-- Я к тебе собиралась было зайти днем, да ты была занята, -- сказала Лиза и, сделав брезгливую гримаску, добавила: -- И охота тебе возиться с тряпками? Неужели не могла бы помыть полы та туркменка, которая работает прачкой и дочь которой ты обучаешь музыке?
Лиза сказала это в тот момент, когда к ним подошла Назык. Девочка смутилась. Смутилась и Лиля.
-- Ведь ты даром учишь ее? -- спросила Лиза с полным отсутствием такта.
"Боже, до чего она глупа и невоспитанна", -- подумала Лиля.
-- А у меня радость. Такая радость, Лилечка, что ты не представляешь! -- Лиза сладко потянулась и кокетливо закатила глаза. -- А ну-ка, угадай, с кем я вчера встретилась? Ни за что не угадаешь! А если скажу, то, пожалуй, и не поверишь...
-- Пойди, погуляй, Назык! -- обратилась Лиля к девочке.
-- Ни за что не угадаешь! -- продолжала интриговать подругу Жбанова.
-- Ты бы, Лиза, думала, прежде чем говорить, -- укоризненно произнесла Лиля.
-- А что?
-- Ты же видела: здесь Назык, а такое мелешь...
-- А что ж особенного я сказала?
-- Назык все прекрасно понимает. И я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь прислуживал мне.
-- Вот чудачка! -- расхохоталась Лиза. -- А я, например, никогда ничего не делаю! К нам приходит уборщица. Ну так угадай же кто вчера был у нас?
-- Откуда же мне знать?
Лиза прильнула к подруге, прошептала на ухо:
-- Из академии он. Ромб на мундире. А отец говорил, что он, пожалуй, скоро и полком командовать будет, если твой отец в отставку уйдет.
У Лили мучительно заныло сердце.
-- За книгой к отцу приходил, -- продолжала Лиза. -- Взял книгу, а тут мать познакомила меня с ним. "Знакомьтесь, -- говорит, -- это моя дочь". И мы разговорились. А потом мама угощала его чаем с вареньем. Я завела радиолу. К сожалению, у него были какие-то неотложные дела, а то бы потанцевали. Когда он собирался уходить, то пожал мне руку и так ласково взглянул мне в глаза... -- Лиза заломила руки, -- так ласково... Даже мать обратила внимание...Она пригласила его бывать у нас, и он обещал.
Внезапно вспыхнувшее в сознании Лили чувство ревности столь же внезапно погасло. Не может такая, как Лиза, увлечь Поддубного. Не может. Слишком он серьезный человек!
-- Да, Лиля, знаешь, почему я зашла к тебе? -- спросила Лиза. -- В клубе организуется художественная самодеятельность. Там сейчас заседает комиссия. Лейтенант Байрачный верховодит всем. Собирайся, пошли!
-- Иди сама. Я никуда не пойду.
-- Не глупи. Ведь ты хорошо играешь.
-- Пианисток в гарнизоне достаточно и без меня.
-- Пойдем, пойдем! -- Лиза подхватила под руку сопротивляющуюся Лилю. -- Ну чего ты так помрачнела? Наверное, сама неравнодушна к Поддубному? Смотри мне! А то сейчас же передам об этом Телюкову. Плохо тебе придется! -И она зашептала на ухо подруге: -- А знаешь, за что Телюкова на гауптвахту посадили? Он умышленно стрелял по самолету Поддубного. Иван Васильевич ходит к твоему отцу, вот Телюкова и заело...
-- Что ты говоришь? -- вздрогнула Лиля. -- Это неправда...
-- Утверждать не могу. За что купила, за то и продаю. А ты будь предусмотрительной: скажи своему Телюкову, пусть он не беспокоится. Можешь дать ему понять, что Поддубный ухаживает за мной. Он и успокоится. Ну пошли!
-- Пошли, -- неожиданно согласилась Лиля. Она до того была взбудоражена столь неожиданным известием, что решительно не могла владеть собой.
Конечно, Лиза могла и насплетничать, но ведь факт, что Телюков сидел на гауптвахте... И, кажется, это был первый случай в полку, когда офицер сидел под арестом. Значит, дело серьезное, думала Лиля, идя в клуб.
Поддержанный замполитом, Байрачный решительно взялся за организацию художественной самодеятельности. Прежде всего позаботился об афише. Лейтенант Калашников не пожалел красок для столь важного дела: громадная афиша на щите сразу бросалась в глаза. Когда ее прислонили к стене клуба, она достигла крыши. Слово "самодеятельность" было написано полуметровыми буквами. Байрачному посчастливилось отвоевать у начальника клуба отдельную комнату, на двери которой появилась табличка с надписью: "Руководитель художественной самодеятельностью. Запись в кружки от 7 до 9 часов вечера".
Любителей театрального искусства оказалось более чем достаточно, поэтому отбирались самые одаренные. Создали жюри, в состав которого Байрачный ввел Скибу и Калашникова -- своих лучших друзей. Перед жюри демонстрировали свои способности певцы, танцоры, музыканты, мастера художественного слова.
В этот вечер к руководителю художественной самодеятельности явились двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный.
-- Мы -- подражатели! -- отрекомендовался высокий.
-- Кому же вы подражаете? -- заинтересовался Байрачный.
-- Тарапуньке и Штепселю.
-- Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас?
-- Отчего же? Для этого и пришли.
Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри, неприятно поразил внешний вид "Тарапуньки". Поля панамы выгнуты, и она скорее напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной убор. Голенища -- в "гармошку", гимнастерка нараспашку, взъерошенные волосы, как мокрое мочало, свисало на ухо.
-- Вы, кажется, из второй эскадрильи? -- спросил капитан.
-- Так точно! -- браво выпалил "Тарапунька".
-- Фамилия:
-- Рядовой Баклуша.
-- Комсомолец?
-- Никак нет, товарищ капитан!
-- Взыскания имеете?
Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам...
-- Взыскания имеете? -- повторил свой вопрос замполит.
-- Наряд вне очереди... Да я уже чистил картошку на кухне... Отбыл.
-- За что получили?
-- За кровать.