Первые дни и недели в Казаросса слились в нескончаемый тяжелый сон, который не прерывался ни на минуту. Следующие были не лучше, а многие и хуже, но именно первый месяц изнурительного напряжения всех сил на грани смерти врезался в память бесконечным кошмаром.
Ежедневные дрессировки в воде и на берегу продолжались с зари до сумерек с получасовыми перерывами на скудные перекусы сырными лепешками и кислым молоком, — «чтоб брюхо при выдохе втягивалось аж до позвоночника, оно должно быть пустым», часто повторял Джерг Риган.
Когда солнце тонуло за горизонтом, их вели обратно — во мглу подземелий, и, только тогда слуги приносили в тазах обильный «вечерний корм» — вареную чечевицу с мясом, ячменную кашу, масляный хлеб и разбавленное кислое вино. В первые недели, прежде чем замертво упасть на жесткий топчан, Бренн с закрытыми глазами пихал в рот ложку за ложкой, заставляя себя глотать корм, заливая его вином, и опять глотать. Иначе — выжить, да еще и по его задумке — стать сильнее, было невозможно. Раз за разом он находил в себе силы встряхиваться, как Самсон, искупавшийся в морских волнах, и твердить себе, что он все еще жив и даже не покалечен… хотя тело, сплошь исхлестанное бичом, было покрыто свежими и подживающими ожогами.
Акулий Хрящ быстро наращивал темп дрессировок, до предела усложняя задания. Разминка всегда начиналась с бега, растяжки, прыжков и кувырков. Потом порхов гнали над углями по брусьям, которые ставили все выше, а искрящиеся красным черные дорожки вдоль них становились шире.
Наставник заставлял их нырять со связанными руками, хватать со дна ртом мелкие камни и поднимать их на поверхность. И, к сожалению, Микко оказался прав — теперь и в воде, и на суше свежаки постоянно несли на себе дополнительный груз в виде грузовых колец на поясе и на ногах. Каждый день Бренну приходилось, задерживая дыхание, бежать с утяжелителями по нижним ступеням бассейна, проталкиваясь сквозь толщу воды.
Теперь при выполнении заданий на Скотном дворе и в бассейне Бренн использовал учебное тупое оружие из дерева с железной сердцевиной, причем оно было гораздо тяжелее боевого меча, трезубца или копья. Все чаще приходилось драться под водой с другими парнями и на кулаках, и с тренировочным мечом. Травм становилось больше, но Бренн понемногу набирался опыта, и проигрывал все реже, однако справиться с Гайром и с Костой ему не удавалось.
— Живец или кортавида-надводник имеет дело с хищными рыбами-летунами, и чаще всего использует рубящий удар, чтобы выпотрошить их «в полете», пока они не вцепились ему в глотку или не сбили с ног… — объяснял Акулий Хрящ. — А под водой кортавида-ныряльщик обычно применяет короткий удар — колющий, тычковый или секуще-режущий. Долгий удар с замахом небезопасен даже на суше, поскольку боец открывается для встречной атаки, и уж тем более может стать роковым в воде, замедляющей движение. И потому, чем короче удар, тем скорее он достигнет цели и нанесет смертельную рану врагу. Если же ныряльщик начнет замахиваться… его сожрут!
С полудня дрессировки проходили в Колесе. Так называли сложную механическую конструкцию в отдельном бассейне, подобную той, что использовали в Аквариуме, только раза в три меньше. От небольшой центральной площадки, закрепленной на мощных опорах, в стороны веерной спиралью расходились обрезные доски и брусья не шире ладони, установленные на разных уровнях. Одни выступали из воды на локоть, другие были затоплены, третьи — поднимались на высоту человеческого роста. На небольших площадках, устроенных между ними, с трудом умещалось не более трех живцов. Колесо крутилось с разной скоростью то по солнцу, то против, и порой внезапно останавливалось, — потому удержаться на доске было той еще задачей.
Вместо «общения» с живыми смертоносными существами, свежаки тренировались на «рыбных куклах» — муляжах, обтянутых высушенной акульей шкурой. Сухая жесткая чешуя даже при скользящем касании оставляла на коже глубокие ссадины, и это заставляло Бренна дополнительно напрягаться и изворачиваться чтобы избежать ее прикосновения.
