По дороге к Пьяной русалке Бренн успел облевать несколько углов. Когда он, наконец, добрался до дома Ри, у дверей уже стояла лекарская коляска, запряженная двумя крепкими порхами. Видно, отец Дуги, поняв, что случилась беда и не дожидаясь вестей, сразу помчался за лекарем. И, похоже, уговорил «дорогого» врачевателя. Залив в пересохшую глотку полкувшина воды, Бренн поднялся по скрипучей лестнице в спальню, куда Дрифа отнес молодого хозяина. Робея, он остановился возле открытой двери, где в растерянности жались Пепин, Герда и Мелена. В душной комнате стоял едкий запах мочи — Дуги уже не контролировал себя.
Прибывший к пациенту врачеватель Барнабас был относительно молод, но завитая борода, крашеная в лиловый цвет по Арианской моде, придавала ему солидности. Ученик Барнабаса — прыщавый юноша лет шестнадцати, пристроился подальше от больного. Не приближаясь к кровати, где хрипел Дуги, лекарь щелкнул холеными пальцами. Ученик немедля подал ему увлажненный сладкими духами платок, который тот прижал к носу. Поджав губы, Барнабас бесстрастно смотрел из-под полуприкрытых век, как тетушка Улла бестолково топталась около задыхающегося сына, подвывая от отчаянья.
Старая Ойхе не отрывала от правнука неподвижных слезящихся глаз. Лицо и шея Дуги отекли так сильно, что растянутая кожа блестела, воспаленные разрезы зияли, а на теле стали появляться кровянисто-водяные пузыри. Увидав Бренна, старуха схватила морщинистыми пальцами его за рукав и потянула внутрь. Исподлобья изучая врачевателя, он прижался к камням холодного очага, чтобы ослабить боль от ожогов.
Сбросив дорогой плащ на руки Мартена, врачеватель, брезгливо скривив губы, смотрел, как Дуги хрипло дышит открытым ртом и сучит ногами по мокрой простыне. Указав на багровые сочащиеся сукровицей порезы и пузыри, велел ученику:
— Смажь ему кожу биттером, только не трать больше четверти пузырька… И влей в ноздри по пять капель черного забвейника, — от его хрипения голова лопается.
Юноша раскрыл кожаный сундучок и начал перебирать склянки, деревянные шкатулки, баночки разных размеров и форм, холщовые и замшевые мешочки, тонкие ремни, неприятные на вид железные инструменты. Барнабас с раздражением поторопил его, и тот, наконец, нашел нужную жестяную банку. Затем, стараясь не коснуться больного, плоской лопаточкой стал мазать ему распухшее лицо и шею желто-зеленой мазью. Остро запахло чем-то свежим и горьким похожим на запах полыни, смешанной с водорослями.
— Дурак, — резко бросил лекарь, ткнув в спину ученика концом белого резного посоха, — сколько тебе долбить, что в тяжких случаях сперва дают снадобье в рот, а уж потом телеса мажут… Да не суетись уже, бестолочь, делай, что делаешь, только тоньше-тоньше слой накладывай, или на сутки без еды останешься, — сверкнул он глазами и повернулся к переминающейся с ноги на ногу матери Дуги.
— Ну что ж… уважаемая, хрипеть он теперь станет потише. Я потратил ценное и редкое средство, чтобы унять боль, — со значением произнес лекарь, выразительно глядя ей в глаза. Улла мелко закивала и, беспрестанно оглядываясь, быстро вышла, переваливаясь, как утка. Меж тем, Дуги, не переставая дергать ногами, уже не хрипел, — из его груди вырывался лишь странный грубый свист. Глаза исчезли под багровыми распухшими, как оладьи, веками. Лекарь, с неудовольствием обежав больного глазами, нетерпеливо повернулся к двери.
— Да когда ж ему станет легче, достопочтенный господин Барнабас, он уж задыхается, — не удержался папаша Мартен, заглядывая врачевателю в глаза. Барнабас раздраженно глянул на непонятливого простолюдина:
— Яд розовых медуз в такой дозе, какую получил больной, смертелен. Иногда пациента можно спасти, обильно напоив его свиной мочой и пустив кровь, но в этом случае — слишком поздно. Я сделал все, чтобы больной перестал кричать, — и вам нужно день и ночь благодарить за это Жизнедателя.
