В Тельшине существовал обычай, когда одна старая женщина обращалась к другой, говорить ей "девка".
- А разве не праздник? - промолвила Югася и глянула на соседку.
- Как праздник? Что ты, девка, говоришь?
- А так, что праздник! - твердо и уверенно ответила Югася.
- Ах, боженька милый! А я-то думала, что завтра! - всплеснула руками Авгеня. - Лукаш мой давно пошел в клуню молотить гречиху! И сама я все утро пряла! А-а, как же это я думала, что праздник завтра? Ах, матушки мои родимые!
Авгеня повернулась и быстренько вышла из хаты, даже и подситок забыла взять. Выйдя на улицу, она на минутку остановилась, а затем заторопилась к Нупрею Бобку.
- Я прибежала у вас узнать: сегодня праздник или завтра? - спросила Авгеня и окинула глазами хату.
Нупрей еще не поднимался, лежал на печке и грелся, как кот, скорчив длинные ноги, потому что они, хотя печь и была просторная, не могли на ней поместиться.
- А верно, сегодня, - ответил он с печи.
Правда, голос Нупрея нигде большого авторитета вообще не имел, а в таких вопросах тем более, - ведь Нупрей Бобок ничего не имел против того, чтобы праздновать и в будние дни. Но и Маланья, жена его, также подтвердила, что праздник сегодня.
- Ах, матушки! - снова всплеснула руками Авгеня. - Все люди празднуют, одна я, дурная баба, суечусь, ни праздника, ни покоя не вижу... - И она выскочила из хаты и чуть не бегом бросилась домой.
Хорошо знакомые звуки глухих ударов, доносившихся из хаты Миколки Стукача, остановили Авгеню: если сегодня праздник, почему же у Стукача толкут ячмень?
Недолго думая, Авгеня бросилась к Стукачам. Первое, что она там увидела, были ступа и две молодицы, невестки деда Стукача, - молодицы стояли друг против друга с толкачами и дружно толкли ячмень для кутьи. Миколка Стукач, лысый дед с седой бородкой, подплетал лапоть. Бабка Стукачиха пряла кудель. Стук толкачей глухо отдавался в углах хаты, и после каждого удара что-то дребезжало на полке, где стояли миски с ложками.
Удивленная Авгеня остановилась на пороге.
- Разве сегодня не праздник? - спросила она.
- Какой праздник? - сердито глянул на нее дед Миколка.
- Вот, скажите, мои милые, будто кто туману напустил, - промолвила Авгеня, сбитая с толку. - Одни празднуют, другие говорят, что праздника нет.
- Кто празднует? - спросила бабка Татьяна.
- Я и сама думала, что праздник должен быть завтра, ан прихожу к Рамковым - празднуют, Югася оладьи подбивает. Зашла к Бобковым - и там празднуют. Прихожу к вам - у вас будний день. Кому же верить?
- А может, и сегодня праздник, - уже другим тоном начал рассуждать дед Стукач.
Молодицы прекратили работу. Одна оперлась на толкач, не вынимая его из ступы, а другая держала толкач в руке. Они также задумались.
- Введение празднуют на восьмой неделе после покрова, - высчитывала бабка Татьяна. - Сколько же это недель после покрова?
- Ну как раз восьмая неделя и пошла, - сказала Авгеня.
- Должно быть, праздник все же сегодня, - после раздумья промолвил дед Стукач, бросив на пол лапоть и почесав голову ниже лысины.
- Мама! А когда это к нам Шпак из будки приходил? - спросила одна молодица свою свекровь, бабку Татьяну. - Тогда говорили, что до этого праздника осталось одиннадцать дней.
Дед Стукач, бабка Татьяна, невестки и старший сын Стукача Апанас начали высчитывать, когда у них был Шпак из будки. Выходило, что одиннадцать дней как раз прошло. Бабка Татьяна вынесла свою прялку, Марьяна сказала, что кутья давно уже столклась; крупу выбрали, а ступу выкатили в сени. Раз праздник, так праздник.
Авгеня пошла домой, уверенная в том, что сегодня праздник. Не заходя в хату, она забежала к Лукашу в клуню и накричала на него, что он не празднует и ее сбил с толку, ввел в грех.