Для игр с рыбными куклами применялись особые механизмы, смонтированные над Колесом. При его вращении многочисленные муляжи, заменяющие живых хищников, опускались, поднимались и раскачивались, меняя направление и скорость движения. Чтобы свежаки не расслаблялись, на конце длинного рыла «куклы» торчали железные шипы, которые при ударе оставляли на теле неглубокие, но болезненные кровоточащие ранки — «рыбьи поцелуйчики». Бренн, как и остальные, с ног до головы был покрыт «поцелуйчиками» и ссадинами от колючей оболочки кукол. Очень часто стремительный сильный удар «рыбы» просто сшибал с ног, и сорвавшись, Бренн летел в воду. А на Колесе от каждого свежака требовалось одно — не падать и нанести как можно больше ударов по муляжам, уворачиваясь от их рыл любым способом.
Над водной поверхностью на горизонтальных перекладинах и поворотных рычагах были закреплены «подвески» — жерди, канаты и кольца, болтающиеся на разной высоте. Подпрыгнув и схватившись за них, порхи могли на несколько секунд зависнуть над «полем боя», поджав ноги и избегая атак хищников. Самые ловкие умудрялись таким образом даже перелетать с одной площадки на другую, если могли сильно оттолкнуться или раскачаться. Чтобы свободно пользоваться подвесками, Бренну не хватало роста, и он злился, ведь чем выше поднимешься над водой, тем дальше окажется твоя задница от рыбьих зубов. И он старался не избегать нагрузок при прыжках и беге, чтобы восполнить недостаток роста умением прыгать выше и дальше, чем рослые старшие парни.
По массе, размеру и форме рыбные куклы почти не отличались от летучих и прыгающих морских тварей, которых Джерг Риган показывал в подводных клетках, терпеливо перечисляя их особенности и повадки. Бренн впервые в подробностях рассмотрел легендарных рыб, которых доставляли из морей Хибэя и Мадальгара. Они во многом походили на своих сородичей из Лютого океана, но были гораздо крупнее, агрессивней, а главное — имели мощные крылья-плавники.
— Даже обычные химеры угрожают человеку, если нападают втроем или вчетвером, — Хрящ указал на метровую рыбину с широким рылом и лупатыми, похожими на яичный белок, глазами. — Своими загнутыми, похожими на акульи, зубами, тварь, как бритвой срезает кусок мяса, и неудачник гибнет от невыносимой боли и потери крови. Ну а летучие мальдагарские особи, помимо зубов, могут разодрать тело шипом на хвосте. А если живец растеряется, зевало раззявит, то крупная тварь собьет его с ног… и он голубком полетит прямо в пасти ее товарок, алчущих свежего мясца…
Бренн с внутренним содроганием разглядывал будущих «врагов», их суженное к хвосту тело, безобразно огромную голову и длинный бичевидный хвост с острым шипом на конце. В соседней клетке, вызывая опасливое омерзение, зигзагом двигались длинные тела метровых мурен с кожей, покрытой буро-лиловыми, болотными и желтовато-ржавыми пятнами. Хорошо просматривались широкие, похожие на крылья, грудные плавники, а сзади еще один — жесткий широкий, со множеством лучей.
По знаку сургача слуга швырнул сквозь решетку несколько крупных кусков мяса, и вмиг челюсти мурены широко раскрылись как у змеи, показывая треугольную острозубую пасть. Из тьмы глотки резко выдвинулась вторая пара челюстей, и Бренн вздрогнул от неожиданности. Он слышал, но никогда не видел, как именно охотятся мурены. Глоточные челюсти сомкнулись на куске кровоточащего мяса и потащили добычу в пищевод. Бренн застыл, поглощенный движениями рыбы, — чтобы запомнить, чтобы знать… чтобы самому не стать добычей.
— Любой рыбак с Мальдагара скажет, что мурены-летяги — кровожадные и свирепые твари, — будто сквозь слой тумана пробился низкий голос сургача. — Чтобы выпрыгнуть из воды, хищник использует мощный жопный плавник. А с помощью грудных плавников мурена удерживается в воздухе, пролетая до трех-пяти метров. Это немного, — Хрящ усмехнулся, — но вполне хватит неуклюжему живцу, если он не успеет вспороть ей брюхо либо уклониться… А иначе обе ее челюсти начнут с аппетитом рвать незадачливого болвана.
