Теперь они поднимались вверх, затем долго шли по лабиринту длинных коридоров, который привел их к Загону, где содержались свежаки-новобранцы. За дверью скрывалась пара низких каменных бараков, подсвеченных чадящими жировыми фонарями. Их толкнули в левый. Все до сих пор были без одежды, включая девушек, — им даже не дали набедренных повязок, чтобы прикрыться.
В нос ударил густой запах пота и горелого жира. Но дышалось все же легко — похоже в подземельях исправно работала система притока и оттока воздуха. Хотя тусклые пятна ламп рассеивал мрак, их света едва хватало, и дальний конец барака тонул в полумгле. Вдоль помещения тянулись ряды грубо сколоченных низких деревянных лежаков. Как только в барак вошел воспитатель, с лежаков тут же стали сползать порхи и вставать на колени. Они прижимали подбородки к груди, исподлобья настороженно следя за каждым движением Шила.
Глаза Бренна цеплялись за любые мелочи, лишь бы это помогло отвлечься от панических мыслей. Вот у входа широкий стенной выступ, который, судя по множеству деревянных мисок, заменяет стол. Длинные лавки из щелястых досок. Рядом — бочка с черпаком, наверное — с пресной водой. Ящик с песком на случай пожара. Но вот зачем у противоположной стены в каменный пол вделана огромная железная бочка, почти на метр выступающая над ним? Бренн и раньше видел подобные трехметровые дошники, которые использовали для засолки, но их делали из дерева и вкапывали в землю. Над железным дошником — рычажная конструкция с цепями, ремнями и блоками. Зачем здесь эта хрень, что так напоминает жуткие устройства в Испытательном Рауме…
— Так. Вы — трое, — Яппар презрительно оглядел свежаков, — теперь это, — он обвел рукой подвал, — ваш милый дом, ваш свинарник… Здесь будете жрать, спать и срать. За драку — порка и бочка, за тайные потные утехи друг с другом — Хис Яппар отрежет яйца, — спокойно сообщил Шило новичкам, говоря о себе в третьем лице… Но судя по неподвижной тяжелой тишине было ясно, что слышали его все, причем уже не первый и не второй раз…
— Теперь вы, свиноматки, — Шило повернулся к девушкам, — ждать своей свинячьей участи будете тут… совсем скоро господин Хис Яппар навестит вас снова…
Дверь глухо хлопнула, лязгнул затвор. К новеньким тут же двинулся десяток поджарых крепких порхов с голодными жесткими лицами. Они не спеша обступили свежаков, с ухмылками рассматривая их, но их глаза то и дело перебегали на тела обнаженных дев, прикрывших волосами груди и срамные места. Бренн в свою очередь, крепко сжав губы, смотрел на «старожилов». Старожилы, как же! — из разговора Тухлого Краба с Зигором Болли он понял, что эти парни попали в Казаросса лишь на пару недель раньше него.
В Загоне было несколько десятков молодых рабов из разных земель, подвластных Лаару. Ширококостные желтокожие умшигтайцы, медноволосые юноши с севера Тейгу, сплошь покрытые татуировками обитатели острова Юха, смуглые жилистые джаккайцы, высокие синекожие парни из Каапро, быстроглазые ловкие рхетцы. Хватало и великорослых, чуть неуклюжих селян из провинций. У всех волосы или стянуты в хвост, или заплетены в косы. У каждого — широкий железный ошейник, с которого свисала костяная бирка с номером. На бедрах болтались тряпки, крепкие тела покрыты разводами грязи, синяками, шрамами, ссадинами и следами от бича.
Благодаря детству, проведенному в постоянных драках с одногодками и заклятым врагом Джоком, картинка была знакома Бренну до тошноты. Сейчас начнут проверку на вшивость. Надо успокоиться, или хотя бы сделать вид, что спокоен, иначе сразу почуют жертву, которую можно пинать во все щели. Он попытался расслабить плечи. Драка его не слишком пугала — дело привычное, обыденное… До холодного пота он боялся другого, о чем упомянул Шило, — что его могут отыметь. И хотя Яппар доходчиво описал наказание за подобные действия, всем было понятно, что опозоренный, опущенный слабак даже не вякнет. А то, что Бренн до сих пор был голым, вызывало особо острое чувство унижения и уязвимости. Внутри все сжималось от леденящего страха, и подавить его никак не удавалось.
