- А ты чего здесь? Или тоже в разведчики метишь, ноль-ноль восемь! Заметив в петлицах Селезнева фронтовые зеленые "шпалы", которые тот надел как интендант третьего ранга, Бровкин смутился. И окончательно он растерялся, когда Селезнев спокойно, как бы между прочим сказал:
- Я начальник разведки дивизии, Василий Егорович.
Ошеломленный неожиданностью, Бровкин думал: "Ну какая теперь будет разведка, боже мой! Что он в ней понимает?"
- Сядьте, - сказал Селезнев и продолжал: - Несмотря на ваш неуживчивый характер, товарищ Бровкин, несмотря на то, что вы задира и крикун, я все же попросил командование отдать вас в дивизионную разведку. И поручился за вас. Надеюсь, вы мою рекомендацию оправдаете?
Бровкин досадовал на то, что взял его в дивизионную разведку именно Селезнев, человек, который ее, конечно же, с треском завалит и над которым все равно сколько бы он "шпал" ни нацепил, вся дивизия будет хохотать.
Но дни шли, никто над Селезневым не хохотал, да и сам Бровкин вскоре убедился, что начальник его не так-то и простоват, как ему, Бровкину, казалось.
Штаб армии требовал сведений, проверял ход строительства инженерных сооружений, подбрасывал пополнение в части, боеприпасы; в деревушке, где стояли тылы дивизии, появились танки: тяжелые KB вползли в сараи, под навесы, в амбары, танкисты возились возле машин. Часто над позициями врага проносились наши воздушные разведчики, по утрам бомбардировщики скидывали там легкие бомбы, нащупывая систему зенитного огня. Шла подготовка, как в армии говорили, к жесткой обороне, по Лукомцев чувствовал, что организуется не только оборона. Он приказал усилить разведку и, в частности, во что бы то ни стало достать "языка" чего не удавалось сделать с того времени, как позиции дивизии стабилизировались. Добывали документы, трофейное оружие, но "язык" не давался, много поступало самых фантастических предложений, как поймать немца. Придумал свой проект и Бровкин:
- На приманку возьмем. Привяжем, в кусточках барана, немцы и приползут. Они же всё, поди, в окрестных селах пожрали. А приползут, мы их тут и зачалим.
Над Бровкиным только посмеялись: живого барана в те дни в кольце блокады найти было невозможно.
Селезнев сам взялся за разработку плана поимки "языка Два дня ползал он в ничейном пространстве между своими и немецкими окопами и в конце концов вызвал Бровкина:
- Вот что, Василий Егорович, завтра вы приведете "языка". Руководство операцией поручаю вам, как человеку серьезному и сообразительному.
"Ох лиса, до чего же ловок подъезжать", - думал Бровкин, ни слова Селезнева были ему весьма приятны, и слушал он внимательно, поскольку назначался ответственным за такое дело.
- Смотрите сюда, - продолжал Селезнев, показывая по карте. - Здесь, в лощине, между кустарником и этой тропинкой, сидит боевое охранение какой-то немецкой части. Какой, мы пока ни знаем. Их там человек тридцать - сорок. В восемь ноль-ноль...
- Это не "ноль-ноль восемь". - Через сверкнувшее пенсне Селезнев взглянул на Бровкина. - В восемь ноль-ноль, говорю, они завтракают. Точно. На то они и немцы. В шестнадцать ноль-ноль обедают. А в двадцать один ужинают. В обед они, надо полагать, больше всего получают пищи, поэтому и настроение у них в такой час самое благодушное. И хотя это день, а не ночь, и светло, а не темно, я считаю, что брать "языка" надо именно в этот, обеденный час. От нашего боевого охранения, откуда вы начнете путь - только ползком, скрываясь за кочками, осокой, не спеша, без горячки, - до немца ровно полтора километра, и всё торфяником. На это у вас уйдет три часа, я проверил. Значит, чтобы поспеть к шестнадцати, вам надо двинуться в тринадцать. А там - полная воля вашей инициативе, ловкости, хитрости. Понятно? Беретесь?
- Берусь. Понятно.
Операция Бровкину казалась настолько ясной, успех ее настолько очевидным, что он загорелся нетерпением.
- А когда? Завтра? Есть, товарищ капитан!
Все пошло как по расписанию. К тринадцати ноль-ноль два десятка бойцов с Бровкиным во главе были в окопчиках боевого охранения одной из рот первого полка и двинулись вперед на торфяник.
- Зады, зады подбирай! - шептал Бровкин. - К земле прижимайся.
Маскировке помогали кочки, слегка припорошенные снегом, заиндевелые редкие кустики, пучки бурой сухой осоки.
В четыре часа дня, как это и рассчитал Селезнев, разведчики были в отмеченном на карте месте, в двадцати метрах от траншеи немецкого боевого охранения. За брустверами там брякали котелки, слышался говор, смех, кто-то напевал.
Бровкин взмахнул рукой - сигнал! Вскочил первым на ноги, бойцы бросились за ним, в несколько секунд пробежали короткое расстояние до окопа и молча обрушились на плечи ошалевших от неожиданности немцев. Те буквально остолбенели при виде падающих на них людей с автоматами. Бой в траншее длился две, может быть, три минуты, не больше. Бойцы били гитлеровцев прикладами, кололи ножами, избегая стрельбы. Немцы тоже не стреляли. Они были безоружны: их винтовки и автоматы оказались в стороне, составленными на время обеда. Немцы пробовали обороняться ножами; один из них отбивался котелком, из которого при каждом взмахе брызгала клейкая ячневая каша. Боец ударил его автоматом по каске; оглушенный немец присел на корточки, но котелка с кашей из рук не выпускал...
