Бренн уже несколько раз поднимался по старой скрипучей лестнице в комнату Дуги поболтать и понаблюдать за ним, как за своим пациентом. Слава Синдри, Дуги стало заметно легче — отек с шеи, век и языка почти сошел, да и следы от «поцелуев» медуз на побледневшей коже потеряли пугающую багровость. Как придет в себя окончательно, так сразу начнет хвастать перед девами своими шрамами, полученными в схватке с ядовитыми гадинами, — посмеивался про себя Бренн, прихлебывая из кружки холодный вишневый компот.
Кроме Дуги, никто в семействе Ри не обсуждал его злоключения в Доме Правосудия, никто не спрашивал о пережитом во время проверки на яджу, будто опасались даже тени того горя, которое могло обрушиться на всех, если бы Бренна признали виновным. Похоже, даже думать об этом никому не хотелось — прошло и прошло, теперь все должно вернуться к прежней уютной и понятной жизни. Но Бренн сразу почувствовал, что в Русалке за него искренне переживали. Тетушка Улла, не скрывая облегчения, принялась усиленно его кормить, папаша Мартен чаще награждал его крепким хлопком по плечу, едва не сшибая с ног, Пепин довольно лыбился, а маленькая Герда украдкой пихала в его ладонь свои сокровища — то липкую конфету, то красивое стеклышко. Дрифа то и дело бестолково топтался рядом, удовлетворенно мыча. Одна Мелена ходила недовольной, стиснув пухлые губы, и вообще не смотрела на него.
— Правду сказать, с одного бока я уж и не чаяла, что вернешься ты из этой дыры, — вздохнула старая Ойхе, — а с другого бока — твердо знала, что увижу тебя целого и невредимого… Слава Жизнедателю, помог… не бросил в беде старуху… — Сидя в кресле, она щурилась, глядя на пламя свечи, продолжая что-то бормотать. Бренн уже засобирался домой, но на выходе из Русалки его перехватил Мартен. — Мож, к вечерку-то заместо Дуги малость поможешь в зале, — он почесал бровь, — а то народу на День Рассвета подвалит немерено… сам понимаешь…
Чуть помешкав, Бренн кивнул. Он совсем забыл о том, что сегодня Бхаддуар празднует знаменательный день… Полтысячи лет назад именно в этот день назад светлая прионса Маф развеяла по ветру прах своего отца — короля-урхуда Чарлага, и Эпоха Раздора сменилась Эпохой Рассвета… Ну, да, а сейчас он живет в Эпоху Процветания… и ведь не поспоришь — Лаар действительно процветал, затмевая своими богатствами и могуществом и соседнюю Арианию, и прочие государства на Востоке, Юге и Западе… Пепин, похоже, больше всех обрадовался, что Бренн согласился остаться на ночь в Русалке — теперь ему не придется одному корячится, помогая и на кухне, и на дворе, и в зале. В обычные вечера хватало троих подавальщиц, но сегодня народу в трактир набьется как собак нерезаных, по выражению Мартена…
К концу дня Бхаддуар накрыла такая духота, что даже на заднем дворе возле открытых жаровен с мясом и рыбой находиться было невмоготу. А к вечеру трактир гудел, шумел и гремел, источая сытные запахи вкусной еды, эля и крепкого пота. Фигуры пьяных гостей тонули в сизом табачном дыму, подсвеченном оплывающими свечами, хотя все окна и двери были распахнуты настежь. Гул голосов смешивался с воплями дудки, наигрывавшей веселые мотивы под удары табуреля, а они сменялись простыми мелодийками на трехструнном жиге, которые обожали и мореманы, и торговцы.