- Ты послушай, старый пень, молотит ли кто?
Югасю в свою очередь взволновала старая Лукашиха: а может, и правда, что праздник завтра? Набросив на плечи кожух, она пошла к своей куме Насте. Настя твердо вела подсчет праздникам и строго следила за лунными четвертями - "квадрами".
- Я уже слыхала, что некоторые собираются праздновать сегодня, но праздник, я наверное знаю, завтра. Пилиповы хлопцы уже давно поехали в лес с топорами.
Не прошло и четверти часа, как по всей деревне только и было разговору, что о празднике, при этом явственно обозначались два лагеря - праздничный и будничный. Каждый лагерь насчитывал в своих рядах весьма уважаемых представителей своего направления, что никоим образом не могло привести к соглашению: каждая сторона имела очень крепкие доказательства, на которых основывались ее суждения относительно праздника.
Особенно усилилось волнение, когда начало всходить солнце. Вдоль всей улицы то там, то здесь стояли кучки полешуков и полешучек, и в каждой кучке шел спор о празднике. Все тельшинские законники и законницы сошлись здесь и горячо судили взгляды противоположного лагеря.
Микита Тарпак, приведя все доводы в пользу завтрашнего дня и нисколько не повлияв на стойкость взглядов своих противников, сердито плюнул, повернулся и пошел к своему двору. Его решительная походка и выражение лица ясно говорили о том, что он надумал сделать нечто такое, что должно произвести сильное впечатление и унизить тех, кто был не согласен с ним. Он вытащил телегу, положил на нее доски и стал наваливать навоз, хотя незадолго перед тем и не думал его вывозить в такое время. Нагрузив телегу навозом, запряг коня и важно поехал вдоль улицы, высоко воткнув в навоз вилы. Приблизившись к той кучке народа, где он недавно вел напрасный спор, Микита остановился и начал поправлять хомут, не обращая ни на кого внимания, словно он занимался своим обычным делом. Как только Микита повернул с улицы в поле, тотчас же с той стороны, откуда он выехал, возле колодца послышались два женских крикливых голоса. Они звучали все громче и все с большей злостью. Это ругалась Авдоля Лотачиха с женой Никиты Акулей. Они давно уже были не в ладах, теперь же этот праздник послужил поводом для того, чтобы дать волю языкам. Лотачиха сыпала словами, как горохом. Должно быть, не раз практиковалась она мысленно, готовясь к этой перебранке. Казалось, она только открыла рот, а слова сами, как из мешка, сыпались и сыпались. Акуля не поддавалась. Женщины кричали то по очереди, то одновременно. Проругавшись с полчаса возле колодца, они разошлись: одна пошла в один конец улицы, другая - в другой, так как им надоело ругаться и это не давало никаких результатов. И чтоб сильнее допечь друг друга, они пошли по деревне поносить одна другую перед людьми. Каждой хотелось острее поддеть своего ворога.
- Ах ты чертова шлюндра! Пошла по улице зубами звонить, языком молоть, чтоб он у тебя почернел да высох! - кричала Акуля. - Иди, иди, так вот и поверят тебе, брехухе! Думаешь, не знают люди, как ты к Михалке в сарай бегала, га? Знают люди, за что тебя Крупенич с разъезда горелкой угощает, чтоб тебя вожжами угощали... Знают, не сомневайся! Ты думаешь, не знают, как ты с дорожным мастером по ночам гуляешь, как ты у него десять рублей подцепила? Копач ты из-под темной тучи, хлеба замесить не умеешь, хаты никогда, как люди, не подметешь, чтоб тебе глаза замело!
Авдоля, в свою очередь, идя в другой конец улицы, вела свой сказ. Женщины изредка прислушивались друг к другу и таким образом получали материал для дальнейшей ругани.
- На меня люди глядят, потому что я хорошая, а на тебя и собаки глядеть не хотят. Завидно тебе? А ты забыла, как тебя бабка Татьяна на своем дворе поймала? Зачем же ты ходила туда? Чужих курей выслеживать? А тыквы с грядок у Рамковых кто таскал, чтоб из тебя кишки повытаскивали? А кто, если не твой Микита, у деда Андрея баранинку крал? Этого, может, не знают люди, так пускай же знают...