Несколько немецких солдат, выскочив из окопа, пустились наутек. Бровкин дал им вслед очередь. Двое упали. И тут только руководитель разведки спохватился.
- Стой! - крикнул он не своим голосом. - Стой! Есть еще живые?
- Есть один, - ответили из угла, где шла возня. - Никак не взять гада, сейчас кончим его...
- Не трожь! - закричал Бровкин в испуге. - Черти, "языка" же пришли брать!
Он оттолкнул бойцов от немца. Тот настолько крепко забился в патронную нишу в стенке окопа, что из норы торчали одни его ноги.
- А ну, хватайся!
Бойцы взялись за ноги и в два рывка выбросили гитлеровца на дно траншеи.
- Какой-то чин, - заметил один из бойцов. - С лычками.
- Вяжи! - приказал Бровкин. - И пошли, а то расчешут.
Уже не маскируясь, лишь слегка пригибаясь, бежали назад прямо по полю... Когда были совсем возле своих траншей, вслед им ударили немецкие минометы. Немцы долго долбили по кочкам и кустарнику. Минные разрывы гремели даже и тогда, когда возбужденный успехом, радостный Бровкин докладывал Селезневу.
- Задание выполнено, товарищ капитан! "Язык" взят. Звания не знаю, с лычкой.
- Ефрейтор.
- Убитых нет, только шестеро легко ранены столовыми приборами. Захвачено восемь автоматов, пистолет, два ручных пулемета. Винтовок не брали, тяжеловато тащить, товарищ капитан.
- Спасибо, Василий Егорович, - просто сказал Селезнев, протирая пенсне. - Передай благодарность всем ребятам.
Лукомцев остался доволен боевым выходом дивизионной разведки:
- Видите, майор, не ошиблись мы в Селезневе. Я чувствовал, что есть в нем что-то такое от следопыта.
Не ошиблось командование дивизии и при выборе командира молодого саперного батальона.
Однажды ночью Юра Семечкин, пробираясь с передовой линии в политотдел, заметил за кирпичным заводом, в поле, темную фигуру, совершавшую непонятные движения. Фигура бродила из стороны в сторону, раскачивалась, нагибалась, что-то искала в снегу.
- Эй, кто идет? - окликнул встревоженный Семечкин, доставая пистолет. - Стой! - И щелкнул курком: - Пароль!
- Свои, - отозвался человек на снегу. - Палить не вздумайте. А пароль я вам с такого расстояния орать не стану! Подойдите поближе, тогда и спрашивайте. И вообще, вы сами-то кто такой?
Семечкин храбро зашагал по снегу.
- Фунтик! - изумился он, узнав геолога. - Вы что тут?
Фунтик стоял с миноискателем.в руках и смущенно улыбался. Ночью он, оказывается, работал с этим прибором для отыскивания мин, чтобы назавтра утром ровным, уверенным голосом человека, знающего свое дело, рассказать о миноискателе бойцам, точными, проверенными движениями показать им, как надо с ним обращаться.
В противоположность Селезневу рядовой Фунтик до крайности расстроился и даже перепугался, узнав о назначении на командную должность, да еще на такую - в батальон! Только что был связным, и вот, на тебе, - начальник. Но приказ есть приказ, оставалось одно - работать, и он энергично принялся за дело. Копаясь в списках личного состава частей, Фунтик отобрал плотников, каменщиков, кузнецов, землекопов. Достал наставления по саперному делу, справочники, и в батальоне началось учение. Новый командир целый день учил молодых саперов, а ночью учился сам: взрывал толовые шашки, резал до боли в руках колючую проволоку, отрабатывая ловкие, автоматические, экономные движения. У него стала вырабатываться черта, так необходимая и бойцу и командиру: умение применяться к условиям войны. Фунтик открыл, что печи в землянках можно делать из водопроводных труб больших диаметров и даже из старых огнетушителей. А самое главное, за что он получил личную благодарность командира дивизии, - Фунтик знал теперь, как рыть окопы на мокром торфянике между нашими и немецкими позициями. Как-то один из пехотных командиров сказал в штабе дивизии: "Черт бы подрал этих саперов! Всю ночь ковырялись, а что "делали? Траншею в сорок сантиметров глубиной". - "Сорок? - переспросил тут же находившийся Фунтик. - Молодцы! Хорошо, что не пятьдесят. Иначе вода все бы залила. Мы, уважаемый товарищ, вынимаем за ночь лишь то, что промерзает за день".
Опыт Фунтика стал известен в штабе армии, и вскоре через "проклятый" торфяник от всех батальонов и рот к немцам зазмеились ходы сообщения; потом возникли выдвинутые вперед окопы и траншеи.
Бойцы, которые вначале с недоверием отнеслись к командиру в роговых очках, теперь полюбили его от всей души за человечность, за глубокие знания, за, как им казалось, большой военный опыт, за то, что к нему приезжают советоваться командиры из соседних частей.
"Опять к нам"! - многозначительно перемигиваясь, говорили саперы, завидев чью-либо "эмку" или "козлика" возле землянки своего комбата. Это "к нам" было преисполнено гордостью за весь батальон, за всю дивизию, выросшую из, ополченцев.