Лаар, провинция Тьерр
На выходе из Драхенрисс кортеж ожидали посланники короля Готфрида и гвардейцы в качестве дополнительной охраны. Поспешно распахнув дверь и быстро спустившись из вагона, не дожидаясь услуг Юцхана, Илайна будто проснулась от удушающего воздействия Тропы дракона. Она глубоко вдохнула свежий горный воздух и просияла, увидев дядю — рэя Олларда — бывшего зятя и по совместительству главного советника короля. Его первая любимая жена, умершая в родах пятнадцать лет назад, была младшей сестрой Готфрида. И хотя советник формально не являлся кровной родней прионсы, он всегда относился к ней, как к дочери. Илайна искренне расстроилась, что за эти годы Свер ан Оллард заметно постарел и похудел, а его густые темные волосы будто припорошил снег. Но в глазах сурового министра отразилось столько тепла, что, пренебрегая этикетом, она бросилась ему навстречу. — Дядюшка, дорогой, как же я рада вас видеть!
Он протянул ей обе руки, и она тут же сжала их. — Ты стала просто красавицей, малышка… прошу простить, Ваше Высочество, — советник с явным удовольствием разглядывал племянницу, — и, хотя это было ожидаемо, ваша прелесть кажется мне несказанно дивной!
Илайна сразу поняла, что рэй Оллард запнулся от неуверенности в том, как именно он должен обращаться к взрослой прионсе — наследнице престола, и она сразу избавила его от сомнений: — Дядюшка, прошу, обращайтесь ко мне на «ты», когда мы наедине, — мне так не хватало тепла все эти годы, — прошептала она, тихо засмеявшись.
— С радостью, дитя мое, — улыбнулся Свер ан Оллард, прикоснувшись губами к ее макушке. Он не отрывал испытующий, мягкий взгляд от ее лица, и его глаза заблестели. — Прости, детка… — что-то я стал слезлив, как дряхлый крокодил, — пробормотал он. — На миг мне показалось, что воскресла моя милая Цецилия — ты стала невероятно похожа на свою тетю — те же огромные глаза, как изумрудная вода в лагуне, сияющие медью волосы… Даже черты лица…
Он проглотил комок в горле. Илайна вспомнила портрет первой жены Олларда, зеленоглазой красавицы с золотисто-рыжими кудрями, — и пожалела, что тетя умерла в родах столь рано, оставив сиротами двух сыновей шести и восьми лет… Если бы тогда выжила новорожденная малютка, то сейчас ей было бы столько же лет, сколько Илайне, и, наверняка, кузины-ровесницы стали бы лучшими подружками. Если бы…
— Как отец, матушка? Мой брат? Он не женился?
— Не дождутся тебя, Илайна… — Советник расправил плечи и с улыбкой торжественно сообщил: — Докладываю, Ваше Высочество, — король Готфрид находится в предвкушении порадовать свою любимицу балами, турнирами, празднествами, нарядами и драгоценными безделушками, столь милыми женскому сердцу. А королева Элмера, обычно такая выдержанная и спокойная, просто вся извелась от нетерпения увидеть вас… Что же касается вашего брата, то Лизард до сих пор не женился, и, похоже, не собирается…
***
Караван быстро двигался по широкому Южному тракту через провинцию Тьерр мимо цепи невысоких лесистых кряжей, за которым простирались окутанные желтым туманом Ржавые болота. Ветра не было, солнце село, и языки тумана, добираясь до тракта, придавали сумеречному свету за окнами таинственную призрачность.
— Я ведь здешняя, с Манчака, что к северу от болот… — таинственным шепотом сообщила Гретта, наклонившись к Илайне. — У нас сказывали, будто в Ржавых топях тоже живут… только не люди…
— Конечно, не люди, — прионсе было не страшно, а весело, — в болотах, насколько я знаю, обитают лягушки, цапли, жабки, ну и змеи, наверно, водятся…
— Да, нет, вашвысочество, не смейтесь, — отмахнулась служанка, — вовсе не жабки… а склизкие монстры, что растут в болотной жиже. Прозываются они — сосуны. На башке у них на длинных отростках торчат три глаза, которые шевелятся над водой и выглядывают добычу. И как только увидит такая монстра путника заблудшего, она кааак пасть свою огроменную разинет, а из нее кааак выскочит длинный мокрый язык да и развернется аж… — она задумалась, подбирая пример, — ну вот, как от нас до тех «мороков». — Гретта показала на старые дуплистые дубы, с ветвей которых свисали длинные белесые космы мха, похожие на колышущиеся лохмотья. Илайна кивнула, сдержав улыбку, а доверчивые кастраты выкатили от страха глаза.