Мартен Ри тупо смотрел на врачевателя, не умея сразу осознать весь ужас сказанного. А Бренна будто по голове ударили — что? Дуги умрет? Уши резал жуткий свистящий звук, — шея у Дуги распухла еще сильнее и лоснилась, вены вздулись…
Что делать? Ведь он выплеснул почти всю яджу, чтобы помочь Дуги на берегу. Внутри было пусто, как в холодном очаге, к которому он прижимался. Бренн вздрогнул — старая Ойхе сжала ему плечо жесткими пальцами и яростно зашептала: — Поди, поди к нему — окупи сполна свое окаянство — спаси моего внука!
Ее неистовый шепот будто пробудил искру, что зрела внутри. Жар ударил в голову Бренна, дрожь наполнила тело. В комнате потемнело, предметы стали размытыми, звуки исчезли. И только лицо Дуги в паутине лопнувших сосудов виделось четко и страшно…
Подскочив к кровати, Бренн обхватил его раздутую шею ладонями, и тут же его собственное горло перехватил спазм, а воздух превратился в сухой песок, раздирающий глотку. Он чувствовал, что его язык раздулся, заполнил весь рот, став огромным неповоротливым обрубком. А из груди Дуги вырывались жуткие хрустящие звуки, воздух почти не пробивался через опухшую глотку, сердце пропускало удары. Но где таится болезнь? Зажмурившись, будто играя в темноте в прятки, Бренн, наконец, рассмотрел длинные черные нити, которые по-змеиному скользили в жилах Дуги, продвигаясь с током крови. Вот они, мрази! Он помнил, как лечил зуб Дрифы, и нацелив яджу, принялся осторожно, но упорно выжигать «змей», следя, чтобы кровь не вскипела вокруг их склизких тел.
Казалось, прошли часы. Сильно замутило, острая боль гвоздем ударила между бровей, и Бренн чуть не потерял сознание. Он вконец обессилил, проталкивая воздух не то через свое горло, не то через горло Дуги. Он сам горел, выжигая черных змей и отдавая силу. Кому — себе, Дуги? — он уже не понимал… Но сердце друга отзывалось, а пульс выравнивался. Когда песок, раздиравший горло Бренна, превратился, наконец, в воздух, он догадался, что Дуги чувствует то же самое. Очнувшись, будто в тяжелом похмелье, услышал голоса вокруг, увидел, как лицо Дуги теряет пугающую багровость, отек спадает, а из-под набрякших век появляются белки глаз. Свистящие звуки исчезли, перейдя в тяжелое, но спокойное дыхание, — бедолага спал.
Бренн стряхнул с себя остатки оцепенения, обернулся и встретился глазами с напряженным взглядом старых глаз Ойхе. Ее морщинистое лицо было мокрым от слез. Барнабас смотрел него с явной злостью. Трактирщик быстро моргал, пытаясь скрыть слезы, а в дверях потерянно застыла тетушка Улла, держа кошель. Похоже, прошло не больше нескольких минут, а вовсе не час, как думалось. Увидев, что сыну легче, Улла бросилась к кровати.
Врачеватель нехорошо прищурился, впиваясь взглядом в Бренна. — Кто ты, юноша? — сухо спросил он. — Димед? У тебя есть разрешение?
Бренн растерялся, не понимая, как должен себя вести и что отвечать.
— Дак, это тутошний парнишка… дружок Дуги, — пробормотал папаша Мартен, не отрывая глаз от глубоко дышащего во сне сына.
— Никакой он не димед, господин врачеватель, а всего-навсего ученик кузнеца, — услужливо поспешила с ответом Мелена.
— А проверен ли ты на скверну, ученик кузнеца? — голос лекаря был холоден, как кусок льда. Не дожидаясь ответа, он приказал: — Подойди сюда.