Благодаря умениям старой Ойхе, блюда в Пьяной русалке пользовалась всегдашним успехом, и потому в таверну часто заходили студиозы из простолюдинов, матросы, местные торгаши, ремесленный люд и караульные, что стояли на Межпортовых воротах. А иногда, к неудовольствию папаши Мартена, появлялись даже благородные обитатели Розстейнар. Молодые пресыщенные нобили от скуки рыскали в кварталах Грайорде в поисках грязных драк, где можно потешиться кровью худородных, не опасаясь попасть за решетку, и чистых дешевых хуср из Веселых домов.
Душный вечер незаметно перешел в душную ночь. Мартен велел поставить дополнительные столы и лавки снаружи, где дышать было легче. К утренним звездам с моря потянуло соленой прохладой. Свечи колыхались на ветру, и тени танцевали на стенах старой таверны.
Бренн уже захмелел от нескольких кружек холодного пива, и его слегка качало. Он выходил в зал с двумя кружками эля, когда сильная рука уже до маковки нагрузившегося гостя отшвырнула его с дороги и он упал на спину, облившись с ног до головы. Грубое, но вполне себе добродушное ржание сопровождало его попытки подняться на липком полу, — похоже, долгожданная свежесть подарила всем благодушное настроение. Дернув встопорщенными усами, папаша Мартен неодобрительно посмотрел на разлитое пиво и мокрого Бренна, но лишь снисходительно крякнул, и враскачку направился к стойке. Забежав в спальню братьев Ри, Бренн скинул промокшую рубаху, надев безрукавку Пепина. Он была ему велика и болталась на шнуровке, но зато под нее залетал ветерок, охлаждая потное тело.
Дело шло к рассвету, и народу поубавилось, когда внутрь ввалились четверо богато одетых молодых вооруженных мужчин в компании двух молоденьких хуср. Лицо одного из благородных господ — светлокудрого, высокого, в шелковой рубашке с серебряной нитью — было прикрыто черной полумаской. Виден был лишь красивый рот с белоснежными зубами. Лицо папаши Мартена посмурнело, и он тут же велел Дрифе освободить от местных гуляк лучший стол у открытого окна — трезвый зоркий глаз трактирщика немедля разглядел и перламутровый блеск кружев на манжетах, и сверкание драгоценных камней на ножнах коротких мечей. Стол опустел мгновенно — никто не подумал возражать огромному, как тролль, порху-вышибале. Все знали, что миролюбивый Дрифа приходит в ярость, если возражают его хозяину.
— Мальчик мой, — подозвал трактирщик Бренна, и он невольно насторожился, — папаша Мартен был не склонен к проявлениям нежности. — Ты задержись-ка малость и на пару с Пепином обслужи гостей вон за тем столом, — отец Дуги явно нервничал, то и дело утирая с красного лица крупные капли пота. — Вишь, нобили с Верхнего к нам пожаловали, и не побрезговали дешевым трактиром, рыбий хрен им в глотку… И уж пьяные в дымину… Тут такое дело… — не хочу я к ихнему столу подавальщиц слать. Коли по пьяни начнут девок лапать, мы ж ничего сделать не сможем супротив таких высоких господ, сам понимаешь… — дыша чесноком, разъяснил ситуацию Мартен, — а очень может статься, что на четверых здоровых жеребцов, как я мыслю, — двух бабенок, что они с собой приволокли, — маловато будет…
Бренн без особого интереса глянул на дальний стол, где молодые богачи ржали, щупая под юбками продажных дев.
— Не пойму я, чего вдруг благородным господам приспело пиво пить в Русалке, — озадаченно продолжал папаша Мартен, — хотя люди шумят, что в последнее время нобилям по нраву стало таскаться по кабакам Грайорде. Зажрались, видать. И еще шепчут, что немало дев перепортили в Нижнем, — видать, хусры и домашние потаскухи им приелись, а свежие-то горожаночки — они вкуснее…
Папаша Ри вдруг побагровел, увидав, что старшая дочь, стоя в проеме кухонной двери, с интересом разглядывает богатых аристократов. — Ну-ка живо пошла на задний двор матери помогать, непутная! — шикнул отец на Мелену, и та, раздосадованная, надула пухлые губы, но перечить отцу не посмела и нехотя ушла в глубь дома. Трактирщик дернул себя за встопорщившийся ус и зашептал:
— Ты, главное, в глаза им не смотри, — продолжал он учить Бренна, — ссутулься и голову пониже держи, чтоб ненужного любопытства ихнего не вызвать… Постерегись… в общем…
— Мне-то чего стеречься, я ж не девка… — буркнул уставший Бренн.
