Ротмистр запер стол и твердой, быстрой походкой вышел из кабинета в другую дверь, завешенную шторой.
Прежде чем приняться за дело, Лобанович взял "показание одного из коллег". Владик Сальвесев писал по выработанному Лобановичем и Янкой плану.
Поведение ротмистра очень удивило Андрея. Жандармский вахмистр также вышел из кабинета, и Андрей остался совсем один. "Что это - хитрость какая-то, западня? - спрашивал он сам себя. - Вероятно, за мной следят из тайного угла. Надо быть осторожным".
Назначенный срок еще далеко не кончился, а свои показания Андрей написал, и написал аккуратно. После этого он стал разглядывать кабинет, не сходя с места. На переднем плане висели портреты Николая II и царицы. И больше ничего не было на стенах.
Оставалось уже мало времени до конца срока. "Что же будет дальше?" - с беспокойством ждал Андрей.
Ровно через час пришел ротмистр; видимо, он "подкрепился" - от него попахивало коньячком.
- Ну что? - спросил он, усевшись в кресло.
Лобанович молча подал бумагу. "Чем меньше говорить, тем лучше", мысленно заметил он себе.
Ротмистр внимательно присматривался к написанному. Казалось, его больше интересовал почерк, чем содержание показаний.
- А красивый у вас почерк, - наконец проговорил он.
- Учителю уж так положено.
Ротмистр открыл ящик стола, взял какой-то исписанный лист, вгляделся в него, перевел глаза на написанное Лобановичем, а затем и на него самого. Усмехнулся.
- Я не пророк, но могу вам сказать, что ваш почерк сыграет роль в вашей жизни... Можете быть свободным. - И ротмистр кивнул головой, давая знать, что Лобанович может идти.
XXXI
Очутившись на улице и убедившись, что сзади жандармов не видно, Лобанович почувствовал себя так, будто с его плеч свалился тяжелый камень и сам он вторично родился на свет. Все его страхи развеялись и растаяли, как тучки в засушливую погоду. Но теперь перед ним встал вопрос: почему жандармский ротмистр так присматривался к его почерку? Правда, это могла быть простая случайность, тем более что Лобанович и от друзей слыхал про свой красивый почерк. И все же точного ответа на интересующий его вопрос Лобанович не находил. Но хорошо уже и то, что он свободно ходит по улицам, сливается с толпой людей, снующих туда и сюда по тротуарам. Как хорошо было бы поговорить сейчас с Янкой! Но Янка далеко, живет где-то на реке Березине, у дяди.
Более близкого знакомого, чем Болотич, у Андрея в Минске не было. Минут через десять он переступил порог чистенькой квартиры бывшего друга.
- А, это ты, крамольник! Ну, рад видеть тебя, - такими словами, сдобренными шуткой, встретил Болотич Андрея. - Садись! - сказал он гостю. Скоро ли вас будут судить?
В словах Болотича слышались какие-то снисходительно-барские нотки, и это не понравилось Андрею. Не понравились ему прилизанность квартиры и самого хозяина ее и подчеркнутый порядок во всем.
- О суде нам станет известно тогда, когда вручат повестки. Или, может быть, ты что-нибудь слыхал? Ты же имеешь доступ в "высшие сферы", а нам туда двери закрыты, - довольно сухо ответил Лобанович.
- А ты уже и надулся! - заметил Болотич. - В "высших сферах", как ты говоришь, я не бываю. Да и само понятие "высшие сферы" неопределенное. А вот от одного писаришки - не знаю, из каких он "сфер", - я слыхал, что все ваше дело, кстати сказать бессмысленное, будет прекращено.
- Что ты говоришь?
- То, что ты слышишь.
- Если бы это дело прекратили, было бы неплохо. Но почему же меня вызывали к жандармскому ротмистру для дачи показаний? Вот только что вырвался оттуда.
Болотич пожал плечами.
- О чем же тебя допрашивали?
- По существу, и допроса никакого не было. Велел жандармский ротмистр написать, как проходило учительское собрание и что там было. И даже разрешил полюбопытствовать, что показали мои друзья, дал мне целую кипу бумаг.
Лобанович рассказал, как ротмистр хвалил почерк допрашиваемого.
- Что ж, может, собирается взять тебя в делопроизводители, - заметил Болотич.
- Эх, брат Болотич! Тебе смешки да шуточки. Будь ты на моем месте, я так легко не отнесся бы к тебе. И скажи, почему наше собрание ты называешь нелепостью?
- Да очень просто: в нем нет никакого смысла.
- Почему?
Болотич иронически улыбнулся, а затем уже серьезно, даже со злостью, ответил:
- Государственный строй пытались разрушить, царя скинуть и вместо одного поставить тысячи царей в лице разных комитетов, муниципалитетов, коммун, товариществ... И это ваше народоправство? Моськи вы, лающие на слона!
Лобанович удивленно посмотрел на Болотича, словно не веря, что перед ним бывший товарищ. Сдерживая острую вспышку негодования, он спокойно и с оттенком грусти сказал:
- Эх, Костя! Как крепко засели в тебе князь Мещерский и вся закваска чиновничье-поповской семинарии! Как все смешалось в твоей голове!
- Не знаю, у кого больше смешалось! - огрызнулся Болотич. Видимо, он был не в духе.
- Не будем спорить, в чьей голове большая путаница, - спокойно ответил Андрей, - по зачем говорить о том, чего ты не знаешь и не понимаешь? Действительно легче, удобнее и выгоднее петь "Боже, царя храни", чем заступаться за обездоленных, голодных людей и получать за это пинки жандармов и полиции да косые взгляды черносотенцев всех мастей.
- Довольно я наслушался всяких агитаторов и начитался разных прокламаций, и ты мне таких песен не пой! - прервал Андрея Болотич.
Лобанович посмотрел на него, помолчал. А потом тихо проговорил:
- Прости! Песни у нас разные, и наши дороги направлены в противоположные стороны. Но кто знает, жизнь не стоит на одном месте... Одно могу сказать: по дороге князей Мещерских, Дубровиных и гамзеев гамзеевичей я не пойду!
- Это твое дело. Скажу тебе, как говорят твои белорусы: человек ест хлеб троякий - белый, черный и ниякий.
Лобанович улыбнулся.
- Мне кажется, что ты любишь более всего белый.
- Это уже мое дело. Тебе же вот что скажу: та дорога, по которой ты идешь, заведет тебя не туда, куда ты хочешь.
Лобанович поднялся, чтобы покинуть квартиру бывшего друга. Много раз он слыхал такие разговоры. На память пришел писарь Дулеба, с которым велись такие же споры.
- Вот ты уже и надулся, как мышь на крупу, - примирительно сказал Болотич. - Посиди, пообедаем!
- Благодарю! Мне надо ехать домой, сейчас отходит поезд, - отказался Андрей от угощения.
Болотич с недоумением смотрел на бывшего друга, но не упрашивал его остаться. Уже стоя на пороге, Лобанович укоризненно улыбнулся и неожиданно для самого себя сказал:
- Ни один царь не ездил короноваться верхом на свинье. Прощай!