Бренн не соврал старой Ойхе и не злился на нее за то, что она вынудила его заняться спасением внука на глазах у врачевателя. Ему уже не хватало ни воли, ни сил, пока она не встряхнула его. Он почувствовал толчок — похоже, бабка Дуги влила в него свою небольшую силу димеда… И этой искры хватило, чтобы разжечь пожар в крови Бренна.
И все-таки, может, не стоило скрывать яджу, а добровольно явиться на проверку? Да и сейчас еще не поздно, — пойдет и честно расскажет Дознавателям Непорочных, что он просто ничего не понимал, не знал о появившихся способностях и потому не успел сообщить о растущей яджу? Что такое случилось с ним впервые, просто он очень переживал за умирающего друга, и вот… И что теперь он готовится стать димедом-лекарем…
Стыдоба — так бояться Непорочных, как боится он — до икоты, до дрожи в коленках. Позорище. И все эти восемь лет его борьба с ненавистным утробным страхом оказывалась тщетной. Когда Бренн встречал жрецов или эдиров, на него накатывала душная волна паники. Несколько раз это закончилось тем, что он обмочился как младенец… и до ночи прятался в мокрых штанах за ящиками у старых доков, чтобы никто не увидал его позора. Ведь если бы прознали, что приемыш кузнеца с переулка Утопленников — жалкий ссыкун, трясущийся от вида хламиды Непорочного, житья не стало бы вообще. Лишь годам к семи Бренн научился справляться со своим мочевым пузырем при виде служителей Ордена, но гложущий страх перед ними никуда не делся.
А теперь, — когда пульсирующую внутри него яджу обнаружил поганый врачеватель Барнабас, он вообще не понимал, что делать. Однако, страх перед Непорочными и ненависть к Верховному Жрецу смешивались с острым желанием стать таким же сильным, как они. Нет, не таким же. Сильнее. Чтобы отомстить, чтобы заставить их дрожать и ссать в штаны при взгляде на него, Бренна. Чтобы стать могущественным и неслыханно богатым. Все так просто.
Нельзя признаваться. Даже если ему поверят, что он всего лишь наивный тупой простолюдин, недавно ставший совершеннолетним и еще не узнавший всех правил Ордена, его используют как «овцу» и выдоят досуха. Непонятно только, что говорить и как правильно себя вести во время проверки в Доме Правосудия, — оставалось надеяться на мольбы старой Ойхе.
***
Когда таверна наполовину опустела, а часть посетителей заснула, уткнувшись лбами в лужи эля и синюхи, Бренн, кивнув бдящему у дверей Дрифе, скользнул за дверь. В густых предутренних сумерках еще горели фонари, освещавшие путь до Храмовой площади. Он нерешительно поднялся по стертым ступеням Храма Светлосияющего Жизнедателя Синдри к высоким приоткрытым створам, между которыми пробивалось теплое сияние.
Войдя внутрь огромного высокого зала из черного мрамора, Бренн невольно прищурил глаза, спасая их от слепящего белого пламени огненного шара Синдри. Шар горел, искрил и угрожающе шипел во рту огромной — до самого свода — темно-красной головы Бога, вокруг которой спиралями вились такие же кроваво-красные пряди. Лица Жизнедателя нельзя было разглядеть за испускаемым из его рта светом, так он был ярок. Чем ближе Бренн подходил к голове Синдри, тем нестерпимее становился жар. Он остановился у края широкой черной трещины, которая разрывала темно-красные плиты пола, уходя вглубь древнего фундамента, и отделяла смертных от испепеляющего огня Синдри. Прикрывая глаза ладонью, Бренн размахнулся и бросил монеты в гудящий светящийся шар — в распахнутый рот Бога.
— Жизнедатель принял твой дар, юноша, — раздался спокойный голос за спиной. Бренн оглянулся — старый служитель со сморщенным, как сушенный абрикос, лицом, доброжелательно смотрел на него, скрестив морщинистые желтые кисти рук. — Но помни — это вовсе не значит, что Бог простит смертному его злодеяния.
Озадаченный словами служителя Синдри, но радуясь ночной прохладе, остужавшей горящее лицо, Бренн решил навестить еще и Бога Удачи, чтобы попросить дополнительную защиту, — не помешает… Даже самому себе он не признавался, что испытывает к горбатому Перу-Пели больше симпатии, чем к всемогущему, но безликому Синдри.