— Да кто ж знает… — туманно ответил Мартен, понизив голос, — сдается мне, вон тот белобрысый нобиль в маске, что лыбится без продыху, больно уж походит на Белого принца — прионса Лизарда. А морду маской прикрыл для виду…
Если честно, Бренну было плевать и на господ, и на прионса. Вымотавшись за три последних дня до крайности, он хотел только одного — долго спать… Очень долго…
— А что, прионс, окромя баб, до задков мальчиков охочь… ты, верно, и сам слыхал, — добавил скабрезных подробностей трактирщик, — в общем, чудаковатый у Красного короля сынок. Вот ты и потише себя веди… Навроде тебя и нет…
Бренну совсем не улыбалось обслуживать чудаковатого прионса. И чего тогда Мартен сам их не обслужит, — на его-то зад благородные господа уж точно покушаться не станут, — думалось ему, пока из огромной бочки в кувшин тянулась темная струя густого эля. Когда он, не спеша двигаясь меж столами и пьяными тушами, приблизился к столу у окна, Пепин уже успел постелить перед господами чистую скатерть.
Белокурый красавец, оскалив снежные зубы под черной маской, медленно разрезал кинжалом шнуровку на платье у одной из девушек. Хусра игриво взвизгивала, вроде как дразня мужчину, но ее хорошенькое личико было искажено страхом. Ее неловкие попытки прикрыться неожиданно вызвали раздражение у пьяного нобиля, и он рывком разорвав лиф платья, грубо стиснул вывалившиеся груди.
Бренн, стараясь не смотреть ни на господ, быстро поставил два кувшина черного эля, а сменивший его Пепин принес блюдо с запеченной рыбой и побежал за мясом.
— Еще свечей, шико! — велел смазливый, употребив унизительное прозвище слуг, и с прищуром мазнул взглядом по фигуре Бренна, — быстро!
Бренн вышел в кухню. Липкий взгляд светлых прозрачных глаз молодого нобиля вызывал брезгливость, богач смотрел на него так, как мужики смотрят на потаскух. Неужто, этот похотливый козел и правда, сын Красного короля Готфрида. Да, уж — не свезло королю… Да и хрен с ним! — отмахнулся Бренн от неприятных мыслей. Еще малость помочь Пепину и можно сваливать наверх, к Дуги. Спать.
В брошенном на него взгляде Ойхе, которая, пощелкивая пальцами, что-то шептала над вспухавшим тестом, он увидел беспокойство. Похоже, бабка Дуги уже знала о нежеланных гостях. Она бросила колдовать над тестом, и, подхватив щепоть золы у очага, молча растерла ее по лицу Бренна, растрепала мокрые от пота волосы и затянула шнуровку на безрукавке. Кривовато усмехнувшись, он кивнул, поняв ее намерение как можно сильнее подпортить ему наружность. Пепин же, приподняв бровь, прыснул от смеха, догадавшись о причине бабкиного маневра.