— Он, язык-то, когда сосун дремлет в болоте, во рту клубком свернут, — продолжала свой рассказ Гретта. — Так вот — этим самым шершавым языком он хвать беднягу, как муху, или комара, и прямо в рот свой поганый затаскивает…
— Гретта, — засмеялась Илайна, — да какого же размера рот должен быть, чтобы человек туда влез, сама подумай…
— А у сосуна пасть, как у змеи растягивается, — с торжеством поведала служанка, — вы сами, вашвысочество, не видели никогда, — вот и смеетесь. А мне об этом еще прадед рассказывал, — с упоением продолжала она свою историю, наслаждаясь страхом рабов. — А его челюсти… — да вот так прямо и раскрываются, — она показала на большой сундук с откинутой крышкой, и Жасмин, что сидел возле сундука, испуганно отпрянул в сторону. Гретта засмеялась, блестя белыми зубами, очень довольная произведенным на порхов впечатлением.
— А в пасти огромные зубы, — пощелкала зубками Илайна и, дразня служанку, высунула язык.
— А вот и нет, — с превосходством заявила Гретта, — вы, вашвысочество, небось про поцелуй сосуна и не слыхали? — спросила она и замолчала, нагоняя жути.
— Ладно, ладно, рассказывай…. — Илайне действительно стало интересно, что на этот раз напридумывает неугомонная Гретта. Фантазия у той была неистощима. Евнухи вытянули шеи, чтобы не пропустить ни слова.
— Им зубов и не надобно вовсе. Они как человека языком своим длинным шершавым выдернут, так его голову челюстями своими схватывают и начинают сосать да причмокивать. Так сосать, что с костей все мясо слазит. А бедолага, говорят, прям во рту у монстры вопит, жуть как вопит! Раз, сказывали, разбойники какие-то сумели чудище убить и мужика за ноги из пасти вытянуть. Так у него на черепе одни отрепья кожи остались, даже глаза были высосаны — монстра их очень любит…
— Хватит, Гретта, — Илайна поморщилась, не желая слышать противные подробности, — ты вон насмерть мальчиков перепугала. — Ей стало неприятно, а перепуганные порхи, и правда, сидели с открытыми ртами, прижавшись друг к другу.
— Идите, возьмите сладости, — подозвала она евнухов, — Гретта, ты своими сказками застращаешь всех слуг и охранников! И что мы будем делать, скажи на милость, если вдруг на нас и правда кто-нибудь нападет? Все стражники и даже верблюды, будут трястись, как мыши, напуганные твоими ужасами.
Жасмин и Лилия подползли к столику с пирожными и фруктами и стали торопливо набивать рты, словно опасаясь, что хозяйка вдруг передумает. Гретта брезгливо смотрела на юношей. — Как это вы, вашвысочество, так душевно с порхами обращаетесь? Не пойму я вас, хоть сто лет знаю…
— И правда — сто лет, — согласилась Илайна. — Только не думаю, что отдать ненужные мне сладости имеет хоть какое-то отношение к душевности, — голос ее стал холодноватым, но служанка не обратила на это никакого внимания. За прошедшие годы Гретта стала очень близка своей госпоже, и ей позволялось гораздо больше, чем даже высокородным фрейлинам, окружавшим маленькую прионсу в Розаарде.
— Вы их видите, — ну порхов этих. Все возитесь с ними… А никто другой из господ их даже не замечает, а уж тем более кастратов. Они же навроде скота, только говорящего… — рассуждала Гретта. — У нас в Манчаке на полях почти сотня клейменых порхов работает, так их строго держат — в хлеву, и едят они, как свиньи — из корыта…
— Превратить человека в животное угрозами и болью очень даже легко. — Чуть подавшись вперед, Илайна заглянула в круглые голубые глаза служанки. — Но, Гретта, разве можно быть уверенным, что… с тобой или со мной такое не случится?