Проходя мимо Храма Плодородия, Бренн не сумел отвести глаз от древней статуи богини-покровительницы с головой свиньи и двумя рядами длинных сосцов на выпирающем брюхе. Возле статуи на цепи сидели две храмовые порхи с отрезанными носами, виновные в умерщвлении плода. Когда-то они были свободными женщинами. Вместо ноздрей на их лицах чернели дыры, напоминая тупое свиное рыло. В обеих руках они держали упитанных поросят, присосавшихся к их разбухшим от молока грудям. Четыре раза в год — в Дни плодовитости — жрецы заставляли их отдаваться любому, кто пожелает. Если они беременели, после родов у них сразу отбирали малюток, и вместо того, чтобы кормить молоком родное дитя, им приходилось вскармливать новорожденных хрюшек.
Бог удачи и добрых чаяний, хромоногий горбатый Перу-Пели стоял на небольшой Башенной площади, зажатой меж высоченных домов-башен с узкими высокими окнами. Статуя была вырублена из грубого серого камня с мерцающими золотистыми прожилками. Перу-Пели стоял, перекосившись на один бок и опираясь на шишковатый посох. Из-под полей старой шляпы был виден лишь кончик приплюснутого носа и растянутый в приветливой улыбке большой рот. На плече у Бога удачи сидела маленькая птичка, похожая на певчего желтоголового королька. Привстав на цыпочки, Бренн дотянулся до кончика сапога Перу-Пели и потер шероховатый, теплый на ощупь камень. Сапог веками терли тысячи тысяч пальцев, и теперь его носок стерся, но Перу-Пели, похоже, все было нипочем. Этот старикан нравился Бренну — он ничего не обещал и ничего и не просил — ни денег, ни жертв. Но его кривоватая улыбка здорово ободряла.
***
Стараясь не скрипнуть дверью, Бренн прошел в кухню, и тут же наткнулся на мрачный взгляд опекуна. Морай сидел у открытого окна, откуда тянуло ночной свежестью. Судя по висящим под потолком клубам дыма массарского табака, сидел так он давно. — Скоро рассвет. Собирайся, раньше пойдем — раньше вернемся.
Голос кузнеца звучал спокойно, но Бренн чувствовал душный запах скрываемого страха, который сгущался вокруг Морая. Чего он так боится? Ведь Морай не подозревает о проснувшейся у Бренна яджу — с чего же так беспокоится насчет проверки у Непорочных? Или он все же не поверил, когда Бренн рассказал ему свою, подправленную историю того, что произошло в доме Ри.
Как только забрезжил бледный утренний свет, они молча двинулись к Дому Правосудия Ордена Непорочных, или иначе — к Пирамиде, как его называли в Нижнем городе. Напротив старинного Королевского Суда, где выносили приговоры по уголовным делам и бытовым преступлениям, не относящихся к незаконному использованию яджу, высилось древнее массивное здание из черно-серого гранита. Его форма напоминала усеченную пирамиду с выступающими каменными террасами, по которым неспешно прохаживались жрецы, что-то обсуждая и надменно посматривая на суетящихся внизу человечков. Ко входу, зияющему темной пастью меж тяжелых дверей, вела широкая крутая лестница с высокими ступенями, на которых образовалось три очереди.
Здесь находились только простолюдины Бхаддуара и окрестных городов, а представители знатных семейств, владевшие яджу, проходили проверку в Розстейнар. В Нижнем городе ходили упорные слухи, что благодаря светлой искре Элмеры Милостивой, гнилых уродов среди придворных или семейств, близких к королевскому двору, выявляли очень быстро. Причем казни урхуд из высшей знати проводили на площади Искупления в особые дни, и они были весьма кровавыми и зрелищными к удовольствию худородных. Ведь в Лааре все подданные равны, если речь идет о гнилой яджу, и нигде не скроется скверна, — ни в лачугах Канавы, ни в особняках Розстейнар. И так было и будет во всех землях и провинциях Лаара.
У подножья лестницы подходящих встречали трое бесстрастных стражей и преисполненный важности долговязый эфеб, года на три старше Бренна. В руке юноши — бронзовый жезл, над бровью — три красные точки — хринг ученика Непорочных третьего года обучения. — По какому делу? — он пренебрежительно глянул на Бренна. Тот молча протянул эфебу уведомление, которое было прочитано очень внимательно.
— Так значит, ты — худородный, подозреваемый в гнили, как здесь написано, а может быть, и скрывающийся урхуд? — скривил губы ученик жреца и, прищурившись, смерил Бренна многозначительным пристальным взглядом. Похоже, эфебу казалось, что подобным взглядом он пронзает обвиняемого насквозь и видит его гнилую суть.