Шагнув к другой клетке, Бренн увидел синевато-розовое тело небольшой митцекурины с мерзко оголенными деснами, над рылом которой торчал уродливый вырост в виде клюва. Однако страшная тварь напомнила ему о безмятежном прошлом, когда они с Дуги смеялись перед афишей, на которой такую же акулу, только в три раза больше, разрубал знаменитый кортавида-ныряльщик… Как же его звали… Ну, да — Черный Катран… И в тот же самый день, почти три года назад, он получил искру Жизнедателя, вдребезги разбив кружку папаши Мартена…
Теперь Бренн уже не отвергал с раздражением дар, который поначалу, когда его продали в Казаросса, показался не только бесполезным, но и опасным для него самого… Нет… Яджу, копившись в крови и не находя выхода, понемногу меняла его самого. Он ощущал, что становится выносливее и быстрее не только благодаря изнуряющим физическим нагрузкам, и понимал, что, если бы не яджу, то давно мог оказаться в Харчевне или на цепи в качестве хусры.
Каждый раз, заходя в это зловонное место, он старался не смотреть в угол, где были прикованы «сучьи жопы». Один из кастратов прожил месяц, другой умер через неделю, и его тут же сменили на свежака из загона Арбая. Для постоянных измывательств во время дрессировок и наказаний лютый старик выбрал красивого кудрявого паренька с предгорий, который раньше был домашним рабом-певцом, но когда потерял голос, его продали. Арбай бесился от злости, что порх оказался непригодным для дрессуры. Парень не выдержал истязаний и ночью пытался покончить собой, зубами разорвав вены на руках… Ему наложили жгуты, остановили кровь. Затем Арбай, стоя перед шеренгами свежаков, оповестил: «Хозяину Казаросса принадлежит не только жизнь порха, но и его смерть». И, оскалив кривые бурые зубы, добавил: «Каждый из вас будет жить столько, сколько захочет хозяин, и умрет тогда, когда этого захочет хозяин. И вид вашей смерти тоже выберет хозяин».
Свежака приговорили к публичному показательному оскоплению, и в течение получаса сотня порхов смотрела на то, как воющему от боли и ужаса парню отрезали член и яйца, умело прижигая раны и вливая в рот очередную дрянь, не позволяющее ему потерять сознание или погибнуть от болевого шока. После этого старик Арбай лично вырвал ему зубы клещами, приговаривая: — Свежая сучья жопа готова для сладких утех!
Через неделю, когда раны в паху и рту у несчастного чуть поджили, над ним уже вовсю глумились бывшие сотоварищи. И это потрясло Бренна сильнее, чем жуткое наказание за попытку самоубийства.
Дни отбора «сучьих жоп» воспитатели проводили в конце каждого месяца, чтобы добиться слепого подчинения и подстегнуть усердие новобранцев на дрессировках. Порхи ждали этого дня с нескрываемым ужасом, ворочаясь всю ночь. И хотя Бренн, выкладываясь по полной на дрессировках, показывал результаты даже выше средних, накануне он напрягался до крайности.
Гайр был прав, когда предупреждал его — с первого дня Шило взъелся на едва достигшего совершеннолетия раба. И, размышляя, от чего так случилось, Бренн нашел лишь две причины такого отношения. Или Хис Яппар возненавидел его за наглость, типа из господской «солидарности», увидев, как он напал на Вислоусого, или, сравнивая Бренна с более взрослыми свежаками, считал его низкорослым, хилым и мелким, а значит — бракованным ненужным довеском. А скорее всего — и то, и другое вместе. Даже когда Бренн втянулся и почти ни в чем не уступал старшим парням, Шило не изменил к нему предвзятого отношения, видимо, уже по привычке, или из мерзостности своей натуры. Колючие, как у хоря, глаза воспитателя так и сверлили его в дни «отбора», и сердце Бренна стучало как сумасшедшее от дурных предчувствий.
Он знал, что пойдет на все, но не позволит сделать из себя хусру, знал, что убьет… Не в первой! — храбрился он, но понимал, что это не поможет сбежать. Если он убьет Яппара, используя яджу, то сразу «раскроется» как гнилой урхуд, а жрецы-служители Тухлого Краба сумеют его скрутить. Если он просто перегрызет Шилу горло, то его также обвинят в нападении на воспитателя. А значит, так или иначе, но его посадят на кол на Скотном дворе. Казнят напоказ, для острастки других, нарочно продлевая ему жизнь. Конец один. И все равно — если так случится, он захватит с собой как можно больше уродов, всех, кого сможет достать…
Эти тоскливые мысли долбили его голову, как дятлы. Но кроме страхов и постоянных панических ожиданий, зарождались пустые и бредовые, как он сам считал, соображения — одолеть жрецов можно, но для этого нужно обладать мощью Отца Непорочных — поганого Скааха ан Хара. Ну да, ну да… мечтать не вредно, порх… Особенно, сидя глубоко в жопе.
