Глава четвертая
Врач был неумолим.
Только на пятую ночь капитана Телюкова допустили к боевому дежурству.
И как раз этой ночью над аэродромом разгулялась пурга. Растревоженная ледяными ветрами тайга глухо шумела и стонала. Гудели моторы автомобилей и тракторов, что ползали по летному полю, подметая его и срезая свежие наметы снега. Вздымались в небо ослепительные лучи прожекторов -- это метеорологи определяли высоту облаков. А они все ниже и ниже опускались к земле... 250... 200... 150... и наконец 100 метров.
Подполковник Поддубный связался по телефону с КП дивизии. Оттуда сообщили: погода испортилась на всем побережье, ни у одного аэродрома нет посадочного минимума.
-- Плохи наши дела, товарищи, -- обратился Поддубный к летчикам. -Садиться негде. Но не исключена возможность, что именно в такую погоду, идя выше облаков, к нам пожалуют непрошеные гости. Надо, следовательно, быть начеку.
Командиру не оставалось ничего другого, как напомнить подчиненным, где находится зона вынужденного катапультирования.
-- На катапульте, так на катапульте, мне не привыкать! -- спокойно согласился Телюков.
В душе он даже хотел, чтобы именно в эту ночь ему посчастливилось один на один встретиться с нарушителем. Если уж лезут провокаторы, то пускай лезут в его, Телюкова, дежурство. Он уж даст наглецам прикурить! Так даст, что неповадно будет. Второй раз не захочется рисковать...
Заручившись согласием командира полка на первый вылет по сигналу КП, Телюков пребывал в отличном настроении, шутил с товарищами, сыпал остротами.
-- Ты, Вано, -- говорил он стажеру академии капитану Махарадзе, -ложись спать. Можешь преспокойно храпеть до утра; после меня тебе все равно нечего будет делать в воздухе.
-- Знаешь, слепой сказал -- увидим! -- ответил Махарадзе, который тоже был не менее опытным и боевым летчиком-истребителем.
-- Ложись, князь, ложись! Кстати, почему это тебя князем величают? Ты что, действительно голубой крови?
-- Голубой.
-- Не болтай!
-- Серьезно.
-- А как же тебя в партию приняли?
-- Так и приняли. И в академию взяли.
-- Странно. Осколок именитого рода и вдруг -- в партию.
-- А вот так, брат, получилось...
Завязался тот досужий разговор, который, пожалуй, можно услышать только в дежурном домике, где летчики-перехватчики днюют и ночуют, иногда месяцами сидя без дела, но не имея права никуда отлучаться. Каждую минуту, каждое мгновение любого из них, а быть может, и всех вместе могут поднять в воздух. Летчикам разрешается спать, но одетыми, держа при себе шлемофон и сумку с кислородной маской; разрешается играть в шахматы, в домино, читать книги, слушать радио. Одним словом, развлекайся, но никуда не отлучайся.
Этой ночью подполковник Поддубный тоже дежурил в роли рядового летчика, и его тоже заинтересовало, почему в самом деле Махарадзе называют князем. Шутят, что ли?
-- Да нет, есть в этом доля правды, -- смутился Махарадзе, когда командир спросил его об этом. -- Познакомился я с одной девушкой, -- начал он неторопливо, -- а вскоре и свадьбу сыграли. Месяц спустя ко мне в авиационный городок приехала теща в гости. Посмотрела, как мы живем-поживаем, а потом шепчет мне доверительно: "Ты, Вано, -- говорит, -не забывай, что ты теперь не какой-нибудь простолюдин... Ты забудь, что отец твой пастухом был. Ты теперь князь". Я подумал, что она маленько того... Нет, гляжу, вынимает теща из-за пазухи какие-то засаленные бумаги. А на тех бумагах -- черным по белому -- гербы старинные... Читаю. Оказывается, все правильно. Моя теща -- княжеская дочь, а моя, значит, жена, выходит -княжеская внучка. Так получается.