— Уж в этом-то я уверена, — служанка повела полными плечами, — я дева свободная, — она горделиво выпятила упругую грудь и поправила белоснежный чепец, украшенный тремя рядами кружевных оборок.
— Мне бы твою уверенность, — странным голосом произнесла Илайна, и Гретта уставилась на нее с недоумением.
— Синдри Жизнедатель! — да что ж вы такое говорите-то, вашвысочество?! — запричитала служанка, и ее щеки и грудь покраснели от негодования. — И вообще, что-то скоро вы позабыли, как евнухи в Садах скалились, когда вы ихние уборные от дерьма отмывали? Им же, уродцам поганым, все ваши мучения, да унижения только в радость были…
Илайна невольно поджала пальцы на ногах, — она очень хорошо помнила боль от розог, которыми ее хлестали по нежной коже ступней за отказ мыть полы, приучая терпеть наказание без слез и воплей. В голове раздался сухой монотонный голос наставницы Морны: «Будущая королева должна сохранять достоинство в любой ситуации». «Ну, конечно», — мысленно ответила ей Илайна, — «даже отскабливая пол от грязи».
— Во-первых, Гретта, — начала она, неожиданно для себя самой копируя нравоучительные интонации Морны, — в Садах служили взрослые или старые кастраты, обученные обращаться с воспитанницами без особого почтения. Как я понимаю, это делалось специально — чтобы приучить нас к смирению, и одновременно — привить ненависть и презрение ко всем порхам. А эти мальчики? Они же ни в чем не виноваты. Их детьми вырвали из рук матерей и изуродовали, заставляя пресмыкаться перед хозяевами.
Лилия неожиданно наклонился и потерся щекой о ее голую ступню, щекоча кожу темными шелковистыми кудрями, а Жасмин стал лизать ей пальцы. Вздрогнув, Илайна отдернула ножку, — ей стало стыдно, противно, ей хотелось завизжать и даже ударить рабов… Но увидев благодарные глаза Лилии и Жасмин, она подавила раздражение и удержалась от того, чтобы грубо оттолкнуть их. — Не надо так делать, — строго сказала она, — никогда!
Из секретных девичьих разговоров Илайна давно узнала, что в Ариании красивых кастратов учат ублажать знатных дам разными способами, и эти сведения вызывали у нее одновременно и жгучий интерес, и брезгливость. Похоже, и к ней привели этих молодых евнухов, чтобы, не опасаясь за свою девственность, она могла получать телесное наслаждение от умелых ласк дрессированных порхов. Фуу — скривила губы прионса, поняв вдруг, что брезгливость она испытывает к самой себе… Слава Жизнедателю, что у дам-ноблесс в прекрасном Лааре нет таких омерзительных пристрастий…
***
Все произошло столь стремительно, что поначалу Илайна даже не успела испугаться.
Ббббах! Удар! Казалось, — ствол дерева или огромный валун свалился на крышу вагона, заставив его содрогнуться… хотя как это могло случится — ведь скальные каменистые осыпи и лесистые холмы тянулись на расстоянии от тракта. Гретта едва удержалась на ногах, ухватившись за лестничные перила, порхи шлепнулись на животы, Илайна вцепилась в подлокотники кресла, лихорадочно пытаясь сообразить, что происходит. Первая мысль «упало дерево… камень» — сразу погасла, когда второй удар потряс крышу, и сверху раздался скрежет.
Оцепенев, она с ужасом смотрела на потолок — деревянная обшивка с треском лопнула, и сломанные доски, как бумагу, разодрали атласную обивку салона. Из проломанного отверстия внутрь хлынул красноватый свет заката. Гретта визжала, как резаная, сидя на полу в ворохе пышных юбок.
Крракк! — неведомая сила вырвала часть обшивки полностью, и сверху — через открывшийся пролом с режущим уши клекотом спрыгнула… огромная птица. Пол затрещал, вагон качнуло. Перед Илайной тяжело ворочал туловом Рух — четырехглазый мифический птицезверь Умшигтайских равнин, которого до этого она видела только на картинках… С широко раскрытыми глазами она замерла в кресле, не в силах ни кричать, ни двигаться…
На фоне темно-бурой шерсти птицы выделялась мощная шея с жирными складками чешуйчатой синевато-розовой кожи. По бокам безобразной головы выпирали два красных с узким зрачком глаза, еще два — смотрели вперед, как у хищного зверя. Ища взглядом добычу, Рух алчно раскрывал огромный клюв с трепещущим черным языком. Передняя пара глаз вперилась в скулящего от страха Лилию, и птица издала удовлетворенный клекот. Огромная, желтая, похожая на куриную, когтистая лапа поднялась и резко опустилась, молниеносно разорвав шею юноши. По салону потек густой запах крови, бьющей фонтаном из шеи хрипящего евнуха.