— Вот был бы ты пострашнее, как все порядочные парни, типа меня, — придуриваясь, заявил Пепин, подмигивая Бренну, — так и не пришлось бы по углам шарахаться от благородных извратов…
— Иди в пень, Пепин, я достаточно страшен… — буркнул Бренн, поднимая поднос с кусками телятины, запеченной в сливах под мятным соусом. Пепин подхватил соседнее блюдо, где дымились лепешки с пузырящимся от жара острым сыром, и улыбнулся прабабке: — Да не боись, афи, господа девками заняты, на честь и задницу нашего Бренна никто покушаться не будет…
Пробираясь между столами с тяжелым подносом, Бренн увидел, как хохочущий Лизард тычет горящей свечой в обнаженные груди скулящей девушки, которую крепко стискивал его приятель, зажав ей рот. Глаза хусры были полны ужаса, кожа на груди покрылась красными пятнами. Ее подружка, вспотевшая от страха, замерла, не обращая внимания на задранный подол, под которым уже шарили две пары рук.
Наверное, Бренн не забыл бы наставления папаши Мартена поостеречься, если бы сам не был пьян… — как он думал позже, прокручивая в голове случившееся… А может и нет… Но только, водрузив на стол блюдо с мясом, он вроде бы даже случайно задел локтем кружку Лизарда и холодное пиво выплеснулось тому на белые штаны — прямо на топорщившийся под ними бугор в паху. Рычание, женский визг, звон ударившейся о каменный пол медной кружки, и в тот же миг сильные пальцы жестко прижали его за шею к столу, а кончик кинжала уперся под ухо, проколов кожу.
— Пошалить вздумал, порх криворукий? — прошипел нобиль, и совсем рядом Бренн увидел бледные гадючьи глаза с черными точками зрачков. Эти бесцветные глаза, пожалуй, были единственным, что портило красоту Белого принца. Чувствуя, как горячая струйка крови бежит по щеке, и всерьез перепугавшись, Бренн прикинулся дурачком, подпустил в голос жалостливые нотки: — Простите, простите меня, почтенный господин, я нечаянно, — поднос не удержал…
Рука, прижимавшая его голову к столу, чуть расслабилась, кинжал с шелестом нашел ножны, но сильные пальцы стали больно скручивать кожу на плече. Хусры в суматохе вырвались, и обозленные приятели Лизарда прижали Бренна к краю стола, не давая шевельнуться. Кроме побледневшего Пепина, который не знал, что делать, никто не обращал на них внимание — несколько упившихся вусмерть торговцев орали похабные песенки и топали в такт ударам табуреля.
— Не дергайся, сучоныш, руку сломаю, — горячее дыхание обожгло щеку, — я вижу, ты приревновал меня к этой девке, малыш, и сам захотел стать моей потаскухой? Пожалуй, я не против поменять ее на тебя…
Прионс мял ему живот, щипал ягодицы, а Бренн и правда не мог дернуться, придавленный к столешнице. Это было позорно, невыносимо — он был готов к тому, что ему, возможно, сломают нос, вывернут ухо, но эти похотливые ощупывания вызывали омерзение, стыд и ярость… Рука прионса опустилась ниже и с силой сжала ему пах. Бренн заорал от боли… Неожиданно Лизард замер, сильнее вдавив его щекой в лужу эля, и придвинул свечу.
— Ты кто такой? — услышал он напряженный шипящий голос. — Говори, скот! — заревел прионс, ткнув горящую свечу ему в шею. От боли Бренн прикусил язык.
— Милостивый господин, — услыхал он кудахчущий голос тетушки Уллы, рядом с которой стоял уже не бледный, а красный от стыда Пепин, — это тутошний пацанчик, он еще не наловчился подносы таскать, вот и не удержал, милостивый господин, — частила она, не останавливаясь, — вам уже несут полные кружки эля и вина за счет заведения, сейчас, сейчас, сейчас все уберут… Вот полотенце чистое, вот еще… — Улла говорила и заговаривала, вязала слово за словом, гипнотизируя успокаивающим ритмом речи…
— Заткнись, тетка, — оборвал ее нобиль, вглядываясь в лицо Бренна. Помолчал, прищурив бледные глаза в прорезях маски. — Пусть этот шико все тут вытрет или я воткну ему в зад клинок и погляжу, как он вылезает у него из глотки!