***
Прошло уже три месяца, как нижние подвалы забили новой партией свежаков, приобретенных Тухлым Крабом, а Бренна вместе с другими перевели в Загон на верхнем ярусе. Как и говорил Микко, там действительно было больше места и воздуха, корм стал сытнее, вечерний и предутренний свет радовал глаз, попадая в Загон из скважин в потолке, а главное — не было жуткого дошника с тухлой водой, где по приказу Шила регулярно «топили» порхов в качестве наказания.
Чем меньше времени оставалось до Игры Живцов, тем чаще и громче в Загоне обсуждали всевозможные ситуации, которые могут произойти в ходе боя с морскими тварями. Свежаки изо всех сил изображали уверенность, что все обойдется, они получат вожделенный статус кортавида и начнут свой путь к славе и свободе. Разъедающий душу страх парни скрывали за бурными спорами о тактике боя с разными видами хищных рыб, о том, как правильно распорядиться победой и сделать дальнейший выбор. Внимательно вслушиваясь в злые перебранки и веские доводы, Бренн не пренебрегал ничьим мнением, пытаясь сопоставлять, сравнивать и делать выводы.
Те, кто особенно рвался как можно скорее выкупить себе свободу, заявляли, что пойдут в ныряльщики, как в свое время сделал Джерг Риган. Ведь именно бойцы-подводники быстрее могли накопить нужную сумму на выкуп. Особо горячим парням Гайр напоминал — чтобы получать личные награды от поклонников, кортавида для начала должен получить статус «мастера», и у подводника на это уйдет в среднем один-два года. — Да я за год выкуплюсь, — хмыкнул Коста, с превосходством глянув на других, — вот увидите!
Острая неприязнь к бледнокожему, не мешала Бренну здраво оценить его самонадеянность, — Коста мог сделать то, о чем говорил, поскольку считался одним из лучших бойцов в загоне, уступая, пожалуй, только стремительному Гайру.
— Все это прям здорово, конечно, — широко улыбнулся Гайр, — ты стал мастером-кортавида, тебя прославляют, поклонники осыпают тебя серебром и даже золотом. И ты прав, — некоторые, особо выдающиеся бойцы, собирали нужную сумму за год-два после того, как стали мастерами. Только все почему-то стараются забыть, что этот год-два-три тебе нужно не только выжить в схватках с морскими гадами, но и как можно чаще побеждать.
— И я буду побеждать! Или ты сомневаешься в моих способностях, староста? — прищурился Коста, играя мускулами. Бренн заметил, что за последние месяцы бледнокожий порх перестал заискивать перед Гайром, стал держаться наглей и уверенней. Он даже ходить стал по-другому — чуть в раскачку, поводя мощными, но покатыми, плечами. Похоже, благодаря успехам на дрессировках, самомнение Косты раздулось, как рыбий пузырь, и теперь он считал, что ни в чем не уступает Гайру.
— Я во многих из нас не сомневаюсь, — спокойно ответил Гайр, быстро глянув на Косту из-под бровей, и не отрываясь от еды, — просто знаю, что жизнь найдет способ обломать любого… Ведь, чтобы скопить требуемую деньгу, я, если стану кортавида, должен участвовать во всех боях, на которые меня поставят…
— Ну и чего такого? Я, к примеру, так и собираюсь делать… — озадаченно посмотрел на старосту гибкий жилистый Зои, — лучший ныряльщик среди свежаков после Микко.