Рух сделал шаг и вторым ударом тяжелого клюва пробил темя визжащей Гретте, тут же рухнувшей на мокрый от крови ковер. Впившись одной лапой в содрогающееся тело еще живой девушки, птицезверь стал раздирать его когтями и клювом. Тварь заглатывала куски вырванного вместе с клочьями одежды мяса, двигая мускулистой шеей и издавая утробные звуки насыщения. Затем резко дернул шеей…
Илайна услышала влажный хруст. Онемев от потрясения, она будто впала в транс. Оторванная голова Гретты, зажатая в клюве руха, смотрела на нее выкатившимся голубым глазом. На месте другого зияла кровавая дыра. Из разинутого рта служанки вывалился синий язык, а кровь из обрубка шеи толчками стекала по складчатой шее птицы, пропадая в густой грязной шерсти. С омерзительным треском Рух раздавил в клюве голову служанки. Череп лопнул как орех, и лицо трупа жутко перекосилось. Словно в кошмарном сне Илайна наблюдала за тем, как расплющенная голова Гретты продвигается вглубь пасти и исчезает в пищеводе птицезверя, уродливо вздувая его шею, похожую на тулово обожравшегося питона.
Проглотив раздавленную голову, рух резко изогнул жирно-жилистую шею в сторону Илайны, нацеливаясь на свежую добычу. Из клюва хищной «курицы» свисали похожие на кровяное мочало светлые волосы Гретты и кружевная лента ее чепца.
Качнувшись, Рух в один шаг оказался рядом с Илайной. В нос ударил запах тухлятины, вызвав приступ тошноты. Она перестала дышать. Кровь билась в висках, а сердце стучало так быстро, что казалось, еще немного, и оно пробьет грудь. Безобразная голова придвинулась ближе, и красные глаза, обрамленные бородавчатыми наростами, не мигая, уставились на жертву. Казалось, Рух ждет, когда добыча начнет кричать… Из приоткрытого клюва высунулся черный язык, с которого свисала красная слизь, и тут Илайна почувствовала острое жжение в груди… Воздух! Она больше не выдержит!
Девушка судорожно вдохнула, и птицезверь издал довольное утробное урчание, от которого ее сердце чуть не выскочило в горло. Уши заложило, время остановилось.
Дикий вопль прорезал глухую тишину. Выскочивший из-за ширмы Жасмин, прыгнул на стол, с него, как кошка, взлетел на спину Руха, обхватив его тулово ногами и вцепившись в шею у основания уродливой головы. Юный евнух с силой вонзил в боковой глаз птицезверя маленький фруктовый нож, раз за разом вгоняя внутрь лопнувшего месива крошечное лезвие. Крутя башкой, Рух издал свирепый клекот, и, пытаясь сбросить порха, приподнял огромные крылья, сшибая ими светильники, картины, посуду, и яростно принялся бить лапами столики, кресла, разрывая когтями атласную обивку стен. Острая шпора на лапе вонзилась в мягкое нутро кресла, пролетев мимо виска Илайны. Она соскользнула на пол, чтобы спрятаться за диван, но, неловко качнувшись, ударилась головой об угол стола. Сквозь надвигающуюся муть она видела, как страшная куриная лапа поднялась и, сорвав евнуха с шеи, швырнула его в груду обломков. С торчащим из глазницы ножом Рух замер, плотоядно урча и вновь нашаривая взглядом жертву…
***
Из пяти рухов, атаковавших караван, охранники смогли расправиться только с тремя, и за это время хищные птицы успели растерзать больше трети группы сопровождения. Сидя на траве, с ног до головы заляпанная кровью служанки и погибшего евнуха, Илайна не шевелилась, тупо уставившись перед собой. В ушах звенело, она не слышала ничего из того, что ей говорили. Перед глазами маячило изуродованное лицо Гретты с голубым глазом. И только, когда рэй Оллард заставил ее хлебнуть жгучего сладковато-горького напитка, она закашлялась и начала осознавать окружающее. На бинтах, охватывающих голову советника, виднелись пятна крови, загорелая кожа побледнела.