Однако Бренн ошибся, — испытания надвигались вовсе не с этой стороны.
— Откуда тебя приволокли, крысеныш? — вдруг резко придвинувшись к Бренну, спросил плечистый рослый порх с белесыми ресницами и рыжеватыми волосами, чем-то смутно напоминавший Джока. Когда парень двигался, под бледной, лишь покрасневшей от загара кожей, перекатывались твердые мышечные бугры, но тело было рыхловатым, а на животе натек слой жирка. Понятно. Значит, для развлекухи выбрали его, Бренна, — как самого младшего.
— Из Канавы, жирная бледная крыса, — ровно ответил он, подавляя дрожь в голосе.
Бледнокожий явно не ожидал услыхать от свежака-недоростка столь наглый ответ и потому среагировал не сразу. И Бренн использовал подаренное мгновение. Когда здоровый веснушчатый кулак рассек воздух, целясь ему в челюсть, он успел уклониться. Белесый всхрапнул, разъярившись еще больше, и шагнул к Бренну, намереваясь как следует проучить охамевшего новенького.
— Хорош, Коста, — властно произнес невысокий смуглый парень с узким лицом, острым взглядом и жесткой черной косой, падающей на спину. Белесый с досадой уронил руку, и будто бы стал ниже ростом.
— Лаадно, Гайр, пусть помоечный крысеныш поживет пока, — протянул он, щеря рот в кривой улыбке.
Вот оно как… Похоже, что верховодит в бараке именно Гайр, а Коста, хоть и силится строить из себя равного, на деле опасается этого быстрого, как мангуст, парня, который на полголовы ниже него.
— Сколько тебе? — цепко оглядывая Бренна, спросил смуглый.
— Четырнадцать… через полгода будет…
— Это вряд ли, — без улыбки бросил Гайр. Белесый сипло засмеялся. Стоящие кругом порхи также заржали с каким-то надсадным весельем.
— Захлопнулись! — рявкнул Гайр и ткнул оттопыренным большим пальцем себе за плечо, вглубь барака. — А вы, новики, занимайте свободные лежаки. Скоро метчики пожалуют. — После он обернулся к жмущимся друг к другу девушкам: — Сели в углу и умерли!
Когда «старожилы», повернувшись спиной к новеньким, направились к лежакам, Бренн невольно поморщился, увидав на их лопатках красные овальные печати с надписью «Казаросса». Он двинулся вдоль прохода под оценивающими взглядами других невольников, приподнимавшихся с убогих лежбищ, чтобы разглядеть его в тусклом свете масляных ламп. В глазах товарищей по несчастью он не заметил ничего, кроме насмешки, пренебрежения и равнодушия. И ни капли сочувствия. Мы тут мучаемся — вот и ты мучайся. Как все…
Шедшие впереди него парни заняли два свободных лежака почти в конце барака, а ему пришлось идти дальше, вглубь, где воздух становился все более тяжелым и зловонным. Два незанятых лежака он нашел возле низкого входа в соседнее помещение — уборной, судя по вони и гулкому звуку капающей воды. Ссутулившись, сел на тощий тюфяк, из дыр которого торчала солома и пучки сухих водорослей. Подушкой служил такой же тюфяк, только в три раза меньше, одеяла не было.
Он не успел осмотреться, когда снова лязгнул засов. Чуть впереди Яппара, расставляя мощные, как столбы ноги, в барак вошли два телохранителя в кожаных доспехах. В волосатых руках — хлысты, за широкими поясами — изогнутые клинки. Прищуренные глаза Яппара шарили по фигурам порхов, торопливо встающих на колени, и примечали тех, кто замешкался. — Свежаки! Выползли вперед! — приказал он, растягивая слова. В проеме открытой двери показались фигуры двух метчиков, один нес толстую пластину из темного дерева, усаженную короткими острыми шипами, его помощник — глиняный сосуд. Один из телохранителей — кряжистый, рябой Хнор, обвел рабов брезгливым надменным взглядом. — Мордой к стене, — велел он Бренну, сдавив сзади шею и толкнув вперед, — прижмись брюхом и не дыши!