— Что ж, посмотрим, худородный, — эфеб сделал ударение на этом слове, — выйдешь ли ты отсюда, раз добровольно не явился пройти проверку на скверну, как вон те законопослушные подданные, — он указал бронзовым жезлом на людей, стоящих в очереди по центру лестницы. — И тем более, не сознался сразу в запрещенных актах чудодействия, — добавил он. Долговязый явно наслаждался властью, то и дело поигрывая жезлом.
— Нет во мне никакой скверны. Это ошибка, — хмуро буркнул Бренн, стараясь не смотреть в глаза ученику Ордена и не выдать острое желание сломать ему длинный нос. Он вполне осознавал, что его злость на эфеба вызвана не только унижением, но и обычной завистью… Да, он смертельно завидовал этому ученику Непорочных — отпрыску благородного дома. Ведь тот скоро станет жрецом, хотя ему достались лишь жалкие капли дара — Бренн сразу почуял исходивший от парня жидкий запашок яджу, напоминавший запах старого сыра.
— Встань сюда, подозреваемый, — эфеб указал жезлом в левую очередь, и отвернулся, дернув плечом. Оглянувшись на сжавшего губы Морая, Бренн присоединился к длинной веренице ссутулившихся и прячущих глаза людей, которые медленно поднимались по высоким ступеням и исчезали в черном провале дверей, поглощенные ненасытным брюхом Пирамиды. Среди простолюдинов обоего пола, включая мастеровых, селян, ремесленников, выделялись фигуры хорошо одетых зажиточных горожан, лекарей, купцов, учителей и аптекарей. Но всех присутствующих в этой очереди роднило одинаковое выражение лица — растерянное, пришибленное, как у порхов, выставленных на торгах у Старого порта. Они боялись. Но Бренн боялся сильнее всех, то и дело оглядываясь на Морая, оставшегося у подножья лестницы. Он сказал, что будет его ждать. Ждать, сколько потребуется.
— Трясешься, недоросль, — с удовлетворением отметил дородный торговец с ухоженной навощенной бородкой, стоящий напротив Бренна в центральной очереди, где находились те, кто добровольно пришел заявить о замеченных у себя признаках яджу, страстно надеясь получить статус димеда.
— Правильно трясешься, — не успокаивался мужик, — надо было самому идти проверяться, а не ждать, когда тебя сцапают. Тогда бы стоял среди нас — благонадежных горожан…
— Да откуда тебе-то знать! Мож мы тут благонадежнее тебя, дурака. И не найдут в нас никакой скверны! — зло огрызнулась пожилая женщина за спиной Бренна, судя по одежде — небогатая селянка.
— Ээ, нет, тетка! Вы тут в этой очереди все подозреваемые, так что попридержи язык-то, уж я по твоим глазам бесстыжим вижу, что ты гнилая насквозь… — разъярился торговец, распрямив плечи и выпятив грудь. Ощерив зубы, женщина шагнула к нему, нацелившись вцепиться в глаза, но вмиг оказавшийся рядом вооруженный эдир грубо оттолкнул ее, ткнув в грудь тупым концом копья. Торговец заухмылялся, но страж вовсе не собирался разбираться, кто прав, кто виноват, и, схватив того за ухоженную бороду, швырнул, как пустой мешок, в самый конец очереди «неблагонадежных», где стоял Бренн и та самая селянка. — Стоять здесь! Молчать!
Мужик с кусками выдранной бороды, всхлипывая, заворочался на нижних ступенях, прикрывая ободранное лицо от злорадных взглядов. За то время, пока Бренн стоял в очереди, он наслушался столько всего и со всех сторон, что ему стало еще хуже. О многом он уже знал, но здесь, на ступенях, ведущих в Пирамиду, на него вывалили столько подробностей, что он почти захлебнулся в них, но все же пытался разложить все по полочкам.
Ясно, что в случае обнаружения яджу, будущее человека зависело от того, какого рода сила в нем жила. Если он оказывался «пустышкой», то есть у него вообще не находили искры Жизнедателя, то его отпускали, — Непорочные были справедливы. За их беспристрастностью внимательно следила Элмера Милостивая, не позволявшая обижать невиновных.
У носителя слабой яджу, добровольно прошедшего проверку, появлялся шанс на сытую обеспеченную жизнь, если он получал статус димеда и право работать под контролем Ордена. Потому люди в левой и центральной очереди с нескрываемой завистью поглядывали на проверенных и зарегистрированных димедов, стоявших справа. На висках у деревенских знахарок, кукольников, учителей, дождевиков и земляных лекарей — умельцев по земледелию, человечьих и звериных лекарей, кулинаров и слепцов-поводырей, — чернели хринги в виде копыта, как у бабки Дуги. Чернокопытники держались уверенно и с достоинством. Правда, димед, не способный заплатить ежегодный взнос, терял право использовать искру. А его хринг просто срезали с кожи. Однако, любое дело, где пользовали яджу, было прибыльным, уважаемым, и люди вновь шли к Дому Правосудия за разрешением, подставляя виски для повторного нанесения «черного копыта».