— Что, что с вами, дядя?
— Ерунда, моя дорогая, — я не боец, и всего лишь ударился о край рамы, ты можешь встать?
«Дядюшка лжет, — он вовсе не ударялся о раму…» — мелькнула мысль. Ее трясло, но она приходила в себя. Почувствовала, что за ухом дергает болью, — нащупала большую шишку. «Для меня этот ужас закончился лишь шишкой на голове… а милая Гретта… несчастный Лилия… храбрый Жасмин…». Истерика подступила к ней вплотную, но перед глазами возник унылый образ наставницы Морны с сурово сжатыми губами, и она почувствовала, что стала дышать спокойнее. Опершись на руку советника, Илайна поднялась на ватных ногах и оглядела поле боя вокруг каравана.
— Жасмин… — где он, где, дядя?
— Какой жасмин? Она что — бредит?! — Свер ан Оллард с тревогой обернулся к алрасу.
— Нет-нет, минрэй, — поспешил успокоить его Юцкан, — ее высочество спрашивает о евнухе, который пытался ее защитить от руха.
Твердые губы советника тронула слабая улыбка. — Твой порх жив, детка, и думаю, будет жить дальше, — успокоил ее рэй, охватывая плечи племянницы, и пытаясь отвести к неповрежденным вагонам. Несмотря на внешнюю сдержанность, ан Оллард пребывал в состоянии бешенства и унизительной растерянности, что происходило с ним очень редко. В сердце Лаара — обители покоя и процветания — произошло покушение на престолонаследницу! Это казалось немыслимым, невозможным! А то, что целью была именно прионса, советник не сомневался ни секунды. Один из рухов атаковал и его карету, но лишь опрокинул ее, на лету убив несколько охранников… Однако птицезверь даже не пытался добить его…
Советника раздирала злость и досада, что, валяясь без сознания, он не имел возможности ни вступить в бой, ни помочь племяннице, ни даже наблюдать за воздушной атакой. Тем временем, прионса мягко, но решительно освободилась от успокаивающих объятий дяди. Без церемоний оттолкнула юношу-пажа, смотревшего на нее, приоткрыв рот, и, обходя разодранные трупы, направилась к туше руха, вокруг которой сгрудились стражи-арианцы и сопровождавшие Олларда королевские гвардейцы.
Страшная отрубленная голова птицезверя, казалось, все еще сверлила Илайну передними, затянутыми пленкой, глазами. В боковых глазницах торчали длинные арбалетные болты. Перерубленная шея желтела срезами массивных позвонков, заляпанных кровавыми волокнами плоти и жил.
— Докладывайте! — приказал советник начальнику лаарской охраны. Тот торопливо начал объяснять:
— Группу из пяти птиц вел ичан — «ведущий Рухов», минрэй. Мы с трудом завалили лишь трех. Пуль и коротких болтов рухи почти не замечают — посмотрите, минрэй, их шерсть очень густая, многослойная. Кожа толстая, под ней — очень плотная жировая прослойка — в ней все вязнет. Сердце и печенка также прикрыты жиром и мощными мышцами груди и брюхе. Но летучая скотина сдохнет, если пробить пару ее глаз, достав до мозга.
— И что? — нетерпеливо спросил Свер ан Оллард, — в Ариании и Лааре настолько хилые стрелки?
— Нет, минрэй, — смутился офицер, — просто мозг у рухов тоже защищен жировым слоем, а еще эти летающие куры весьма увертливы, несмотря на размеры, и потому поразить глаза сложно… но…
Офицер был перевозбужден, и, по-видимому, больше опасался не рухов, а гнева королевского советника. Однако Олларду хватало здравого смысла понять, что упрекать гвардейцев и арианских воинов было бы несправедливо — предусмотреть подобную атаку не сумел ни он сам, ни король Готфрид, ни служба безопасности.
— И как только они летают — эти шкафы? — пробормотал себе под нос офицер.