Камень обжег влажным холодом грудь и живот. Шорох, шаги за спиной. К лопатке прижали шипастую пластину, и Бренн невольно напрягся. Резкий удар, и он вздрогнул, ощутив колющую боль от шипов, вонзившихся в тело, и бегущие по спине теплые струйки крови. От крика удержался — терпеть можно. Второй слуга принялся растирать наколотую кожу тряпкой, смоченной в пахучей красящей жидкости. Через десяток секунд болезненного растирания на лопатке Бренна красовалась вспухшая печать раба — собственности Казаросса. У него отобрали свободу и заверили это важное изменение в жизни надежной кровавой печатью. А когда его шею стиснул ошейник с номерной биркой, — у него отобрали имя. Он стал жалким Девяносто девятым.
Процедуру провели всем по очереди, включая женщин. Когда одна из девушек завизжала от боли, Хнор разбил ей нос, ударив лицом об стену. Вторая порха, научившись на ошибке первой, вытерпела процедуру, не издав ни звука.
— Свиноматок в бабский загон! — приказал Шило, и Хнор погнал клейменных девушек за дверь барака. Оставшимся в Загоне свежакам швырнули ветхие набедренные повязки, и дверь тяжело хлопнула.
***
Бренн тупо смотрел вверх — на низкие потрескавшиеся камни потолка. Жуткий сон, начавшийся минувшей ночью, не собирался заканчиваться. Печать раба горела и саднила. Ошейник душил. Он не мог думать, не мог вспоминать, не понимал, что делать. Вздрогнул, когда на его лежак сел бледнокожий Коста. — Развлечься не хочешь, свежак, — помогает снять напряг…
Бренн резко подскочил, задохнувшись от злости.
— Не шуми, не шуми, девяносто девятый, — примирительно сказал Коста, — твоя тощая задница никому не нужна. Тут уже все есть, — прошептал он. — Пошли, поссым…что-ли…
Заманивает в уборную. Будут бить? Несколько минут назад туда прошли трое. Может, не ходить? Нет, нельзя, ведь так или иначе, справлять нужду придется, и поймать его там могут в любое время. Драки не избежать, значит — будь, что будет, но он пойдет на все, если его попробуют отыметь. Плевать. Жрецов здесь нет, а он постарается не убивать… чтобы выжить и не сесть на кол. Но яджу будто замерла, как и мысли в голове, — он вообще не чувствовал привычного пульсирующего биения в крови. Страх и отчаянье подавляли искру Синдри, гасили ее, а он никак не мог сосредоточиться. Мысли теснились, прыгали, как блохи, и разбегались.
Поднявшись с лежака, он лишь сейчас почувствовал, что мочевой пузырь переполнен — низ живота почти сводило судорогой. В уборной рядом с глубоким желобом для стока мочи, на длинной цепи стояла на четвереньках бритая порха, которую насиловали двое парней. Один тянул невольницу за уши, заталкивая разбухший пенис ей в рот, другой пристроился меж худых грязных ягодиц, вбивая огромный член в прямую кишку девушки. Вторая рабыня лежала на спине с широко раздвинутыми ляжками — над ней усердно трудился еще один порх.
— Видал! А ты боялся… Можешь пользоваться в любое время, — Коста довольно лыбился, наблюдая за насилием. Вся сцена вызывала отвращение. Возбуждения Бренн не почувствовал вообще. Отодвинувшись подальше, помочился в желоб. А когда повернулся, то позабыл, как дышать, — насильник как-раз поднимался с лежащей на спине женщины. Только это была не женщина. Это был парень — с отрезанными яйцами и пенисом, на месте которых багровел ожог, а из дырки мочеиспускательного канала торчала деревянная трубка.
За спиной заржал Коста. — Покажи-ка зубки, сучья жопа! — приказал он кастрату. Тот послушно открыл рот, растянув пальцами губы и показал изуродованные десны с глубокими ямами вместо зубов.