Полешуки стояли, как строгие и справедливые судьи, но серьезные лица их часто делались веселыми, и дружные раскаты смеха наполняли улицу. При этом полешуки, как по команде, запрокидывали головы и выпячивали животы. Но это было только в тех случаях, когда какая-нибудь из женщин, перейдя всякие границы женской стыдливости, отпускала что-нибудь очень жизненное и сочное. И все же деревня не пришла к согласию. Одни праздновали в тот день, другие на следующий. А некоторые, чтобы не ошибиться, праздновали два дня.
Этот неясный вопрос о празднике отразился и на школьных занятиях. Лобанович, придя в класс, заметил, что половины учеников нет.
- Почему же вас так мало пришло?
Дети рассказали историю спора о празднике, а вместе с тем и о причине отсутствия учеников.
XI
Занятия в школе наладились.
Молодой учитель вкладывал в них свою душу и сердце. Короткие зимние дни проходили незаметно, их не хватало для того, чтобы как следует провести работу. Как только становилось светло и можно было начинать занятия, Лобанович шел в школу, распределив свою работу среди четырех групп.
Много требовалось умения для того, чтобы каждая группа была занята и не сидела без работы. Много нужно было энергии и старания, чтобы каждая группа была заинтересована в своей работе, чтобы все время поддерживать в классе определенное настроение. Днем школьники распускались на полтора часа для обеда, затем уроки снова шли до самого вечера, пока не стемнеет. Часто со старшими учениками занятия велись и вечерами, при лампе. Потом учитель ещё долго сидел над тетрадями и правил их. Молодых сил было много, казалось, никогда не исчерпаешь их, и расходовались они так, как расходует с осени зажиточный, но малоопытный и непрактичный хозяин богатый сбор со своей нивы.
Но в своей работе черпал молодой учитель и полную чашу высокого удовлетворения, наблюдая, как дети овладевали знаниями, легко осиливали то, что еще вчера казалось им непонятным и трудным. Более толковых и способных любил он той любовью, какая может быть только у наставника к своим воспитанникам. Им и дозволялось многое из того, чего не должны были делать обыкновенные ученики, - у Лобановича в школе вообще был строгий порядок. Хоть потворствование было и вредно с педагогической точки зрения и Лобанович это знал, но преодолеть свою слабость не мог. С другой стороны, надо сказать, что с лучших учеников больше и спрашивалось. И радостно становилось на сердце у молодого учителя, когда он смотрел на этих маленьких сообразительных полешуков.
Окончив занятия и проверив работы учеников, Лобанович часто подводил итоги дня; при этом раздумывал он и о том, как обойти ошибки и промахи, которые так трудно бывает избежать в школе молодому, малоопытному учителю. Все известные ему способы и приемы, так гладко и просто описанные в методиках, часто оказывались совсем неподходящими, не отвечали условиям школы. Нужно было что-то придумывать самому. А сколько времени приходилось тратить на то, чтобы приспособить язык детей к книжному языку! И сколько смешных и нежелательных недоразумений возникало на уроках в результате того, что родной язык в школе унижался и подавлялся!
Иногда Лобановичу казалось, что школа отстает, что результаты достигнуты незначительные и что вообще он неважный учитель. Нужно применить здесь что-то новое, нужно оживить школу, так как методы его занятий устарели и, вероятно, перестали быть интересными для детей. В такие минуты настроение его падало, ему становилось не по себе.
"Надо будет наведаться к Турсевичу и посмотреть, как он ведет свое дело", - подумал Лобанович и твердо решил в первый же праздник поехать к своему старому учителю.
Он обдумал маршрут. Правда, маршрут этот простой: пойти на разъезд, как-нибудь сесть на товарный поезд и поехать. От станции его приятель жил версты за две, а езды полстанции. Если же не удастся поехать поездом, то у него молодые ноги, к ходьбе привычные. Разрешив, вопрос таким образом, Лобанович успокоился и хотел засесть за книгу.