимала почтенного возраста вдовица, которую так и хотелось назвать бабулькой, и за скромную сумму выполняла весьма небольшой объем необходимых печатных работ.
В данный момент у ее пустующего столика находился Том Льюис, с некоторым трудом склонивший свое приземистое полноватое туловище к подержанному “ундервуду” <Известная марка пишущих машинок.>, приобретенному партнерами несколько месяцев назад по баснословной дешевке.
– Составляю проект завещания, – радостно доложил он Элану. – Решил оставить свой мозг науке. Элан снял пальто и повесил его в своей клетушке.
– Не забудь послать себе чек за эту юридическую услугу. И помни, что половина причитается мне.
– А ты подай на меня в суд – как раз и попрактикуешься. – Том распрямился. – Ну, какие у тебя дела?
– Нуль. – Элан сжато изложил суть своей беседы в иммиграционной службе.
Том задумчиво поскреб подбородок.
– А этот мужик Крамер совсем не дурак. Разгадал-таки наш ход с затяжкой времени.
– Сдается мне, наша с тобой идея не столь уж оригинальна, – с грубой прямотой признался Элан. – Скорее всего ее уже не раз опробовали.
– В юриспруденции, – нравоучительным тоном произнес Том Льюис, – не существует оригинальных идей. Только бесконечные мутации старых. Ладно, и что дальше? Беремся за план-два?
– Зачем же такие громкие слова? И не план это вовсе, сам знаешь, а безрассуднейшая из самых смелых попыток.
– Но ты все равно попробуешь?
– Обязательно, – Элан кивнул. – Хотя бы только для того, чтобы насолить этому самодовольному Крамеру с его ухмылками. – И добавил вполголоса:
– Если бы ты знал, как мне хотелось бы приложить этого подонка в судебном процессе!
– Вот это по-нашему! – хохотнул Том Льюис. – Ничто так не украшает жизнь, как чистосердечная ненависть. – Том наморщил нос и шумно потянул воздух. – Вникаешь, какой аромат у этого соуса к спагетти?
– Чую, – ответил Элан. – И если не прекратишь пожирать их только потому, что за ними тут недалеко ходить, через пару лет превратишься просто в жирного борова.
– Куда там, – отмахнулся Том Льюис. – Мне бы наесть щеки да тройной подбородок – как у адвокатов в кино. На клиентов это производит неизгладимое впечатление.
При этих словах без стука распахнулась входная дверь и в крошечную приемную вонзилась длиннющая сигара, за которой следовал коренастый тип с заостренным подбородком, одетый в замшевую куртку и видавшую виды шляпу, залихватски сдвинутую на затылок. В руках он держал фотокамеру, на плече грузно висел кожаный кофр. Проталкивая слова вокруг сигары, он спросил:
– И кто тут из вас Мэйтлэнд?
– Ну, я, – признался Элан.
– Будем делать картинку, только скоренько, в последний выпуск, – приказал фотограф и начал готовить свою аппаратуру. – Спиной к книжкам, Мэйтлэнд!
– Извините, конечно, за вопрос. – поинтересовался Том Льюис. – Но какого черта здесь происходит?
– Ах да! – спохватился Элан. – Как раз собирался тебе рассказать. Проболтался я, так что можешь считать, что у нас теперь есть план-три.
Капитан Яабек только принялся за обед в своей каюте на “Вастервике”, когда перед ним предстал слегка запыхавшийся Элан Мэйтлэнд. Как и в предыдущее его посещение, в капитанской каюте царили уют и порядок, глаз радовали тщательно протертые дубовые панели и до блеска надраенная медь. Небольшой квадратный столик сейчас был отодвинут от стены и покрыт белоснежной скатертью, на которой сияло начищенное столовое серебро. Капитан Яабек как раз собирался положить себе из большой открытой посуды какое-то блюдо, приготовленное из нашинкованных свежих овощей. Увидев входившего Элана, он отложил лопаточку и вилку и церемонно встал ему навстречу. Сегодня капитан был одет в костюм из коричневой саржи, но по-прежнему оставался в старомодных матерчатых шлепанцах.
– Простите, ради Бога, – извинился Элан. – Не знал, что вы обедаете.
– Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Мэйтлэнд, – капитан Яабек приглашающим жестом руки указал Элану на зеленое кожаное кресло и вновь сел за стол. – Если вы сами еще не обедали…
– Обедал, спасибо, – на самом деле Элан отклонил предложение Тома Льюиса, зазывавшего его на спагетти, и наспех перекусил сандвичем и стаканом молока по дороге на судно.
– Возможно, это и к лучшему, – капитан указал на посуду с овощами. – Такой молодой человек, как вы, едва ли найдет вегетарианскую пищу удовлетворительной, – А вы разве вегетарианец? – искренне удивился Мэйтлэнд.
– Уже много лет. Некоторые считают это… – он запнулся, подыскивая слово. – Как по-английски?
– Бзик, – выпалил Элан и тут же пожалел, что поторопился с подсказкой. Капитан Яабек улыбнулся:
– Да, некоторые именно так и называют. Совершенно несправедливо, должен заметить. Вы не будете возражать, если я продолжу…
– Конечно, пожалуйста, прошу вас. Капитан мерно прожевал несколько ложек овощной смеси. Потом, приостановившись, сказал:
– Вегетарианство, как вам, видимо, известно, мистер Мэйтлэнд, древнее христианства.
– Нет, этого я не знал, – признался Элан. Капитан кивнул в подтверждение своих слов.
– Причем на много столетий. Истинный приверженец вегетарианства верует, что жизнь священна. Поэтому все живые существа должны иметь право наслаждаться жизнью без страха ее потерять.
– А вы сами в это верите?
– Да, мистер Мэйтлэнд, верю, – капитан положил себе еще немного овощей. Он, похоже, что-то обдумывал. – Все, видите ли, очень просто. Человечество никак не сможет жить в мире, пока не преодолеет существующее внутри каждого из нас варварское дикарство. Именно эти дикарские инстинкты толкают нас убивать другие живые существа и употреблять их в пищу, и те же самые дикарские инстинкты втягивают нас в ссоры, в войны и в конце концов, возможно, приведут нас к самоуничтожению.