- Ну, это уже совсем интересно! Неужто этот кощей наш сторонник?
- Не он, а его дочь Аксана!
- Удивил ты меня, Янка! И как же я теперь поверю, что к тебе не льнут девчата! - пошутил Лобанович.
- Ну, это еще ничего не значит. Дело тут не во мне, а в том, что дочь урядника сочувствует нам, сочувствует тому делу, за которое нас выгнали из школ.
- Вот оно что! Дивные дела, братец Янка! И новости какие! - отозвался немного удивленный и заинтересованный Лобанович. - Какова же она собой, эта Аксана? Красивая?
- Как на чей вкус, - подчеркнуто безразличным тоном проговорил Янка. Видимо, он хотел разжечь любопытство приятеля и не отвечал прямо на его вопросы.
- А все-таки? - не отставал Лобанович.
- Кому нравится поп, кому - попадья, а кому - попова дочка, - все так же безразлично ответил Янка.
- А кому - урядникова, - поддразнил приятеля Лобанович.
Янка весело засмеялся.
- Ну и надоедливый ты, Андрей! - сказал он. - И пусть себе. Сам увидишь. А если очень хочешь знать, скажу: ничего девчина, русая, тонкая, высокая, белое лицо, носик длинноват, но лица не портит. На щеках чахоточный румянец. Ну что, теперь ты удовлетворен?
- Будь я художник, я написал бы ее портрет с твоих слов: так хорошо и подробно описал ты Аксану, - шутливо заметил Лобанович и подмигнул приятелю.
- Эх, брат! - махнул рукой Янка. - Неважные мы с тобой теперь кавалеры-женихи: кто позарится на нас, бездомных бродяг?
- Ну, этого ты не говори, - запротестовал Лобанович, - кое-какую цену имеем и мы. Во-первых, у нас молодость, мы здоровы, любим жизнь и крепко цепляемся за нее. Во-вторых, новые пути открываются перед нами, пусть еще не ясные, трудные и неверные. А посему - да здравствуют наши странствия по свету!
- Я всегда чувствую себя хорошо, когда у меня есть опора и есть друг, с которым можно отвести душу, у которого можно найти поддержку в минуты упадка. Вот и сейчас я рад, что встретил тебя: ведь я уже начал киснуть немного.
- Где же ты сейчас живешь? Чем и как кормишься?
- Живу я, можно сказать, между небом и землей. Путешествую из Ячонки в Столбуны. Определенного местожительства пока не имею. Хожу и гляжу на землю, вернее - себе под ноги: мне все кажется, что я найду тысячу семьсот сорок рублей и пятьдесят четыре копейки. Не более и не менее!
Лобанович засмеялся и хлопнул приятеля по плечу.
- Ты не смейся, ей-богу, думаю, что найду тысячу семьсот сорок рублей.
- Почему же еще и пятьдесят четыре копейки?
- Черт их знает, стоят перед глазами серебряный полтинник с "Николкой две палочки", медный трояк и одна копейка! Так и стоят перед моими глазами... А может, я с ума сходить начинаю? - спросил себя Янка и добавил: - Так нет, с ума мне трудно спятить: ведь его у меня не так уж много.
- Эй, Янка, не уважаешь ты самого себя. Ума у тебя больше, чем на одного человека.
- Ничего я не знаю, - ответил Янка, - тебе со стороны виднее. Есть чем думать, ну и слава богу!
- Что же мы сидим здесь, на этих бревнах? - спохватился Лобанович. Давай побредем куда-нибудь да потолкуем, как того требует наше положение.
Янка вскочил с бревна, готовый отправиться хоть на край света, и продекламировал:
Казак, люби меня,
Куда хочешь веди меня!
- Го! Вишь, какой ты ловкий, - веди его! А может, ваша милость поведет меня? Ты же хозяин и местный житель, - заметил Лобанович.
- Был конь, да изъездился, - грустно признался Янка, но вдруг приободрился, поднял вверх правую руку и воскликнул: - Есть еще порох в пороховницах! Айда к Шварцу! Гулять так гулять: давай на копейку квасу!
К друзьям вернулось хорошее настроение и чувство юмора. Они забыли даже, что находятся под тайным надзором полиции, и про Аксану, от которой узнал Янка об этом. Идя глухими закоулками в шинок к Шварцу, Янка вспомнил семинарскую великопостную песню:
Покаяния отверзи ми двери, жизнедавче,
Утренюет бо дух мой ко храму святому твоему...
Дурачась, они начали переделывать церковный текст применительно к предстоящему посещению шинка Шварца. Получилось так:
Заведения отверзи ми двери, отче Шварче,
Утренюет бо дух мой к шинку святому твоему.
Живот носяй поджарый, весь опустошен,
Но яко щедр, напой мя благоутробной твоею гнилостию.
- Хорошо, право слово, хорошо! - восхищенно воскликнул Янка.
Приятели остались довольны результатами своего творчества. На ходу они вполголоса пели переиначенную песню. Жители местечка, которые попадались им навстречу, услыхав мотив святой песни, одобрительно поглядывали на них, как на молодых набожных хлопцев.
- Ну вот и обрели мы новую профессию! - смеялся Янка Тукала.
- А что ж, сложим целый репертуар таких песен и пойдем по ярмаркам. Сядем на паперти и будем давать концерты, а люди не поскупятся на медяки певцам.
Веселые и смешливые переступили они порог убежища Шварца. Убежище это не было для них новым. Шварц, расторопный человек зрелых лет, всегда рад гостям, особенно таким, как молодые учителя. Он кое-что слыхал о происшествии с ними, но что ему до того! Пришли - значит дадут немного заработать.
В шинке пахло водкой, селедкой, дегтем и чувствовался еще такой запах, которого не определит самый опытный нос. Пол был весь в пятнах, заслежен мокрыми лаптями и сапогами.
- День добрый, отче Шварче! - приветствовали гости хозяина.
Шварц вскинул на них черные глаза, улыбнулся.
- День добрый! Но что такое "отче Шварче"? - поинтересовался он.
- Это значит: день добрый, батька Шварц!
- Го, это хорошо!
Хозяин, как видно, остался доволен таким обращением. Он повел гостей в глубину своего дома, в чистую комнатку, хотя и непроветренную. Но гости были люди нетребовательные, комнатка вполне им понравилась, как понравилось и гостеприимство самого хозяина.