Улла побоялась возражать — не сделать бы хуже, но не ушла, а топталась рядом, помогая Бренну вытирать залитый пивом стол и лавку и прикрывая его своей дородной фигурой от цепкого взгляда благородного гостя. А Пепин уже спешил с четырьмя кружками черного эля. Улучив момент, Улла подтолкнула Бренна в спину, направляя к кухне.
Через пять минут она уже отчитывала багрового от злости и растерянности супруга:
— Заездил мальчонку, боров пузатый! Он еле на ногах стоит, а ты его гоняешь и тут, и там, и все тебе мало…
— Да я ж завсегда к нему, как к родному, Улла… как к Дуги, к нашему, — защищался вконец расстроенный папаша Мартен. Ойхе, не слушая их перебранку, прижала тряпкой кровоточащий разрез под ухом Бренна, и потянула его за рукав на задний двор: — Поди, поди домой, касатик, — от беды подальше… За Дуги не бойся, ему много легче, теперь уж сама за ним пригляжу… Иди, да защитит тебя Жизнедатель…
***
К вечеру пятого дня Дуги стало настолько лучше, что он решительно отказался валяться в постели, а его проснувшемуся аппетиту позавидовал бы сам Дрифа. — Хорош! — заявил он, тепло глянув на Бренна и уничтожая еще один жирный кусок печеной индюшатины, подложенный матерью, — хорош тебе за меня горбатиться… С завтра сам впрягусь…
Бренн невольно кивнул, почесав вокруг зудевшего рубца под ухом. Он понимал, что надо бы подменить Дуги еще на пару вечеров, дав тому полностью поправиться, но уж очень не хотелось после неприятного знакомства с нобилями Розстейнар, мельтешить в таверне. Хотя дурковатый Белый принц, если это был действительно он, больше в Русалке не появлялся.
Перевалило за полночь, когда он засобирался домой, с ухмылкой глянув на мирно сопящего Дуги, заснувшего с надкушенной булкой в руке. Ночь была глухой, безлунной и беззвездной — именно в такую ночь по мостовым Грайорде катилась Черная повозка, о которой рассказывала Ойхе. Но в те времена фонарей на улицах стояло раз-два и обчелся, а сейчас масляные светильники горели хоть и тускло, но почти через каждые два-три дома. А уж в Розстейнар особняки, улицы, дворцы и площади освещались сотнями ярких фонарей.
Он миновал улицу Старого Порта, где у лавки башмачника она делала поворот, выводя на площадь Красного полумесяца и затем к кварталу пивоваров. Из распахнутых дверей Старой Каракатицы неслись разухабистые куплеты захмелевших торговцев, привалившись к стене, дремали двое упившихся мужичков… Оставалось пройти еще пару кварталов, пересечь улицу Горшечников, а там до Вишневой рукой подать.
Усмехаясь про себя, Бренн прошел мимо двух скорпов, которые заигрывали с грудастой белошвейкой, — пышная молодая женщина по пояс высунулась из окна, белея в полумраке смеющимися личиком и соблазнительными округлостями в вырезе лифа. Добравшись до улицы Зеленых крыш и привычно сокращая путь, свернул в глухой узкий переулок Черного кота, и почти на выходе увидал вставшую поперек однолошадную повозку. Бренн невольно замедлил шаг, не слишком понимая, с чего это вдруг ему стало не по себе, когда он миновал чернеющую в стене нишу…
Краем глаза засек лишь стремительную тень. Удар по затылку! Резкий пинок под колени сбил его с ног. Жесткие пальцы тут же стиснули шею, пригибая к земле, — Бренн слышал только тяжелое топанье и луковый дух напавших на него мужиков. Бешено вырываясь, он чувствовал, как паника приближает выброс яджу. Но ему сразу заломили руки, почти вывернув из плеч, и он заорал от боли. В рот тут же вбили комок колючей мешковины, на шею накинули ременную удавку, стянув так, что он едва мог дышать носом. Один из грабителей — а кто еще это мог быть — наступил сапогом ему на спину, продолжая затягивать удавку и одновременно шарить по карманам.