— Видал, девяносто девятый! Этот бывший живец здесь уже пару месяцев сосет и жопой трудится, еще до того, как нас в Загон пригнали. Говорят, обоссался от страха во время Игры… Так хозяин приказал его выскоблить и вырвать зубы, чтобы было приятнее иметь его в слюнявый рот, — охотно объяснил Коста, освобождая из-под набедренной повязки торчащий колом член.
— Стать сучьей жопой можно в любой момент… — добавил он, хватая кастрата за уши и резко придвигая к своему паху, — особенно это касается таких трусливых смазливых крысят, как ты, свежак… — Гляди — гляди, — сипел Коста, сжав ноздри задыхающемуся кастрату, — это твое сраное будущее, девяносто девятый. Готовься!
***
В спертом воздухе висело гнетущее молчание, нарушаемое тяжелыми вздохами, вскриками во сне, звуками, доносившихся из уборной, куда изредка проходили парни. Бренн забывался на несколько минут, и снова просыпался, не в силах принять весь ужас происшедшего. Он, свободный подданный, чистый перед законом… — ну, по крайней мере, так постановил Суд — вмиг оказался на самом дне, став презираемым домашним скотом, с которым могли делать, что пожелают.
На рассвете тьму подвала трижды пронзил тоскливый вой трубы. Резко сев, Бренн увидел, как порхи вскакивают с лежаков, покачиваясь со сна и растирая глаза. Через несколько минут слуги притащили «корм» — три огромных таза вареной полбы с рубленной свининой. К каменному столу подходили по десятку человек — сначала «старожилы», имевшие лежаки ближе к дверям, где было больше света и воздуха. Потом те, кто пришел в Загон позднее, и последними — Бренн и двое селян. За тем, чтобы никто не остался без пищи, внимательно следил Гайр. Сам он уселся за стол вместе с последней партией едоков, и в тазу оставалось еще достаточно корма, чтобы набить животы.
— Ты ешь давай, — шепнул Бренну сосед с номером сорок пять, — в большой семье клювом не щелкай…
Не ожидая и малейшей доброжелательности от товарищей по несчастью, Бренн почувствовал, что дышать будто стало легче, но напряжение, сковавшее тело и душу, не оставляло ни на миг.
— Да чего-то не лезет… — смутился он, настороженно глянув на Сорок пятого — широкоплечего гибкого парнишку с пепельно-серыми косами, свисающими вдоль висков, и яркими синими глазами.
— Ну, это по-первам… — пояснил синеглазый, — с перепугу… Тебя, по всему видать, не так давно освежевали, вот и колбасит не хило…
— Освежевали?
— Ну, в свежака обратили… — объяснил парень, — шкуру содрали…
— Да, — кивнул Бренн, уставившись на каменную столешницу, — содрали… Вчера…
— Вот я и говорю — привыкнешь… Ты еще ничего держишься — многие по два дня со сральников не слазят…
Бренн не хотел привыкать. Но его никто не спрашивал. Однако, видя, что синеглазый не пренебрегает им, он чуть осмелел и решил задавать вопросы, пока тому не надоест отвечать.
— А ты здесь уже давно?
— Да почти две недели… За это время каждый день пригоняли по несколько человек… А вчера, когда вас притащили, как раз набралась сотня свежаков без одного… Потому ты девяносто девятый… А мог быть сотым, — охотно делился сведениями синеглазый.
— И куда делся еще один?
— Ну, Шило эти недели мордовал нас на Скотном дворе до усрачки… и от усердия, видать, перестарался, — одного свежака насмерть забил, — спокойно рассказывал парень. — Говорят, Тухлый Краб рассвирепел и заставил его выплатить тройную стоимость порха. Шило прям взбесился…
— Скотный двор… Это…
— Да место на берегу, где дрессировки проходят, сам увидишь… Мы же не люди, мы — скот… — Парень говорил это без злости, равнодушно… Он свыкся.
Пока Бренн пытался протолкнуть в горло хоть ложку полбы, синеглазый рассказал, что его зовут Микко и он стал порхом в девять лет, когда отец продал его за карточный проигрыш в дальнюю рыболовецкую деревню. Там малолетних рабов целыми днями заставляли нырять за моллюсками и морскими ежами, которые затем доставляли в дорогие ресторации для ноблесс.