Если Судьи видели сильный дар у простолюдина, то бедолагу ждало многолетнее пребывание в подземном Узилище. Там проводили так называемые процедуры Очищения, во время которых жрецы подвергали несчастного разным испытаниям. А главное, как и говорила старая Ойхе, — «доили яджу» до тех пор, пока «очищаемый» или попросту «овца» не становился пустышкой со свернутыми мозгами. Именно такого исхода и опасался Бренн, с тоской глядя на вход в Пирамиду. В сырых темных камерах Узилища, что находилось в подземельях Дома Правосудия, ждали своей участи, обвиненные в скверне. На верхних ярусах томились в темницах те, у кого еще имелся шанс вырваться отсюда после Очищения и оправдания. Ниже шли лабиринты с многочисленными камерами для узников, приговоренных к пожизненному заключению. В период обильных зимних дождей преступники сотнями тонули в холодных смрадных водах, смешанных с фекальными нечистотами. И тогда камеры освобождались для новых обвиненных.
А что ждет его? Рубаха давно была мокрой от пота — Бренн не мог думать ни о чем, кроме предстоящего испытания. Искра его сильна — значит, самый «благоприятный» исход — стать «овцой»! Все его существо вопило, протестуя против такого результата.
Но самое страшное случится, если дознаватели выявят правду о том, что он уже сделал с помощью яджу… Тогда жуткой казни, о которой упоминала ехидная Мелена, не миновать. Его объявят урхудом — закоренелым, погрязшим во тьме, гнилым уродом, не признающим власть Светлосияющего Синдри — и все близкие и знакомые возненавидят и отвергнут его.
Но он не урхуд! Он же не поклоняется чернобогу Калибаа, как это делают носители гнили, что вовсе не считались людьми. Бренн сам ненавидел их. Ведь чтобы получать все больше скверной силы, они вредили всем подряд любыми способами, насылали мор и болезни, вырывали плод у беременных, наводили порчу, мучительно умерщвляли младенцев. Именно чернобогу Калибаа приносил в жертву детей страшный король древности Чарлаг.
Бежать? Смешно до горьких слез. Поганый Барнабас был прав — на охоту за гнилыми уродами, как и за беглецами, избегающими проверки на скверну, тут же отправлялись Ловчие, и тогда пойманных ждала позорная и мучительная смерть на Площади Искупления.
***
Бренн не отрывал глаз от наружных дверей, за которыми открывался короткий проход, а после него, за внутренними дверями — темная кишка коридора, ведущая в чрево Пирамиды. Солнце беспощадно жгло макушку, часы на башне возвестили о приходе полудня — значит, он стоит в очереди уже почти семь часов. Оглянулся, посмотрел вниз — стоявший далеко внизу Морай приподнял ладонь — «я здесь, я жду».
До портика перед дверями, где на вереницы прибывающих взирал жрец-распорядитель в длинной тоге, оставалась пара десятков ступеней. Бренн разглядел хринг над бровью Непорочного — всего один черный коготь. Свой низкий статус в иерархии Ордена жрец, похоже, пытался компенсировать внешними достоинствами — хламидой из шелковистой лиловой ткани и серебряными наперстнями на пухлых пальцах. Изысканно выстриженная бородка не скрывала полные напомаженные губы, сложенные вишенкой. Окрашенные хной, стянутые на темени волосы, были сколоты золотой бареттой.
Женоподобный толстяк выглядел смешно рядом с могучими мускулистыми эдирами. Их тяжелые трезубцы и тулвары с широким клинком напрочь вышибали мысли о неповиновении. Однако приказам толстяка стражи подчинялись торопливо и беспрекословно. Внутрь пропускали столько человек, сколько пальцев показывал распорядитель, который не произносил ни слова и даже не глядел на поднимающихся. Воспитанник-эфеб находил в свитке имена и отмечал, громко называя их жрецу.