— Ша! — услыхал Бренн сиплый шепот, — живьем велено доставить…
Кто-то с досадой крякнул, но ослабил удавку. Полузадушенного, его проволокли дальше и швырнули на дощатый пол повозки. От нехватки воздуха и острой боли в голове в глазах замерцали пятна. Яджу отхлынула, растворилась в крови, не найдя выхода, и он провалился в беззвездную безлунную ночь.
***
Он очнулся, когда его грубо скинули на мостовую, протащили по лестнице и втолкнули в полутемную низкую камеру за решеткой, где в углу на цепи сидели двое крепких, судя по виду и одежде, молодых селян, и отдельно от них — три девы лет пятнадцати, одна — светлокожая рыжуха, две других — смуглые южанки, с широкими лицами и яркими глазами. Юноши хмуро, без интереса глянули на него, а девушки даже не подняли глаз, уткнув лица в поджатые колени и завесив лица густыми прядями.
Мысли прыгали в голове, как земляные блохи. Разорванные кляпом углы рта горели и жгли, стянутые кисти онемели — Бренн вообще их не чувствовал. Затылок раскалывался от боли. Его сильно тошнило, а из-за тряпки во рту он боялся захлебнуться рвотой. Удавка, хоть была и ослаблена, но продолжала стягивать шею, не давая нормально дышать. Бренн попытался придвинуться к парням, елозя на заднице, и замычал, надеясь, что кто-то из них вытащит кляп и ослабит душивший его ремень. Но те лишь угрюмо покосились на него, а девушки не шевельнулись.
Что за хрень?! Все произошло так быстро, что он ничего не успел понять. Грабители? Чушь! Ни один грабитель не станет подкарауливать жертву в грязном переулке, заваленном старыми бочками… Может, его с кем-то перепутали? А вот на это похоже, особенно когда вспомнились последние слова одного из нападавших — доставить его живьем. Точно — ждали кого-то другого. Валяясь на земляном полу, Бренн лихорадочно пытался додуматься до чего-то, что прояснило бы ситуацию, но четко осознавал лишь одно, — никто не знает, где он, а Морай и Дуги начнут искать его только утром, и вряд ли от этого будет толк. А за это время с ним сотворят, все, что угодно.
Услышав тяжелые шаги, Бренн поджался. За решетчатой дверью, направив фонарь ему в лицо, остановился рослый офицер в красно-серой форме. Скорп-сержант из Службы правопорядка. Желто-серые глаза, выпуклый подбородок с ямкой, длинные, ухоженные, свисающие ниже подбородка рыжеватые усы. Офицер отпер замок, и мазнув взглядом по девушкам в углу, наклонился над Бренном, довольно щурясь, как сытый кот.
— С сего момента ты, грязный ушлепок, — злостный преступник, обвиняемый в бродяжничестве и воровстве, — спокойно заявил ему вислоусый. Бренн возмущенно замычал, пытаясь вытолкнуть языком тряпку. С нескрываемым злорадством офицер продолжал:
— Пытаешься возразить, отброс? — скорп пригладил пальцами кончик уса, — зря! Ты, как я вижу, здоровый парнище, который таскается по городу, нигде не работает и не имеет дома… А не работающий на благо короля подданный может выжить только за счет воровства или грабежа добрых людей. Значит — ты вор, и по закону, тебе следует отрубить руку и отправить в шахты Змеиных гор. А может ты вообще убийца? Или насильник? — скорп задумчиво поковырял в зубах.