Двигаться было тяжело — тошнота подкатывала к горлу, голова трещала, и даже зубы ломило. Но Бренн, интуитивно стараясь изобразить озадаченность и непонимание, послушно подошел к лекарю.
— Назови свое имя, точный возраст и где ты обитаешь? — Барнабас с подозрением вглядывался в его лицо. — Так, ну что ж, — удовлетворенно произнес он, потирая ладони, когда Бренн ответил, — значит, ты уже совершеннолетний. Это меняет дело… И потому, если будет доказано, что ты преступно используешь яджу, не уведомив Орден и не получив дозволения, тебя ждет суровое наказание. Если же проверка выявит в тебе гниль, а свидетели покажут, что ты приносил вред, применяя силу, — тут врачеватель сделал выразительную паузу, — я не исключаю даже смертную казнь…
Прыщавый ученик Барнабаса со злорадным удовлетворением смотрел на побледневшего Бренна. Тетка Улла охнула, всплеснув руками.
— Но во мне нет искры, господин, — я вовсе ничего такого не умею, — попытался оправдаться Бренн, чувствуя, что его начинает потряхивать от страха и дурноты.
— Достаточно того, что ты пытался использовать яджу! И я это наблюдал самолично! И мой ученик подтвердит… — с негодованием заявил лекарь, распаляя самого себя и упиваясь своей властью. Прыщавый энергично закивал, подтверждая слова наставника.
— Что вы, что вы, господин Барнабас, — запричитала Улла, — какая такая гниль, — мальчик-то сиротка, его тут все с малолетства знают… никакой скверны в нем нет и быть не может…
— Именно это и будет проверено опытными дознавателями Непорочных! — с торжеством объявил Барнабас, назидательно подняв длинный палец с острым ногтем. Он с пренебрежением посмотрел на жену трактирщика и счел нужным просветить простолюдинов: — Вполне возможно, что вы пригрели в доме змею — темного урода, гнилушку! А по недомыслию и невежеству не понимаете этого, допуская злостного преступника в семью и покрывая его делишки. Суд Яджу сразу определит, какого рода способностями он обладает. Если перед нами всего лишь тщеславный глупец, его отпустят, но, как следует проучат, назначив справедливое публичное наказание. Если же Суд обнаружит в нем зерно гнилой яджу, — лекарь свернул пальцы кольцом и сделал отвращающий жест, — подозреваемого немедленно изолируют от добропорядочного общества, поместив в Узилище.
— Но парнишка никак не может быть темным уродом, почтенный господин, — он ведь спас нашего Дуги, — бесхитростно заявил трактирщик, отирая со лба крупные капли пота.
— Больного спасли целебные и очень дорогие снадобья! — раздувая ноздри, повысил голос возмущенный Барнабас и нетерпеливо выхватил кошель из пальцев Уллы. — Приготовь уведомление на подозреваемого! — приказал он ученику и повернулся к Бренну. — О твоих жалких попытках использовать яджу я незамедлительно извещу Орден, и завтра на рассвете ты обязан явиться в Дом Правосудия Непорочных, где тебя проверят на скверну.
Барнабас протянул руку в сторону ученика, вложившего в его пальцы стилос, и поставил на уведомлении витиеватую подпись.
— Подозреваемый Бренн Ардан, — надменно произнес врачеватель, презрительно глядя на Бренна, — если вдруг ты вздумаешь прятаться иль бежать из Бхаддуара, тебя даже без проверки сочтут виновным и пустят по твоему следу Ловчих.
Ученик Барнабаса ухмыльнулся, ковыряя прыщ и с удовольствием наблюдая, как по бледному грязному лицу Бренна расползается страх.
***
Тетка Улла рассеянно гладила сидящего в отупении Бренна, прижав его голову к мягкому выступающему под фартуком животу, от которого вкусно пахло сдобой.
— Да не бойся, парень, — хлопнул его ладонью по плечу папаша Мартен, грубовато потрепав его по плечу, — на моем веку пока никого из ребят твоего возраста не признавали гнилушкой.
