— Ка-атенька! Сегодня мой день, — протяжно и весело пожурил меня он.
Я прикоснулась к его руке, лежащей на руле:
— Поздравляю! Легких вам дорог и безопасной езды.
— Другое дело! — бросил он, и мы покатили.
Вилен Борисович разоткровенничался:
— Вы знаете, что я подумал тогда, когда вы стучали пальцами по столу и делали из меня придурка?
— Не-а! Вы тогда, спасибо вам, промолчали, и сейчас не надо вспоминать.
— А чё? Интере-есно же.
— Если вам интересно, говорите, — согласилась я.
— Так вот, подумал я тогда: «Ну, подожди, зараза, вот запрягу тебя, и будешь на меня работать, раз такая умная!» Представляете?
— И что, получилось запрячь?
— Ни черта! Вы — кремень.
— Креме-ень, — на его манер протянула я. — Кремень, да не очень. Вот долбанут меня еще раз, и посыплется из меня щебень.
— Это кто вас долбанет? И почему «еще раз»? — с угрозой в голосе поинтересовался он.
— Долба-али уже, — снова в тон ему произнесла я.
— И вообще, что это значит — «долбать»? Ну-ка, быстро! — Он остановился на обочине, оперся локтем о дверцу машины, подпер пальцами подбородок и приготовился слушать.
Не помню, как долго я рассказывала свои приключения, но завершила словами:
— Остается долг на сумму упущенной ими прибыли и мне нечем его покрыть.
На него это не произвело впечатления, он все так же неподвижно сидел и все так же сосредоточенно смотрел на меня. И вдруг расхохотался — раскатисто, заразительно, искренне. Долго смеялся чистым, совсем неуместным, но не обидным смехом. Он откидывался на спинку сидения, припадал к рулю, обхватывал его руками, и все смеялся.
Я не выдержала:
— Весело, да? Вылезу я и из этого дерьма. Вот увидите, вылезу! Худшее уже позади. Господи, какой вы… — я подыскивала подходящее слово и не находила его, — непредсказуемый, — выдохнула с облегчением.
— Ага. Сейчас ваш "непредсказуемый" расскажет вам еще одну вещь, и тогда уже смеяться будете вы.
— Рассказывайте, чего уж там. Откровенным сделался, — сжалась я в ожидании нового воспоминания.
— Да, так во-от. Раззнакомился я с вами поближе и понял, что ни черта от вас не поимею. Как-то ловко вы это умеете делать: будто и держишь вас в руках, а чуть сожми их — вы и выскочили. На все мои предложения соглашались, энергично принимались за дело, заинтересованно обсуждали со мной все детали. А потом незаметненько так, исподволь подсовывали мне мысль, что я дурак, шиш вы будете на меня работать, и фиг я от вас получу. Причем, я сам — сам! — это открывал. А вы по-прежнему, независимая и самостоятельная кошечка, готовы были откликнуться на любое мое «мяу».
— Очень смешной рассказ. Вспомните, любые ваши затеи я честно обсуждала с вами и, видя их надуманность или несостоятельность, пыталась отговорить вас от них. Мне это нисколько не смешно, а только лишний раз дает повод подчеркнуть, что вы иногда все-таки прислушиваетесь ко мне. Это хорошо.
— Это не ваши слова.
— Не мои? А чьи же?
— Это Гаврик так говорит мне каждый день.
— Ну, знаете… Я с Гавриком не договаривалась на сей счет.
— Конечно. Я к тому это сказал, что, мол, знаю себе цену. Мне не трудно любые горы свернуть, любую стену лбом пробить, в игольное ушко пролезть. Я все могу, но как исполнитель. Вы с Гавриком — люди другой породы. Но оставим это, смешное не в этом.
— Еще что-то? Терплю всякое от вас… Вы бы хоть за город выехали, что ли, раз так приспичило поговорить. Крутимся тут в заторах!
— Вот-вот, за город. Вы в самую точку попали. Так и я рассуждал. Думаю: «Женщина красивая, умная, хваткая. Погуляем пару раз за городом, подышим воздухом, а там и стану я с ней спать. И чем раньше, тем лучше», — он замолчал.
— Ну? — вырвалось у меня.
— Что «ну»?
— Спать, говорю, чего со мной не стали?
— А понял, что вам это ни на хрен не впало, — просто ответил он. — В молодости у меня баб было — кучами. Никаких проблем!
— А сейчас? — поддержала я разговор.
— И сейчас не жалуюсь, — хмыкнул он. — Умнее только стал, размениваться неохота.
Как человека я любила его необыкновенно, с ним мне было хорошо и легко, но я не предпринимала попыток сблизиться еще больше, сделать нашу дружбу теснее. Потому что он был мужчиной. И как всякий мужчина, не прощал людям их слабостей, а особенно женщинам. Тем более что я понимала — женщин он вообще не воспринимает всерьез. Нет, он мне нужен был в качестве друга, и ни в каком другом. И я сказала:
— Нашли когда говорить о пустом. Впрочем, вы — приятный и привлекательный мужичина. Клянусь, я завидую вашим женщинам.
— Так за чем же дело стало?
— Не хочу терять вас.
— То есть? — он проявлял удивительное непонимание человеческой души. Или женской? Или моей?
— То есть, я дорожу нашей дружбой и не хочу ее портить.
— Чем дорожите? Я без Гаврика — никто.
— Неправда. Гаврик без вас тоже был бы другим человеком. И я была бы другой. Вы — исполнитель, истинно так. Но не простой исполнитель, а… — я снова подбирала слова: — побуждающий, сообщающий импульс. И потом… ваша экспрессия! Вы, как нейтрино, не существуете в состоянии покоя. Возле вас заряжаешься, напитываешься энергией. Вот!
— Вы же говорите, что я несу всякую чушь, — съехидничал он.
— Да, несете. Но зато как убежденно вы это делаете! Ваша, как вы выразились, чушь служит отличным материалом для принятия правильных решений, которые легче и быстрее приходят к тем, кто слушает вас… — подумав, я добавила: — И к вам в том числе.
— Не все-е воспринимают мои слова как чушь, — протянул он с ноткой обиды на меня. — Умная очень! А я, между прочим, недурно решаю вопросы и многих умею убедить.