— Как-как, да не иначе как с помощью гнилого шаманства проклятых умшигтаев! — вмешавшись в разговор лаарцев, гневно воскликнул алрас. Рэй Оллард не возразил ему, но и не поделился своими соображениями, внимательно рассматривая внутренности разрубленной птицы. До сего дня советник видел лишь подрастающих птенцов рухов величиной с десятилетнего ребенка… Их дрессурой последние два года с азартом занимался прионс Лизард, естественно, в защищенных вольерах и под неусыпной охраной жрецов. Белый Принц обожал охоту, экзотических животных и даже для верховой езды чаще использовал не жеребца, а огромного тсаккура, служившего ему, подобно верному псу.
— И как же ваши люди справились еще с двумя… курами? — спросил советник.
— Врагов у руха нет, — ответил управитель каравана, перехватив инициативу у лаарского офицера. — Но, хоть мозги прикрыты толстыми костями черепа, темя ему пробить можно, там кость тоньше, слабее… — ведь нападать на птицу сверху просто некому… И вот именно это обстоятельство и помогло спасти ее высочество. — Алрас низко поклонился прионсе, невозмутимой и бледной, стоящей в окровавленном платье рядом с тушей птицы и не сводя с нее широко раскрытых зеленых глаз.
…Курица, всего лишь большая боевая курица, только с крыльями… — Ничего страшного, — уговаривала себя Илайна. Она десятки раз ощипывала и потрошила кур на огромной кухне, когда их учили стряпать, как простолюдинок. Просто те, настоящие куры были меньше… и глаз у них было всего два… Но ничего страшного, — если забыть, что эта громадная четырехглазая курица насмерть заклевала Гретту… как и говорила старуха Гримхильда…
— Рух стоял прямо под проломленной крышей вагона — готовился напасть, но хвала Жизнедателю, — воины стреляли прямо с крыши в упор и вбили ему в макушку сразу несколько пуль и длинных болтов. Успели разворотить ему мозги… Правду сказать, зверь уже подранен был — мальчишка-порх ему глаз раскурочил…
Оллард кивнул, вскользь отмечая, что следует щедро наградить спасителей королевской дочери.
— А те вот уроды, минрэй, — внедрился в разговор Юцкан, кивнув на дохлых птиц, лежащих подальше, — даже на земле крутились, как бешеные — били когтями, клювами… Глаза то у них, что спереди, что по бокам — все вокруг видят. Шея высоко сидит — пешему с земли трудно достать, даже если ближе подобраться. Ранены пятнадцать человек, семь разорваны в клочья. Два верблюда да четыре жеребца погибли…
— Как справились? — Оллард задавал короткие вопросы, ожидая полных, но четких ответов.
— Наши воины, арианцы, — подчеркнул алрас значимость вклада в победу своих солдат, — атаковали рухов на боевых верблюдах с двух сторон, чтоб сбить их с толку. Бросали болас — одному зацепили шею, двум другим сумели опутать лапы. Одновременно использовали и болты, и копья, и огневое оружие. Это вынудило подранков опуститься на землю, а уже там по их шеям наискось прошлись боевыми косами… А шея будто деревянная — на вид голая, да вся в жесткой плотной чешуе…
— Вот именно, — согласился с ним офицер лаарских гвардейцев, — и потому, если нохой догадаются прикрыть шеи рухов кольчугой, а голову чем-то навроде шлема, — убить птиц будет очень трудно…
— Трудно, но вполне возможно, если Энрадд согласится поставлять нам новые, а не устаревшие модели огневого оружия, — отрезал Оллард.
Слушая подчиненных, он не переставал прокручивать в голове возможные причины нападения на прионсу. Кто стоял за этим покушением на жизнь племянницы. Умшигтайцы? Смешно. Племена Умшигтая, включая нохой, которые умели дрессировать рухов, боготворили властительниц Лаара с древности, и, как божеству, поклонялись Элмере. Кроме того, уже много лет боевые группы рухов под управлением ичанов использовались для тайных военных и разведывательных операций самого Лаара. И весьма успешно, особенно в связке с жрецами, которые держали под контролем племена Умшигтая. Нохой служили преданно, как и прочие обитатели равнин. У них нет и быть не может причин для кровавой атаки. У них нет воли против древней силы Элмеры Милостивой.