— Тебя продал родной отец? — не выдержал Бренн, понимая, что хотя и не стоит задевать больное место, но ему нужно было понять…
— Ну, да… — невозмутимо ответил Микко. — Это разрешено законом. Разве ты не знаешь?
Бренн не знал. Как оказалось, он много чего не знал. Он никогда не интересовался такими вещами. Конечно, что-то доходило до ушей, но вскользь, не оставляя никаких зарубок в памяти.
— Может, в Бхаддуаре продажа собственных спиногрызов и редкость — все ж столица, — продолжал синеглазый, — но в провинциях, в селах, да повсюду — дело привычное… Закон запрещает бабам травить плод, а продавать детей — разрешает… Народ доволен — лишние деньги в дом…
Бренн никак не мог осознать то, что рассказывал Микко-ныряльщик.
— До меня отец продал в Веселый дом двух моих сестер-близняшек… Им как-раз накануне двенадцать исполнилось…
— А твоя мать? Она что — она не возражала?
— Не так, чтобы шибко сильно… Всплакнула, само собой, когда сестер в Бхаддуар отправляла, да и позабыла… У нее же еще пятеро осталось, и она еще сможет долго рожать… А когда отец денег за сестер привез, опять заплакала — только уже от радости… Порося зарезали…
Микко вздохнул, вспоминая подробности. До совершеннолетия доживала лишь половина порхов-ныряльщиков. И это много. Их даже лечили, если была надежда, что после травмы или болезни, молодого порха можно использовать по-новой. А когда Микко исполнилось пятнадцать, хозяин за хорошие деньги продал его в Казаросса, и Микко считал, что может быть, это неплохой шанс выжить и вырваться отсюда…
От него же Бренн узнал, что на здесь, на нижнем ярусе четыре Загона, и в каждом пять десятков голов скота, как выражался Шило. Один Загон впервые отвели для свинок — так называли свежаков-девушек. Хозяин Казаросса задумал выдрессировать из них живцов-самок, чтобы внести в Игры «свежую струю» и дополнительный половой азарт.
Договорить с Микко не удалось — их прервал загремевший засов, при звуке которого все юноши сели на пятки, прижав подбородки к груди. Вошел Хис Яппар с подручными.
***
Серебристо-розовый песок, который можно найти лишь на побережье Сильфурбэй, струился через горловину старых песочных часов. — Толковый живец должен уметь, как можно дольше находиться под водой, — лениво сообщил Яппар, глядя поверх голов невольников. — И сейчас Хис Яппар посмотрит, как долго продержится наглый порх, посмевший напасть на своего бывшего хозяина и нанести ему рану в присутствии господина ан Хурца.
Шумные вздохи и шепотки пронеслись под сводами подвала. Бренн замер. Понеслось! А он-то, придурок, решил, что о нем забыли, и наказание, о котором упомянул Тухлый Краб, его миновало. Холодный, как у мурены, взгляд Шила быстро отыскал его среди других рабов.
— Девяносто девятый! — рявкнул воспитатель, — выползай на свет, мелкая гнида!
В животе зашевелился ком черных гадюк, ноги стали ватными. Микко с недоумением смотрел на Бренна, приоткрыв рот. Множество недоверчивых глаз сверлили его со всех сторон, пока он, едва передвигая ноги, шел к Яппару.
— Что — очко заиграло! — услыхал он ехидный смешок справа, — то ли еще будет…
— Не дрейфь, малёк, — прошептал кто-то в спину, — не ты первый…
Бренн честно старался не дрейфить, уговаривая себя, что владелец Казаросса обещал лишь наказание, но не казнь, значит, его по любому должны оставить в живых… Наверное. Однако всплывающие в голове слова Микко о замученном новобранце только усилили страх. Злоба Шила может привести к непредсказуемому результату… Или, наоборот, вполне себе к предсказуемому.
— Шевели булками, урод! — Не скрывая ухмылки, к Бренну подошел рябой Хнор и толкнул его к дошнику.