Бренн горько усмехнулся про себя — конечно, Мартен врет, как сивый мерин, и просто пытается утешить его. Каждые три недели на Площади Искупления истязают и казнят выявленных гнилых уродов, живьем варят в масле, запекают или сажают на кол. Среди них попадаются и старики, и парни с девками, немногим старше его. Неужто и его вот так — перед толпой насадят голым задом на кол, и он будет несколько дней дрыгать ногами и выть, потешая всех вокруг, пока тупо заточенное дерево не пробьет себе дорогу к печени или сердцу.
— А тебя, сироту безвинного, никто в округе ни в чем таком обвинить не сможет! С чего вдруг?! — снова взбодрилась Улла. — Мы за тебя горой встанем, Бренни… и ничего этот гриб бородатый Барнабас не докажет. Нас в любом разе больше, и Морай, и Якоб за тебя вступятся… Да и все, кто тебя знает…
— А то! — поспешил согласиться с супругой хозяин, вновь поворачиваясь к сыну, и при взгляде на мерно сопящего Дуги его короткие лохматые брови поднялись, а маленькие глазки увлажнились. — Ирма! — тут же рявкнул он, и в дверях немедленно появилась бодрая служанка, ждавшая приказаний. — Шибче воды тащи, весь срач тут вымой и Дуги простыни поменяй… Дрифа пусть поможет — скажи, я велел! Шустрее!
Бренн почти не слышал, что говорили вокруг него, дурнота не проходила, ожоги болели немилосердно, и он сунул руки по локоть в ведро с холодной водой. Закатывая рукава, почувствовал — знак на плече болезненно вспух и сильно зудел.
— И ничего подобного, матушка, люди они всякие бывают, — вдруг возразила Мелена, рассматривая Бренна, как удивительную букашку, — на прошлой неделе, я сама видала, как на Площади девку-гнилушку вешали. А ведь все думали, что она невинная овечка. Тоже сиротка. Говорят, ходила, глаз не подымала, а потом дознались, что она отца своего названного день за днем умерщвляла черным зельем, да еще пыталась напраслину на него возводить, что он, мол, ее насильничал с самого девства. Хорошо, что дознались Непорочные — отец-то ее приемный невиновным оказался, а она — урхуд! Так вот ее долго наказывали, прям перед отчимом ее, что напротив сидел, — подымут в петле за шею, а как она обмочится, да хрипеть начнет и глаза у ней выкатятся, отпустят. Подождут, пока продышится, и дальше вздергивают… А…
— Не бреши, дурная, — оборвал дочь Мартен. — Городишь, не пойми что…
Улла с раздражением замахнулась на дочь мокрой тряпкой, которой осторожно обтирала потное тело заснувшего сына, но Мелена шустро отскочила.
— Ай, берегись, Бренни, — захихикала девушка, не обращая внимания на окрик отца, и ее молочно-белая грудь заколыхалась в вырезе лифа, — а то распотрошат тебя завтра в Доме Правосудия, чтобы поглядеть, где это у тебя внутри гниль таится… В каком таком месте…
Бренн даже не посмотрел на дуру-девку.
— Что-то повадилась ты, внучка, на Площадь Искупления бегать… — прозвучал дребезжащий от напряжения голос Ойхе. — Неужто развлекаешься, на людские мучения глядя?
— Ничего подобного, афи. Орден нарочно добрым людям показывает, как нужно наказывать темных уродов, что невинных изводят… — упрямо стояла на своем Мелена, но все же притихла, и, недовольно зыркнув на бабку, вышла.
— Замуж ее пора отдавать, Мартен, она уже лопается от спелости, вот и бесится… — сурово припечатала Ойхе.
Бренн целиком и полностью был за это предложение. Несколько месяцев назад произошло кое-что, о чем ему было неприятно вспоминать и о чем он не говорил даже Дуги. Впрочем, от Дуги он скрывал довольно много, считая, что нечего его зря беспокоить. А что до Мелены, так она уже полгода как, поглядывала на него по-другому, не так, как прежде. Часто, когда никто не видел, он трепала его за волосы, щекотала теплыми пальцами его шею, и, дразня, высовывала язык меж влажных красных губ, которые то и дело облизывала. Бренну, с одной стороны, это льстило, но больше смущало и раздражало.
