Вот наш девиз боевой!
Вдохновенно пели учителя. И разве это не правда, что они вышли из народа, что они дети забитой, угнетенной трудовой семьи?
Вместе с учителями приближалась песня к усадьбе лесничества магната пана Радзивилла. Отсюда направо и налево и далеко вглубь тянутся бесконечные пространства лесов, широкие полосы так называемой казенной земли. И всеми этими необозримыми просторами полей и лесов владеет один старинный род польского князя Радзивилла. Не слишком ли долго засиделся он в своем несвижском княжеском гнезде? Вот почему, поравнявшись с воротами, ведущими в парк лесничества, боевая песня зазвенела еще громче и суровее. Многим из учителей, в том числе и Лобановичу, казалось, что их вдохновенная, боевая, горячая песня прокладывает дорогу победе народа над кровавым царем, над его сатрапами и магнатами и над всей сворой грабителей и насильников.
Весь репертуар тогдашних революционных песен пропели учителя слаженным хором, проходя мимо лесничества и через шляхетский поселок, а потом и через лес. Тем временем дорога подошла к болотистой низине, через которую была проложена гать. По обеим сторонам болота густой стеной стоял лес. Если, бывало, тихой летней ночью остановишься возле гати и крикнешь, то эхо долго бежит краем болота, отражаясь от стены леса и, уже несколько измененное, снова возвращается сюда.
Сымон Чечик, Садович, Янка Тукала и все хлопцы из Микутич знали эту особенность лесного болота.
- Стойте, хлопцы! - остановился Тукала. - Покричим здесь, послушаем, что нам будет отвечать эхо!
Учителя остановились. Чечик, Садович и Тукала набрали в грудь воздуха и разом выкрикнули:
- У вас министры бы-ы-ыли?
Гулкое эхо побежало краем болота, повернуло назад, и все услышали:
- Би-и-или!
- Хлеба вам дава-а-али?
- Дра-а-али!
Несколько минут забавлялись учителя, слушая перекличку своих друзей с болотом и лесом.
Поздно ночью они пришли в школу Садовича.
XXV
Несмотря на позднее время, в квартире Садовича горела лампа. Здесь ватагу учителей поджидали близкий приятель Лобановича Микола Райский и мало известный ему Иван Тадорик - он окончил другую семинарию. Райский остался за хозяина, чтобы приготовить ужин. Это был высокий, подвижной юноша, такой же тонкий, как и Садович, но по характеру добрый, сердечный парень. Он горячо обнял Лобановича и поцеловался с ним. Тадорик ходил по комнате босиком - так вольней ногам, говорил он, - и почти не обращал внимания на шумную учительскую ораву, заполнившую всю квартиру Садовича. Изредка перебрасываясь с кем-либо заковыристыми репликами, он снял со стены скрипку, присел на жесткую кушетку с ободранной обивкой и наигрывал какие-то мелодии.
Манера держать скрипку и смычок и сама игра свидетельствовали, что Иван Тадорик умелый скрипач. Лобанович с удовольствием слушал музыку, всматривался в лицо скрипача, немного угрюмое и слегка изрытое оспой, с насупленными бровями, с плотно сжатыми губами. Широкий лоб и лицо с довольно острым подбородком изобличали в Иване Тадорике, как казалось Лобановичу, человека с выдающимися способностями. Черты лица скрипача напоминала Лобановичу что-то знакомое. Где-то он видел такое лицо, но где? Наконец вспомнил: Иван Тадорик имел что-то общее с немецкий философом-пессимистом Шопенгауэром, только тот был старик, а Тадорик - ровесник Лобановича.
В школе, на квартире Садовича, обосновались Райский, Янка Тукала и Иван Тадорик. Школа Тукалы находилась верстах в пятнадцати от Микутич, а родителя его жили не так далеко - за Неманом, в трех верстах отсюда. Но уж такова натура у Янки: полноценным человеком он ощущал себя только тогда, когда находился в кругу своих друзей, когда чувствовал рядом их плечо, на которое можно опереться, когда видел их руку, за которую можно ваяться и идти вперед, не сбиваясь с дороги.
Был уже поздний час. Садович, как хозяин школы я как человек, принявший на себя руководство съездом, хотя в лидеры его никто не выбирал, выступил с речью. При этом он принял соответствующую позу, выпятил немного грудь и придал лицу серьезное выражение.