— Начинай экзекуцию, Хнор… — приказал Шило, улыбаясь и внимательно наблюдая за Бренном из-под полуприкрытых век.
Надсмотрщик связал Бренну руки за спиной, стянул щиколотки ременной петлей, и резко ударил под колено. Упав животом на край бочки, Бренн задохнулся от боли. Не дав ему отдышаться, Хнор дернул цепь, перекинутую через блок на поворотном рычаге, и вздернул жертву вниз головой. Перед глазами заколыхались каменные плиты пола, затем раздался скрежет, — Хнор повернул рычаг, и Бренн завис вниз головой над черной водой прямо по центру бочки.
Ни хрена не страшно… не страшно, — он сотни раз нырял со скал, так с чего ему пугаться мелкого моря в бочке. Ведь топить до смерти его не будут. Конечно, не будут — жлоб Яппар не захочет выплачивать стоимость еще одного порха. Это всего лишь муторное наказание. Он продержится.
Цепь резко опустилась, и Бренн, едва успев вдохнуть, погрузился в мокрую стылую черноту, сдавившую со всех сторон. Вода была холодной, гораздо холоднее, чем прогретая солнцем морская вода в гавани. Он сразу перевернулся, и, оттолкнувшись от дна бочки, стал подниматься к поверхности, глядя вверх — на дрожащий свет, который заслоняло широкое тулово Хнора, склонившегося над краем дошника. Массивная темная фигура над водой взмахнула рукой, и прямо под ложечку ударила длинная толстая жердь, которая едва не вышибла из груди весь воздух. Вот же храфн поганый! Пытаясь увильнуть от следующего удара, Бренн подался в сторону, но жердина ткнула его в плечо, в живот, в голову, в грудь, и он задергался всем телом… Изо рта вырвались каскады воздушных пузырьков, заскользившие вверх, к свету. А Хнор все продолжал тыкать его жердью, придавливая к дну дошника и не давая вынырнуть. Легкие зажглись огнем, в ушах зазвенело, и в открытый рот хлынула черная вода.
Наконец, цепь резко дернули вверх, и хрипящий Бренн повис над бочкой, извергая из себя воду, утренний корм, рвоту и сопли. Сквозь заложившие уши он едва расслышал слова воспитателя: — Свежак продержался в бочке всего один поворот часов, прежде чем начал глотать воду и дергать плавниками… Убожество!
Дождавшись, когда Бренн отплюется и откашляется, Шило кивнул, и Хнор вновь повернул рычаг, погружая Бренна в холодную тьму. И он снова корчился на дне дошника, придавленный жердью, но на этот раз измученные легкие продержались гораздо меньше. А через минуту его снова топили в черной грязной воде. Ужас не прекращался.
Он очнулся на каменном полу под тяжелой ступней Хнора, давившей ему на спину. Хлынувшая изо рта вода залила надзирателю шаровары. Разозленный Хнор, похабно ругаясь, принялся хлестать его плетью, пока Яппар не велел заканчивать экзекуцию.
Отлежавшись возле дошника, Бренн поплелся на свое место, опустив глаза… Но, найдя в себе силы, все же вскинул голову и уперся взглядом в лица порхов, наблюдавших за ним. Он увидел многое… Микко явно сочувствовал. Многие перепугались, и было ясно, что они готовы делать все, что угодно, лишь бы не попасть в черный дошник… Усмехающийся Гайр подошел и, ободряя Бренна, пожал ему плечо, причем в его темных глазах светилась искра уважения. Кто-то хмурился, отводя взгляд, кто-то, как бледнокожий Коста, не скрывал злорадства… Но Бренн чувствовал и кое-что еще — от большинства парней исходили волны тщательно скрываемого опасения и нежелания связываться с ним — бешеным свежаком, который не убоялся казни и едва не загрыз своего бывшего хозяина…
Скрючившись, он сидел на тюфяке и трясся. От горечи и боли во всех местах, куда неумолимо била жердь Хнора, сводило скулы… Но это не мешало понять, что ему неслыханно, просто невероятно повезло, и, прикрыв глаза и дрожа от озноба, Бренн послал хвалу колченогому Перу-Пели.