— А как идти в бой, если в прошлый раз, к примеру, тебе не слабо так порвала жопу плащеносная акула или вбил жало ракоскорпион? Значит, волей-неволей ты пропустишь несколько игр, пока не оклемаешься… И вот так — время до «самовыкупа» может растянуться на четыре — пять лет… А это слишком долго, чтобы кортавида не покалечился или его не сожрали рыбки. И уж если тебе не повезло, то твои кровью и потом накопленные монеты осядут в кошеле ан Хурца. Калека-кортавида, который не успел выкупиться, остается порхом, и его отправляют на работы с механизмами в подземные цеха Казаросса. Ведь порх вместе с деньгами остается собственностью Тухлого Краба…
Бренн был согласен с Гайром — гибель кортавида, даже опытного, продержавшегося достаточно долго, считалось обычным делом, а до момента выкупа доживал один-двое из десятка. А уж об увечных бойцах и говорить не имело смысла. Но сердца порхов грела сама возможность освободиться — ведь прямо над Скотным двором, подпитывая пламя надежды, стояли отдельные дома свободных кортавида. И живым примером перед глазами маячил бывший раб и нынешний дрессировщик живцов Акулий Хрящ, успешный, богатый, и повелевавший личными порхами.
— А ты? Ты сам кем хочешь стать, Гайр? — спросил Микко, отставив миску с кормом.
— Не решил еще, но думаю, — надводником, — Гайр задумчиво почесал разбитую бровь, — ныряльщику в разы трудней, тут не только сноровка нужна… Слишком долго надо держаться под водой без маски и отлично знать повадки особо опасных тварей. Надо заранее угадать, когда именно ракоскорп соберется вдарить своим жалом или отхватить тебе ногу клешнями… Или, как заставить акулу хоть на миг захлопнуть пасть… Хрящ не особо про них рассказывает, но оно и понятно — на Игре нам придется только с летучими гадами кувыркаться… а дальше… Дальше, он, видать, не заглядывал…
— Нам и этих гадов за глаза хватит, — буркнул Микко, — а акулу, если ничего другого не остается, надо бить в рыло, как собаку — в нос, — это срабатывает, хотя и не всегда…
— Тебе-то откуда знать… — Коста не изменил своего пренебрежительного отношения к Микко, уперто стараясь не замечать, что тот за время дрессировок стал лучшим подводником.
— Я-то знаю, и даже сам видал, как это делают… — не глядя на Косту, спокойно ответил Микко. — Правда в тех местах, где я ловил морских ежей, водились только щелеглазые и черные кошачьи акулы, они небольшие и не слишком злобные. Однако учили нас учили опытные рабы-ныряльщики, потому я знаю, что акулий нос чувствительный, как у собак…
Микко помолчал, вспоминая неприятное, и добавил: — А если не выйдет в рыло, то бить в глаза, рвать жабры…
— Правильно тебя учили, — кивнул Гайр, соглашаясь с ним, — а еще я слыхал, что особо нежное местечко у акул — ихний подбородок, навроде как у девок между ляжек. И матерые кортавида умудряются так пощекотать гадину под подбородочком, что она прям млеет, как полная дура…
Все не слишком весело хмыкнули. — Не успеешь ты ни в нос вдарить, ни щекотнуть… — хмуро буркнул синекожий угрюмый Ану, — пока тянешься к ней своими грабками, она тебе бошку откусит…
— Я надводником стану, — расчесывая подживающие ранки, твердо заявил Микко.
Бренн оторвался от миски: — Ты же с детства под водой! Тебе сам Жизнедатель велел ныряльщиком стать…
— Вовсе не Жизнедатель, — синеглазый криво усмехнулся, — а два урода… Один, которого я называл отцом, и который меня продал, а другой — который купил и замордовал до усрачки добывать этих сраных ежей! Как-то один умник — старый увечный порх, что учил цифре хозяйских деток, посчитал, что за пять лет я давился морской водой и подыхал не меньше пяти тыщ раз! — Микко почти кричал.
— Хва визжать как девка! Всем хреново приходилось, — оборвал его Гайр, и чуть смягчил тон, увидав потемневшие глаза Микко, — подыхал-подыхал, да выжил, даже калекой не стал, — скажешь не чудо?! Думаю, с твоей сноровкой и опытом ты сумеешь продержаться и стать «мастером». Пусть на это уйдет чуть больше времени, но…
И Бренн вдруг понял, что как-то постепенно он перестал злиться на судьбу и богов. Ему повезло. Он не сдох, он в Игре, и ему — порху-убийце подарили время, отсрочив конец. И если раньше при переизбытке яджу приходилось кипятить воду, разбивать, ломать и крушить, чтобы сбросить ее излишки, то страх выдать себя научил его осторожности, вынудил распределять силу внутри самого себя. Использовать ее по капле. Когда нужно.
Крохотный огонек надежды едва теплился, но Бренн не позволял ему погаснуть.