Однажды в моей квартире раздался телефонный звонок:
— Алло! Екатерина Алексеевна? Добрый день. Вам нужна моя помощь? — вопрос прозвучал так, как будто мы недавно расстались, словно между тем и сегодняшним днем не пролегли годы и события.
Этот человек в свое время сделал для меня так много хорошего, так неожиданно и вовремя, так бескорыстно, что даже тогда это воспринималось, как сказка. А сейчас об этом и вспоминать было страшно — до такой степени это казалось выдуманным, похожим на наваждение. Ему это ничего не стоило, спустя время он даже забыл, что я ему чем-то обязана. Забыл ли? Ведь не зря он не представлялся, когда звонил, — я его узнавала по голосу.
— Здравствуйте! Я в порядке. Спасибо, — сказала я.
Вот перед ним мне было особенно стыдно за случившееся со мной: за мою нынешнюю невостребованность, растоптанность, беспомощность, короче — за нулевую значимость. Я знала, что ему по силам осуществить любой поворот в моей судьбе. Но было отличие между тем добром, которое я могла принять тогда, когда сама была сильной, и тем, какое могло выручить меня сейчас, в состоянии крайнего отчаяния. Такое добро не столько бы помогло мне, сколько унизило еще больше. Я этого не хотела.
Не скажу, что я не играла в такие игры. Играла, умела играть и даже никогда ранее не проигрывала. Но… но тогда я кое-что значила. А теперь была растением у обочины.
— Я узнал, что у вас возникли проблемы. Может, подъедете ко мне, и мы потолкуем? — Нет, он меня не принуждал — он чувствовали мое воющее нутро, переживаемый мною срам за проигрыш, мою смертельную тоску от бездеятельности и от ненужности людям. Он пытался вдохнуть в меня жизнь.
— Не стоит. Я развалилась, и боюсь, что непоправимо. Спасибо.
— До свидания. При случае звоните сами, — сказал он.
— Всего доброго, — но гудки отбоя отрезали от него эти мои слова.
4. Неожиданный визит
Чавкая по мокрому снегу, я шла и вспоминала его лицо, черт знает, за что его привязанность ко мне, и с ноющим сердцем боялась случайной встречи с ним, помня короткий итог первой.
— Вы умны и красивы, и я сделаю вас первой бизнес-леди в этом городе, — сказал он мне тогда.
Я и была такой четыре быстро пролетевших года.
Мозги напрягались, я трудно ворочала ими, тщательно перебирая воспоминания. Искала и не могла найти ответы на мучившие меня вопросы. Где и почему я остановилась? Когда стала считать, что с меня хватит, когда стала думать, что перемены на работе не коснутся меня таким роковым образом? Что это было — успокоенность, самоуверенность, отсутствие энтузиазма или подступающая болезнь?
Я понимала, что изменившаяся в связи с развалом государства ситуация в противовес общим тенденциям не сформировала во мне новую мораль. Теперь неуместными казались мои качества: интеллигентность, мягкость, доброжелательность, альтруизм. Они мешали мне, но именно они же раньше располагали ко мне партнеров и создавали мне самобытный, сотканный из несовместимых противоречий, имидж. И вот все растоптано! Что и где я упустила?
Устала анализировать. Нет смысла заниматься этим. Смешно искать опору, если чувствуешь, что сила удара навсегда прилепила тебя к земле, разровняла по ней, вогнала в нее. Мстить? Да, можно. Но кто больше всех виноват? Кому, и в какой мере я должна мстить? Ведь прежде чем вынести и исполнить приговор, надо определить виновных и степень вины каждого из них. Конечно, я знаю, кто был виновником моих несчастий, и почему он это сделал. Но понимал ли этот человек, какую беду принес мне? Возможно, он думал, что я успела сколотить состояние, и не должна пропасть. Какая разница, что он думал. Ведь, когда я говорила, что мне нельзя терять работу, он спокойно отвечал:
— Я не хотел бы, чтобы вы перестали считаться со своей гордостью. Не хочу давать обещания, которые затем не смогу выполнить.
Кто стоял над ним, кто дал ему волю так поступить со мной?
***
Воспоминания… Куда от них деться? Гоню недавние и стараюсь вызвать в памяти минувшие давно события и лица. Но все смешивается и в ночных кошмарах выворачивается наизнанку: обидчики вручают мне школьную Золотую медаль, красный диплом университета, дают положительные отзывы на диссертацию, а любимые люди — загоняют в лабиринт с высокими стенами, бросают камни, и зловонным шепотом повторяют одно и то же: "Он вас не любит и не хочет с вами работать". Или с угрозой шипят: "Не мешайте ему! Вам лучше уволиться".