Советник подошел к изломанной фигуре наездника-ичана, толчком ноги перевернул тело на спину и поморщился. Ведущий Рухов был жив и тяжело дышал. Под ключицей торчал арбалетный болт. По изуродованному лицу нельзя было определить, к какому именно племени относится злоумышленник. Губы и нос были срезаны, и вверх смотрели черные дыры ноздрей и щерящийся рот.
Илайна, упрямо сопровождавшая дядю, отвернулась, не в силах вынести вид еще одного изуродованного лица. Она не понимала, как можно одновременно испытывать к врагу и гнев, и отвращение, и жалость, но это было именно так. Управитель каравана наклонился к раненому, сорвал с поясного ремня маленький костяной кинжал в виде короткого острого шипа и покрутил его в пальцах.
— Слыхал я об ичанах, — он кивнул на стонущего пленника, — что при пленении они выкалывают себе глаза, чтобы даже с помощью яджу нельзя было выведать их секреты, увиденные сверху города и тракты, а главное — лица тех, кто отдавал им приказы. Может, это лишь их суеверия, но мы на всякий случай все же перебили этому скоту пальцы на руках, минрэй, и теперь он не сможет выколоть себе глаза…
— Отлично, — кивнул Оллард. — Пусть с ним разбираются Жрецы. Дознаватели выдавят из него все, что смогут. Преступник должен остаться живым, а его глаза — неповрежденными. На всякий случай… — Он со значением посмотрел на врачевателя, который степенно поклонился и раскрыл лекарский короб.
Пытаясь успокоиться, Илайна смотрела вдаль — где в сгущающихся сумерках еще виднелись хребты Змеиных гор, но услышав отвратительный булькающий звук, невольно обернулась: ичан хрипел, глядя прямо на нее, а из его раззявленного рта хлестала кровь. Она не могла отвернуться, — ее будто парализовало. Хрипящий ичан оскалил в жуткой улыбке окровавленные черные зубы, и вдруг с силой харкнул в ее сторону. На подол шелкового платья шлепнулся кровавый кусок мяса. Юный паж, до этого державшийся довольно стойко, не выдержал, и бросился прочь, содрогаясь всем телом и давя рвотные позывы.
— Ичан откусил себе язык! Он сейчас сдохнет — останови кровь! — яростно вопил алрас, тряся перепуганного врачевателя, который не знал, что делать.
С досадой поморщившись при виде исходящего кровью ичана, Свер ан Оллард продолжил размышлять: Так кто же мог направить нохой против дочери властительницы Лаара? Арианская принцесса Фрейя отравлена в цитадели, прионсу Лаара пытались убить по дороге домой… Неужели мудрейший малхаз Мгер-Камари решил, что это Лаар устранил его дочь Фрейю и приказал подкупить, или обмануть, или умело подставить племя нохой… Абсурд. Во-первых, племена Умшигтая, и особенно нохой — враги Ариании. Во-вторых, у нас ровные плодотворные отношения с малхазом… В-третьих, королю Готфриду не нужна смерть малолетней дочери Мгер-Камари. В-четвертых, даже если бы это покушение было задумано Готфридом, то Илайну заранее вывезли бы из Садов, не подвергая ни малейшему риску… И малхаз должен был это сразу понять. Убивать дитя одного правителя, когда дитя второго находится в заложниках у первого, — невероятная и невозможная глупость.
Ну, а в-пятых… — завершил мысль советник, — я бы об этом знал…
И вот тут нить терялась. «Кому выгодна смерть обеих принцесс? Или за двумя покушениями стоят разные силы?» Пробитая голова заболела еще сильнее.
***
Жасмин оказался не только смел, но и живуч. Его раны умело обработали, обрив голову справа, и теперь, перебинтованный, со слипшимися от грязи и крови кудрями слева, он пытался сопровождать госпожу, как и прежде, перемещаясь по-собачьи. Илайна присела перед ним на корточки и серьезно сказала, глядя в большие вишневые глаза евнуха: — Ты спас наследницу престола, Жасмин, и заслуживаешь награду — с этой минуты ты больше не порх, а свободный подданный Лаара, что будет подтверждено записью в Королевской Книге Учета. Ты настоящий герой, и я запрещаю тебе бегать за мной на четвереньках, понял? Пока не поправишься — лежи и объедайся вкусностями. А дальше… дальше мы с тобой решим, что делать…