Обидно мне стало и как-то не по себе... Схватил я те бумаги и хотел в печку сунуть. Сословия, говорю, давно отменены и не позорьте, мамаша, доброго моего имени. Ох и взялась же она за меня и давай отчитывать! И негодяй я, и плебей, и простолюдин, кем только на обзывала! Слушал я, слушал да и указал теще на дверь. Заодно и жену хотел туда же спровадить. Но оказалось, она за меня. Говорит: господи, как мне осточертела эта возня с гербами!
Ну, теща ушла, а я призадумался. Что ж теперь делать? Только-только в кандидаты партии вступил, и отец у меня коммунист, а тут такая петрушка... Обратился за советом к секретарю партийного бюро. Так, мол, и так, говорю. Женился, а жена, говорю, оказалась осколком титулованного рода -- внучка князя. Секретарь выслушал и пальцем мне грозит: не крути, говорит, Вано, хвостом! Женился -- живи!
Не поверил, значит. Я -- к замполиту полка. Так и так -- и опять за свое. Жена, мол, с прошлым, внучка князя, как быть?
Поглядел на меня замполит, усмехнулся, а потом сказал с досадой: "Всяких субчиков, охотников разводиться, встречал, а с такими еще дела не имел!" Я ему твержу: серьезно, мол, докладываю.
Не поверил и замполит.
Тогда обратился я к начальнику политотдела, взял рангом выше. Выслушал он меня очень внимательно и говорит: "Ума у тебя палата, а разума маловато. Обед сама готовит? -- спрашивает. "Сама", -- говорю. "И белье сама стирает?" -- "Сама", -- говорю. "И полы моет или служанку нанимает?" -- "Моет, -отвечаю, -- сама, да еще иной раз пуговицы на мундире асидолом чистит, штаны гладит". -- "Так какая же она княжна? Трудящийся человек -- это уже наш человек. Живите себе, товарищ Махарадзе, ведь вы любите свою жену?" Я признался, что люблю. Так и живем. И сын у нас есть.
Капитан Махарадзе рассказывал эту историю с грузинским акцентом, с добрым народным юмором. Поддубный и Телюков хохотали от души.
-- Ну, ты артист, Вано, ей-богу, артист! -- восхищался Телюков.
В определенное время к дежурному домику подкатил грузовик, за окном сверкнули фары. У Телюкова екнуло сердце. Привезли ужин.
Нина вошла не то в собачьей, не то в волчьей дохе и в таком же сером меховом капюшоне. Ее можно было принять за эскимоску.
С той поры как Телюков получил пощечину, он больше не заигрывал с девушкой. И злился на нее, и стыдно ему было. "Аллах вас всех возьми! -рассуждал он. -- Что же это получается? Какая-то девчонка залепила пощечину офицеру-летчику!"
И сейчас, увидя ее, он отвернулся, даже не поздоровался.
А сердце все же екнуло. С чего бы это?..
Девушка сгружала ящики с продуктами и посудой и переносила в комнату, где обычно ужинали дежурные экипажи. Ей никто не помогал.
Украдкой Телюков наблюдал за ней, когда отворялась дверь. Она казалась ему в своем наряде просто очаровательной. Нина, очевидно, чувствовала на себе его взгляд и заметно волновалась.
Взвалив на плечи тяжелый ящик, она неожиданно споткнулась на скользких ступеньках и съехала вниз. Послышался грохот бьющейся посуды. Телюков поспешил на помощь, помог девушке подняться.
-- Ушиблись? Сильно?
-- Спина... ой... -- простонала официантка.
Ее губы искривились, как у ребенка, готового расплакаться. И таким нежным-нежным показалось Телюкову лицо девушки. Взял бы и расцеловал...
-- Спасибо, капитан, -- она с трудом выпрямилась, замирая от боли.
Телюков отвел ее в комнату и, возвратившись к злополучному ящику, поднял его.
-- Э-э, да тут, кажется, одни черепки остались.
-- Правда? -- испуганно спросила Нина.
-- Ей-ей!
Осмотрели ящик. Из десяти тарелок уцелело только четыре.
-- Я уже имела предупреждение по поводу этой посуды. Теперь меня уволят.