Прежде всего, Мелена была из семейства Ри, в котором все относились к Бренну почти как к родному. И иметь с ней связь значило оскорбить и Дуги, и его родителей… и Ойхе. Кроме того, вожделеть ее мешало то, что ему не слишком нравились такие девы — пусть красивые, но чересчур напористые и злонасмешливые. А уж полгода назад, когда для него, как для взрослого, открылись двери Веселых домов, он четко осознал — ни к чему заморачиваться с сестрой Дуги, рискуя потерять добрых друзей и огрести кучу неприятностей, когда можно иметь дело с ласковыми умелыми хусрами. Пусть за деньги, но зато надежно, удобно и без хлопот.
В тот душный вечер, тетушка Улла попросила его помочь обиходить лошадок припозднившихся гостей, пока Пепин и Дуги таскали в комнаты их сундуки. В сарае сладко пахло сеном. Бренн оглаживал бархатную морду яблочного коня, тыкавшемуся ему в ладони, когда к его спине прижалось женское тело, а шеи коснулось жаркое дыхание. Мелена. Вот ведь, неугомонная! Ее зубки стали покусывать ему мочку уха, и он почувствовал, что низ живота стянуло знакомым сладким предвкушением.
— Ты хорошенький, — шептала девушка, — ты уже пробовал женщину, Бренни… Покажи-ка свой петушок?
— Ни к чему это все, Мелена, — он развернулся и шлепнул ее по пальцам, тянувшимся к низу его живота, — ты сестра Дуги… Ты и мне, как сестра, — бубнил он, ненавидя себя за слабость. — Тебе нужен или крепкий муж или дружок постарше…
Темные глаза Мелены сузились, в лицо бросилась кровь. Она поверить не могла что ее, чернокудрую красавицу, отвергают, не хотят… И кто — жалкий сирота, даже не взрослый мужчина, а мальчишка на год младше нее… Неужели она не сумеет соблазнить неопытного мальчишку? Девушка проворно обвила руками шею Бренна, крепко прижавшись к его губам и просовывая язык ему в рот. Но он отшатнулся и резче, чем хотел, оттолкнул ее.
Бренн сам не ожидал от себя такого. Желание Мелены, само собой, тешило его самолюбие, но он считал, что настойчивость и бесстыжие ласки подходят хусрам, а не девушке из почтенной семьи. А если он ее обрюхатит? Ужас! Ну уж нет, — дружба с Дугом и расположение семьи Ри значило для него в тысячу раз больше, чем мимолетная связь с непредвиденными результатами. И вообще, как оказалось, ему не нравилось, когда на него давят. Если мужчина идет в Веселый Дом, он сам выбирает день, час и женщину, а сейчас… сейчас Мелена принуждала его заняться с ней непотребством. И это бесило. Так он ее и запомнил — сидящую на сене с вывалившимися из лифа сливочными грудями и раздвинутыми ляжками в спущенных чулках, потную и красную от злости и унижения.
Позже он осознал то, о чем раньше лишь смутно догадывался — Мелена просто оттачивала на нем свои женские чары, пытаясь вызвать похоть, чтобы после понукать им, как похотливым козленком. Но и он болван — нужно было вести себя с сестрой Дуги мягче, не отвергать ее так грубо… Наверное. В общем, глупо все получилось… И теперь возбуждение, которое он порой испытывал, видя обтянутую тугим лифом грудь Мелены и влажный полуоткрытый рот, смешалось со смущением и чувством вины одновременно. И он попросту избегал ее. А уязвленная Мелена, затаив обиду, то и дело, зло высмеивала его, находя любой повод — и кстати, и некстати. Ну да ладно…
***
— Ты вот что, парень, — заглянул ему в глаза папаша Мартен и напрямую предложил, — оставайся-ка сегодня у нас, — отлежишься, поешь от пуза, да за удильщиком нашим непутным присмотришь, раз у тебя рука такая легкая оказалась… Вдруг ему хуже станет… А? — хрипловатый голос трактирщика стал непривычно ласковым. — Как думаешь? Отпустит тебя Морай?