- Товарищи! - начал он басом. - Мы сошлись и съехались для важного дела. Все честные, передовые люди России выступают на организованную борьбу со злом и несправедливостью...
- А называются они царским самодержавием, - подсказал Иван Тадорик и сбил оратора с толку.
- Не лезь в пекло поперед батьки! - шутливо и в то же время довольно строго заметил Садович. - Что надо сказать, я сам скажу. Не забывай, Иван, не для комедии собрались мы здесь.
- Я и не говорю, что для комедии, - не унимался Тадорик.
Садович не обратил внимания на его вторую реплику.
- Не надо, хлопцы, забывать и в том, что мы должны быть очень и очень осторожными. И это не есть трусость или страх перед полицейскими шнурами, этого требуют интересы дела. На всякий случай я поставил стражу. Товарищи, дело наше очень почетное и очень важное. Подробно о нем мы сегодня говорить не будем: мы обсудим и решим его завтра, в не в стенах школы, где может и шашелъ подслушать нас, а в открытом поле. Завтра в двенадцать часов все мы соберемся на Пристаньке, неподалеку от Лядин. Сходиться туда нужно небольшими группами, чтобы не бросаться людям в глаза, не вызывать подозрений.
- Правду говоришь, Бас! - поддержал Садовича Владик Сальвесев. Владик страдал недостатком в произношении буквы "р", а потому слово "правда" у него звучало как "прлавда".
- Значит, так, хлопцы, завтра! - продолжал Садович. - А сейчас расходитесь по каморкам да по сеновалам. Не запрещается и с девчатами погулять.
Сказав так, Садович взглянул на Деда Хруща. Тот только усмехнулся и хитро подмигнул Садовичу: знаем, мол, какой ты сам монах!
- В школе останутся бесприютные горемыки: Андрей, Микола Райский, Иван и Янка - по существу одно и то же, что Янка, что Иван, - заметил с некоторой претензией на юмор Алесь Садович.
- Боже, какую премудрость сказал ты, Алесь! - не удержался Тадорик.
Садович посмотрел на Тадорика, покачал головой и сказал:
- "Шел Тадор с Тадорою, нашел лапоть с оборою... "
- Ну, и что же? - спросил Тадорик.
Как видно, он был настроен весьма воинственно.
- Ну, так до завтра! - говорили учителя и понемногу разбредались кто куда.
В школе остались хозяин и его "бесприютные" гости: Лобанович, Райский, Тадорик и Тукала.
- Что же, хлопцы! Садитесь за стол. На большое угощение не рассчитывайте, - пригласил хозяин.
- А все же кое-что есть, - сказал Райский и крикнул: - Акуля!
Широкая, коренастая, румяная Акуля показалась в комнате, выплыв из кухни.
- Подавай, Акуля, что есть, - приказал ей Райский.
Акуля скрылась за дверью комнаты так же молча, как вошла. Иван Тадорик сложил губы трубкой, вытаращил глаза и, обращаясь к Райскому, выкрикнул с деланным изумлением:
- О-о-о! Посмотрим, что это за кое-что!
Тотчас же дебелая Акуля - она была сторожихой при школе и вместе с тем хозяйкой кухни - принесла пять разнокалиберных тарелок, столько же сборных вилок и пару ножей-инвалидов. Все это она расставила и разложила на Древнем столе, ничем не застлав его. У Садовича скатертей не было - он считал их ненужной буржуйской роскошью. Вскоре на столе появилась еще одна тарелка с нарезанными кусочками сала, затем деревянная, кустарного производства миска с хлебом, сковорода с яичницей и огромная глиняная миска с редькой, нарезанной небольшими ломтиками и заправленной кислым молоком. Редьки было не менее полведра.
Тадорик не мог удержаться от реплики.
- Умри, Микола, и больше не кухарничай, ничего лучшего не придумаешь, сказал он Райскому.
А Райский, ни слова не говоря, подошел к книжному шкафу, вытащил из-за школьных папок кварту горелки и торжественно поставил ее на стол.
- Это дар от моих ничтожных доходов, - проговорил он. - Выпьем, как говорил Тарас Бульба, за то, чтобы храбро воевали.
Учителя так оживились, загомонили, что их голоса сливались в нестройный гул, в котором трудно было разобрать отдельные возгласы.
- Вот это "кое-что"! - весело сказал Тадорик.