Бренн сделал шаг на предпоследнюю ступеньку, когда к Дому Правосудия подъехала легкая коляска, а за ней — глухая повозка, с торца закрытая решеткой, окруженная группой из шести конных Ловчих. Вокруг тут же собралась гомонящая толпа зевак с горящими от жадного интереса глазами. Народ в очередях, как по команде, также развернулся, боясь упустить что-то важное. С мягкого сиденья коляски степенно сошел Непорочный, поддерживаемый двумя эфебами. Его взгляд поверх голов устремился к Распорядителю у входа, и стражи стали отталкивать людей древками трезубцев к краям лестницы, чтобы полностью освободить проход. Жрец уселся в портшез, и четверо порхов осторожно подняли и понесли его вверх. А из повозки за веревку на шее вытянули босую беременную женщину в одной рубахе. Ее рот был забит пробкой, руки связаны за спиной.
— Ловчие схватили гнилушку! Урхуд! — вонзились в уши крики из толпы. То и дело оступаясь, беременная тяжело поднималась по ступеням, Бренн видел ее уродливо растянутые пробкой губы и раздуваемые от нехватки воздуха ноздри. Народ шарахался, делая оберегающие от скверны знаки.
— Чуешь, как от нее холодом-то веет, — услышал Бренн за спиной громкий шепот.
— И не говори, прям будто душу высасывает, тварь, глазами-то как ворочает, стерва… Видать, ищет-ищет, кого бы сгноить… И ублюдка своего, поди от храфна поганого зачала, паскуда брюхатая…
За женщиной из повозки вытолкнули здорового верзилу, и Бренн в недоумении замер — несмотря на разбитый распухший нос и ротовую пробку, искажающее черты лица, человека невозможно было не узнать.
— Да это же Сирос — помощник пекаря… — услыхал он громкий возглас снизу.
— Хрень какая! — в другом голосе слышалась растерянность, — кой кукиш пекаря-то угораздило попасть в темные уроды? Кобелина он, конечно, знатный, но окромя этого за ним вроде ничего такого не водилось…
Бренн не верил глазам — Сирос — урхуд? — это же курам на смех. Кроме похоти, обжорства, да ябедничества его не в чем было обвинить… Оттянутые назад плечи и скрученные ремнем локти за спиной доставляли парню сильную боль, и его громкие стоны хорошо слышались в повисшей тишине. Когда мимо вели беременную, Бренну даже не пришлось напрягаться, чтобы уловить слабый запах яджу с оттенком древесной коры. Но это был чистый светлый запах, в нем не было примеси грязи и скверны.
Перед жерлом коридора женщина вдруг остановилась, издавая странные горловые хрипы, будто давилась чем-то. По ее ногам потекла моча. Распорядитель резво отскочил, с отвращением глядя на ее торчащий из-под рубахи живот и выпирающие груди. — Жаль, что нельзя вытащить пробку из твоего поганого рта, гнилая уродка, — прошипел он. — Иначе ты бы языком вылизывала сейчас свои мерзкие выделения.
От праведного гнева кончик его носа дрожал, а полная верхняя губа вздернулась, обнажая мелкие выбеленные зубы. Стражник толкнул урхуд в спину древком пики, заставляя идти дальше, а из-за двери на четвереньках выползли две порхи, и, почти касаясь лицами пола, стали вытирать лужу и мокрые следы за преступницей. Затем в дверь втолкнули скулящего Сироса, от которого едко и кисло воняло потом и ужасом. Бренн отвернулся. Наверное, и я также воняю страхом… — мелькнуло в голове. Он нашел глазами опекуна, почти потерявшегося среди толпы зевак. Тот кивнул ему, но легче не стало.
Тут эфеб сделал знак, чтобы Бренн поднялся на площадку портика, и он шагнул на последнюю ступень. Скользя равнодушным взглядом над головами людей, что ожидали на ступенях, распорядитель молча показал один палец. От Непорочного повеяло давно скисшим молоком. Бренн невольно поморщился и про себя усмехнулся — этому похожему на бабу жрецу никогда не подняться до следующего ранга. Нажав на плечо Бренна жезлом, эфеб велел: — Идешь вместе с уродами в Судейский зал!
Главный коридор, освещенный тусклыми красными светильниками, ветвился множеством отходящих от него узких коридоров с дверями, рядом с которыми стояли ссутулившиеся фигуры просителей. Первым эдиры поволокли пекаря, который мелко семенил, скрючившись в три погибели, так высоко вздернули ему за спиной запястья. Следом вели скулящую женщину и Бренна. Страж постоянно подталкивал его в поясницу древком короткого копья, но идти быстрее не получалось — перед Бренном еле передвигала ноги несчастная беременная, и при толчках он едва не утыкался ей в спину.
Как заклинание, в голове билась единственная мысль — пусть они найдут совсем хилую искру! Слабую и жалкую… Пусть будет так!