Папаша Ри даже из самых неприятных событий умел выдоить пользу, и Улла, открывшая было рот, чтобы возмутиться планами супруга, тут же его закрыла. Понятное дело, — ей тоже было спокойнее, если рядом с сыном будет находиться Бренн.
— Иль ты совсем ослаб, а? Тогда, конечно, неволить не стану… — бубнил над ухом Мартен.
— За Дуги я присмотрю, — рассеянно кивнул Бренн, не переставая думать о предстоящей проверке у Непорочных, — заодно и помогу, если получится — руки жжет сильно…
Голова кружилась, и ноги были такими ватными, будто он выпил залпом большую кружку крепкого эля. Вспухшие на предплечьях рубцы саднило. Ладони горели. И зачем он согласился, — как поможет, если руки болят? Но за Дуги действительно надо приглядеть… Надо. — Домой только сбегаю…
— Сбегай, сбегай, парень, — трактирщик похлопал его по плечу, — только пошустрее возвращайся, скоро гость повалит, — только крутиться успевай…
— Да погоди ты, — сердито пихнула его жена в объемный живот, — у него ж все руки в ожогах… Для Дуги-то он все, что мог, сделал, а про себя и забыл.
Улла принесла корзину с целебными снадобьями и наклонилась к Бренну. — Теперь я за тобой поухаживаю, Бренни…
Тетушка осторожно обмазала ему предплечья холодящей мятной мазью и умело перевязала лентами чистого полотна. — Может, поешь, — спросила она, затягивая узелок.
Бренн помотал головой — его тошнило, губы ссохлись и о еде он и думать не мог, но зато выпил бы целый океан. И бабушка Ойхе, будто почуяв его нужду, сунула ему в ладони кувшин с холодным кислым молоком. — Поди, злишься, что подвела тебя старая Ойхе, жалеешь, что поддался на мои уговоры помочь Дуги? — старуха пристально смотрела ему в глаза, будто хотела до донышка узнать его мысли.
— Да ни капли.
Слова сорвались с губ прежде, чем он успел подумать. А когда подумал, подтвердил: — Ни капли, афи. Зуб даю…
— А и правда, не жалеешь… Напужался до страсти, но не жалеешь, — пробормотала Ойхе. — Только гляжу, на сердце у тебя темно… Как в бочке с дегтем… — добавила она, нашаривая трубку в глубоком кармане. — Ну, тогда, стало быть, с завтрашней зари буду призывать Жизнедателя Светлосияющего… Упрошу его, чтоб прикрыл он тебя от глаз дурных, всевидящих да вглубь смотрящих.
***
Вечер прошел в пригляде за Дуги, чередуясь с беготней с подносами и кружками, и Бренн никак не ожидал, что так устанет. Коленки дрожали, волнами накатывала слабость, из носа то и дело капала кровь и тянуло блевануть. Но похоже, что дурная немочь лишь частично связана с ожогами «розочек». Ему сильно схудилось именно после лечения Дуги. Что-то вроде такого же происходило с ним после того, как он зашептал зуб Дрифы, но тогда он отделался гораздо легче. Видно, гнилой зуб — ерунда по сравнению с ядовитыми поцелуями армии медуз, атаковавших Дуги.
Однако же таскать эль, даже с обожженными ладонями, куда легче, чем стоять у наковальни или кузнечных мехов. Да и дурнота к ночи ослабла. Правда, от мыслей о предстоящем испытании ни суета, ни тревога о Дуги отвлечь его были не в силах. И хорошо, что он занят всю ночь — все равно заснуть не удастся — ужасы, которые могли ожидать в Доме Правосудия, врывались в сознание, отравляя не хуже яда медуз. Моментами казалось — он бы сам прыгнул в клубок склизких тварей, лишь бы избежать этой тухлой проверки у Непорочных.