Звонок звенел настойчиво и гулко: квартира была почти пустая, из мебели осталось самое необходимое. Вынырнув из-под одеяла, я дотянулась до трубки и невольно поежилась от холода, затем ответила «Алло», и мой голос звучал бодро, почти весело. Это всегда хорошо у меня получалось.
— Доброе утро! Как дела? — от услышанного голоса мое сердце учащенно забилось, а на коже появилась неприятная липкость.
— На душе противно, помощь не нужна, — отрапортовала. — Что нового у вас? — перебила его новый вопрос, но тщетно.
— У меня новое то, что вы не звоните. Почему? Постарайтесь быть сегодня дома в десять утра. Зайду. До свидания, — и снова отбой, не дождавшийся моего ответа.
Точно в назначенное время улыбающийся Вилен Борисович стоял перед «глазком» входной двери.
— Здрас-с-сь! — кричал оттуда, почувствовав, что я его рассматриваю, стоя с другой стороны.
— Не заставили долго ждать, — с этими словами я открыла дверь.
Его глаза ненадолго задержались на мне. Но пока он снимал пальто, шапку, шарф, свет, искрящийся в них, заметно убывал и убывал. Он вздохнул, наклонившись за комнатными тапочками, а когда выпрямился, поглаживая блестящую лысину, глаза уже старались не встречаться с моими.
Мне было не жаль себя, я жалела его. Зачем он пришел на это пепелище? Теперь я, разбитая и медленно уходящая из жизни, еще должна и ему помогать.
— Да, это я. Конечно, изменилась.
Что я могла еще сказать?
— Значит, погибаем, но не сдаемся? Героически! — И он завелся, как всегда, с предельной экспрессией: — Я любовался вами! Я любил появляться с вами в обществе, я гордился знакомством с вами. А теперь? Моя жена говорит, что у вас крыша поехала. Что вы с собой делаете, черт вас возьми? Что вы делаете со мной? Я! — он задыхался, — я вложил в вас свои силы, влияние, энергию. А вы? — Он не давал мне вставить и слово. — Вы таскаетесь по рынкам, продаете свои старые тряпки! Они вам что, уже не пригодятся?
— Садитесь, — сказала я. — Зачем вы ходите за мной по рынкам? Я продаю не сама. Там работают мои подруги, они и помогают мне продавать.
Он вынул из кейса две палки «салями», баночку красной икры, кофе и коробку конфет. Все еще достаточно качественное — запасы советских времен. Коротко пояснил:
— Гостинец. Да не кривитесь, это не от меня! Это моя Нинка передала, и велела насчет вашей «крыши» убедиться.
— Передайте ей, что гостинец пришелся кстати. Я как раз не завтракала. Не присоединитесь ли за ваш счет? — мои шутки не смешили его, меня же от них просто мутило.
В комнате благоухало кофе, по воздуху расплывался забытый запах.
Вилен Борисович слушать не умел, предпочитал грохотать сам. Я кивала, не особенно вникая. Он был само созвездие эмоций и идей, но эмоции захлестывали источник идей. Кипел мой чайник, кипел гость. Он уже все сказал, но не уходил. Почему?
— Я, естественно, никуда не спешу, — напомнила я. — Но вы же должны быть на работе. Или вас послала ко мне не только жена?
— Не только! Вот, — он швырнул на стол пакет из хрустящего крафта. — Гаврик передал. Там деньги. Поправляйте, ради Бога, скорее свое настроение. Да не шатайтесь по рынкам! Приказ!! Еще не все потеряно. Как избавились от вас, так и назад позовут.
На пакет я отреагировала не сразу, больше задело то, что еще тихим отзвуком жило в душе.
— Передайте Нине Савельевне и Гаврику, что у меня крыша на месте. О себе больше ничего сказать не могу, пока не могу. Но… не надо, чтобы меня звали назад.
— Почему? — возмутился он. — Позовут!
— Не хочу.
— Звонить или будете звонить сами? Как лучше-то?
— Мне уже никак не лучше. Простите…
Я поспешно захлопнула дверь: не люблю долгих прощаний. Внутри щемило, и к горлу подкатывал удушающий комок. Ах, я еще помнила себя прежнюю!
5. Обман