Бренн яростно замотал головой, широко раздувая нос, чтобы словить хоть немного воздуха. Ну точно его с кем-то спутали! И вообще, неужто этот страж порядка и спокойствия держит его за тупорылого лоха? — ведь при всей суровости лаарских законов, для суда обязательно требовались доказательства, свидетели… Да и где сам суд, в конце концов. Никто не может беспричинно обвинить в воровстве или убийстве свободного подданного… Даже Судьи Ордена Непорочных ищут свидетелей, выявляют улики и только потом выносят справедливый приговор… Перед глазами на миг мелькнуло потное изуродованное лицо пекаря. Ну да, улики… справедливый приговор…
Скорп нагнулся к нему, так что стал слышен сладковатый душок помады для волос. Приглаживая ладонью блестящие усы, офицер добавил, растягивая слова: — Но у меня хорошее настроение, вор, насильник и убийца, и потому я подарю тебе твою сраную жизнь и продам тебя Тухлому Крабу! Может быть, он выдрессирует из такой никчемной блохи, как ты, умелого живца. Владельцу Казаросса постоянно требуются крепкие порхи для кровавых игрищ.
Ткнув сапогом в грудь Бренну, он опрокинул его на спину и, надавив каблуком на живот, спросил: — Как тебе такая идея, ушлепок? Ты должен лизать мне сапоги за то, что тебя не покалечили, не отправили подыхать в шахты и за то, что каждый день ты будешь видеть родной Бхаддуар. Правда, недолго…
Потянувшись и рыгнув, Вислоусый отошел к двери, загремел засовом и, не поворачиваясь, бросил через плечо: — Кто дернется или вякнет — буду отрезать по кусочку и скармливать своему любимому псу. Начну с ваших мочек и сосков, ублюдки…
Девушки затряслись в рыданиях, парни скорчились, будто стараясь казаться меньше. Бренну казалось, что он, как жалкая муха, попал в центр жуткой паутины, похожей на железное устройство в Испытательном Рауме, где он висел, растянутый на ремнях. Висел и ничего не мог сделать или хоть как-то повлиять на события.
Когда вдали затихли шаги скорпа, в камеру вошел пожилой тюремщик и, шаркая сапогами, приблизился к Бренну: — Ты не станешь кусаться, порх, если я вытащу кляп, сниму удавку и посажу на цепь? Не станешь драться? — задал он вопрос, ставя на земляной пол гнутую жестяную миску с водой. Бренн замотал головой, глядя на воду. Надзиратель выдернул ему изо рта слюнявый ком, снял с шеи ремень, надел железный ошейник, закрепив цепь на стенном кольце, и лишь после этого развязал запястья. Бренн лихорадочно хватал открытым ртом воздух, еле разгибая почти вывернутые руки.
— Ладони и пальцы жечь будет, — оно всегда так бывает. Но ты не кричи, не кричи, порх, терпи, иначе Зигор, то бишь, твой хозяин господин Зигор Болли, обозлится, и будет только хуже. — Тюремщик подвинул ему миску: — Лакай из миски, порх, да не пытайся хвататься руками — все одно — разольешь. Или терпи, коли гордый, пока руки не отойдут…
— Я не порх, я не вор, я свободный подданный Бренн Ардан — прохрипел он, решив, что не станет лакать по-собачьи, как бы ни хотелось пить. — Это какая-то дерьмовая ошибка…
Перед глазами закачалось желтое морщинистое лицо надзирателя. Откашлявшись, старик проскрипел: — Ошибка? Может, оно и так, только это уже неважно… Забудь свое прежнее имя, порх. Привыкай к новой жизни. Привыкай стоять на четвереньках, поджимать зад и с готовностью подчиняться… иначе будет хуже.
Хуже? Он задыхается в вонючей камере. Не чувствует рук, не чувствует даже слабой пульсации яджу из-за сильной боли в голове и охватившей его паники. Его собираются лишить свободы, сделать никчемным бесправным порхом, как его мать… Старый, вызревший в детстве, ужас набросился на него голодным зверем, захлестнув темной волной. Бренн почти не соображал. Куда уж хуже!
Но старый тюремщик оказался прав.