- Об интересных вещах нельзя рассказывать неинтересно, - замечает Лобанович. - А против того, чтобы иметь вас в компании, я абсолютно ничего не имею. Даже больше вам скажу: такой компанией я вполне удовлетворюсь, и если кого приму в компаньоны, то только не своего брата мужчину.
Говоря это, Лобанович заглядывает в глаза Ольге Викторовне с хитроватой улыбкой, словно стараясь сказать этим взглядом то, чего не договорил словами.
Ольга Викторовна с притворной укоризной смотрит на соседа и качает головой.
- И все-то вы, мужчины, на одну колодку сделаны! - добавляет она.
Маланья принесла самовар.
- Ну, будем чай пить и поговорим о вашем путешествии.
Ольга Викторовна накрывает стол, изредка перебрасываясь с гостем короткими фразами.
- Знаете, Ольга Викторовна, - говорит Лобанович, сидя за столом, кроме шуток, я серьезно думаю о своем путешествии. Но я вижу в нем не только одну поэзию, здесь может быть и неинтересная проза. Но дело не в этом. Я хочу ближе присмотреться к тому, как люди живут, чем живут и что они думают. Такое желание появилось у меня недавно. Вы знаете, что я делаю тайком? тихо спрашивает Лобанович.
Ольга Викторовна смотрит на него.
- Вероятно, пропаганду ведете?
- Именно. Крамольные идеи проповедую.
- Ну?! - Учительница еще более оживляется, и в глазах у нее поблескивают искорки.
- Что вы на это скажете? - спрашивает он.
- Молодец вы, Андрей Петрович! От души желаю вам успеха. Интересно, как вы это делаете?
- Пока что у меня есть три человека, крестьяне, и один из них мужчина весьма серьезный. На него можно положиться, как на каменную стену. По вечерам иногда он заходит ко мне, и я учу его - он неграмотный, - а вместе с тем веду беседы на разные "крамольные" темы. Приходят и еще двое, отец с сыном. Интересные люди!
- А как же вы напали на них, собрали? - спрашивает Ольга Викторовна.
- Да просто присматриваюсь к людям, прислушиваюсь к их словам, испытываю их понемногу.
- И они слушают?
- Очень внимательно. Вообще работать с ними можно. Одно только мешает нет соответствующей литературы.
Лобанович рассказывает историю с нелегальной книжечкой.
- Кое-что у меня найдется, - говорит учительница.
- Пожалуйста, одолжите мне, - просит Лобанович.
Ольга Викторовна тотчас же встает, роется в своих потайных хранилищах и вынимает несколько тоненьких брошюрок.
- Возьмите и используйте, но только верните мне.
Лобанович бегло знакомится с книжечками и прячет их.
- Как вы думаете, Ольга Викторовна, каким образом могла попасть ко мне на крыльцо запретная книжечка?
- В Пинске, наверное, есть революционная организация, и нашелся умный человек, который догадался подбросить вам эту книжечку.
- Наверно, так оно и есть, - соглашается Лобанович.
- Я на этих днях собираюсь в Пинск. У меня там есть знакомые. Через них можно связаться с организацией. Тогда литературы будет достаточно. Вот эту работу я понимаю!
Ольга Викторовна совсем оживляется. Она только жалеет, что у нее нет пока что таких людей, с которыми можно было бы также заняться чтением нелегальных книг, но утешает себя тем, что войдет в организацию и организация ей поможет.
Они долго сидят и разговаривают. Ольга Викторовна показала толстую рукописную тетрадь, в которой переписано много разных революционных песен и стихотворений.
Возвращаясь домой, Лобанович всю дорогу думал о своей нелегальной работе и об Ольге Викторовне. В ее лице он впервые видел девушку, открыто мечтающую о революционной работе, и проникся к ней большим уважением.
XXII
За последнее время в Высоком произошли некоторые перемены. Приехал новый писарь Матей Дулеба; прежнего писаря, чернявого Романчика, забрали в солдаты.
Когда это стало фактом, старшина Захар Лемеш не на шутку загрустил и даже пришел в отчаяние. Сколько сочувствия и сожаления было высказано здесь Романчику!
- Эх, Федя, Федя, друг ты мой любимый! Не думал я и не гадал разлучиться с тобой.
Старшина опускает глаза и грустно склоняет голову, словно вдова, похоронившая мужа. И тогда уже сам писарь выступает в роли утешителя.
- Ничего, Захарка! Приедет другой писарь, будете жить и дело делать.
Говоря это, Романчик хлопает старшину по широкому плечу. Но сам он убежден, что другой писарь никогда не будет таким деловым, как он. Романчик хочет услышать это от старшины. И старшина говорит ему:
- Нет, брат Романчик, нет, Федя, не наживу я другого такого писаря, как ты.
На некоторое время они умолкают, опускают головы, вместе отдаются грустным чувствам.
- Э-э! Есть о чем горевать, - первым нарушает молчание Романчик и залихватски машет рукой. - Найдутся люди, а мой здесь и след пропадет, и память обо мне умрет.
Если бы Романчик был поэтом, он, вероятно, сложил бы самую жалостную элегию самому себе, но он только просто образованный человек, способный глубоко чувствовать. С него достаточно, если он удачно применит соответствующие чужие слова. И он приводит их из священного писания:
- "Человек - яко трава; дни его, яко цвет полевой, тако отцветут".
Старшина не знает, что ответить на это, а ответить что-то нужно. Он сначала причмокивает, а затем с неподдельной горечью говорит:
- Отцветут, отцветут! Рунда, они отцветут!
Дело кончается тем, что писарь посылает деда Пилипа за дюжиной пива.
Притащив целую корзинку пива, дед говорит:
- Не нажить нам такого панича, пусть даст вам бог здоровья.