- Ну, где уж мне вернуть то, что с возу упало! - махнул рукой Турсевич. - Хочу еще поучиться, а потом жениться.
- Ладно, ладно, браток, воспоминания потом! - засуетился Лобанович. - И был бы я дурак, если бы спросил тебя: "Есть хочешь?"
Не давая приятелю опомниться, Лобанович крикнул:
- Бабка Параска!
Вошла бабка, окинула взглядом молодых учителей. Она увидела, что они рады друг другу, и на душе у нее стало легко.
- Вот что, бабулечка, - обратился к ней Лобанович, - напеки нам картофельных пирожков. Максим Юстинович, - Лобанович показал рукой на Турсевича, - никогда в жизни не только не ел, но и не видел таких пирожков.
Бабка Параска вся так и просияла, а Лобанович продолжал:
- Вот, бабка, три рубля. Пошли Пилипа в монопольку, пусть возьмет полкварты. К нам приехал гость, надо угостить его так, чтобы ни нам, ни людям за нас совестно не было.
Бабка ласково улыбнулась и вышла из комнаты.
- Золотая бабка! - сказал Лобанович.
Турсевич рассудительно заметил:
- Зачем такие хлопоты? Андрей, не глупи!
- Не каждый день такое бывает. Вспомни, сколько времени мы не виделись! Как же не отметить это событие?
- Ну, это я так себе сказал, для приличия, - засмеялся Турсевич и потряс Лобановича за плечи.
Пока бабка Параска суетилась в кухне, хозяин и гость решали, как удобнее разместиться.
- Впереди все лето, - говорил Лобанович, - тебе нужно заняться зубристикой, так давай устраиваться, как лучше и удобнее для тебя. Вот одна комната, а вот другая. Есть диванчик и койка - выбирай что хочешь. Стол общий.
Турсевич комически развел руками, словно удивляясь богатству своего друга.
- Такая роскошь, такое богатство! Не знаешь, на что смотреть и что выбирать, - смеялся он. И вспомнил по этому поводу один случай: - Некий бедный человек встретил учителя и обратился к нему с просьбой оказать денежную помощь. "И рад бы я вам помочь, но откуда деньги у бедного сельского учителя?" - "Вы сельский учитель? - удивился бедняк. - Извините, я этого не знал". Он полез в карман, достал троячку и протянул ее учителю.
- Смеяться здесь или плакать? - отозвался Лобанович и добавил: - Лучше посмеяться. Зато у сельского учителя совесть чистая, это не обдирала урядник, не пристав и не волостной писарь. По-моему, сельский учитель самый чистый и самый святой человек в царской России.
- Приятно слышать такие отзывы о нашем брате, - вставил слово Турсевич. - Да оно, может, и правда. Но не надо забывать одного обстоятельства: посади ты его возле вкусного и жирного пирога - так не споткнется ли и наш брат, как ты думаешь?
В приятельской беседе, в воспоминаниях о прошлых днях, о товарищах и общих знакомых время шло незаметно. Бабка Параска приготовила закуску, накрыла стол белой как снег скатертью, поставила тарелки, положила ножи и вилки и затем принесла из кухни вместительную сковороду с душистыми шкварками и яичницей. Вскоре появились и знаменитые картофельные пирожки.
- Ну, что ты скажешь про бабку Параску? - спросил Лобанович.
- Молодец твоя бабка! - похвалил Турсевич.
- И легенда об учительской бедности не совсем отвечает действительности, - сказал Лобанович, показывая на сковороду со шкварками, на полбутылки водки и на картофельные пирожки. - Ну, так давай пропустим по чарке. За нашу встречу, за нашу учительскую бедность, за чистоту и святость!
- Принимаю! Аминь! - подтвердил Турсевич, берясь за чарку.
XXI
Старые друзья-приятели Турсевич и Лобанович разместились в квартире наилучшим образом. Все поделили, размежевали, и никто ни в чем не мешал другому. Может, этому способствовала учительская бедность, о которой рассказывал Турсевич, и учительская "святость и чистота", за которые поднимал чарку Лобанович.
Каждый из них в меру своих душевных сил и в соответствии с особенностями своего характера приносил дань на алтарь дружбы и товарищества, если говорить высоким стилем. В определенные часы они разбредались кто куда. У каждого была своя дорога. Турсевич брал учебник, шел куда-нибудь в тихий уголок и старательно занимался подготовкой в институт. По сердцу пришлось ему верханское кладбище, особенно после того как Лобанович рассказал о неизвестной влюбленной паре, нашедшей себе там тихое пристанище и убежище. Сам хозяин также имел свои излюбленные местечки для прогулок - отправлялся в лес по грибы, хоть напасть на такое нетронутое местечко и на такое множество боровиков, как довелось ему недавно, больше не случалось.
В определенные часы приятели сидели вместе, беседовали, спорили, не соглашались друг с другом, но не выходили за границы дружбы. Этому способствовало, видимо, и то обстоятельство, что друзья жили под одной крышей не очень долгое время. Они считали, что знают друг друга до самых что ни на есть мельчайших подробностей. Но в народе бытует простая и мудрая пословица: "Чтобы узнать человека, нужно съесть с ним пуд соли". Наши друзья не съели еще и одного фунта соли, а между ними уже начали возникать споры, которые чем дальше, тем больше разъединяли их и воздвигали между ними стену, разрушить которую было не так легко. Поводом для таких споров обычно была Государственная дума, вернее сказать - политическая обстановка в стране. Турсевич в своих политических устремлениях не шел дальше кадетской партии, она была для него политическим идеалом.
- О, если бы только в России добились того, что ставит своей политической программой конституционно-демократическая партия! - говорил Турсевич. - Уже один тот факт, что в кадетской партии собран лучший цвет русской интеллигенции - профессора, адвокаты, врачи, инженеры, - о многом говорит и выгодно рекомендует партию народной свободы.
- Предположим, что кадеты осуществили свою программу, - вставил слово Лобанович, - чего добился бы тогда народ?
- Во-первых, безземельное и малоземельное крестьянство получило бы землю. Во-вторых, самодержавный строй был бы ограничен, а к этому стремится преобладающее большинство населения. Министры и губернаторы отвечали бы перед Государственной думой. И мы, сельские учителя, были бы поставлены в несравненно лучшие условия. И все население имело бы широкие политические права. Ты знаешь, - продолжал с увлечением Турсевич, - как определяла задачи Государственной думы кадетская газета "Русь"? "Главное назначение думы, которая теперь выбирается, - писала эта газета во время выборов, - и партии народной свободы в ней - быть бичом народного гнева. Изгнав и отдав под суд преступных членов правительства, ей придется заниматься только неотложными мерами, а затем созвать подлинную думу, на более широких основаниях". Разве в наших условиях это малая программа? - с видом победителя спросил Турсевич и добавил: - Помоги им только, боже, добиться ее осуществления!
- Но пока что, - заметил Лобанович, - ни одного царского сатрапа дума под суд не отдала. А разве их не за что судить? На дело получается обратное - сатрапы сами начинают шипеть на думу. Скоро они не только будут шипеть, но и топать ногами, а может, и по шапке ей дадут. Вот ты ссылался на газету "Русь", я тебе приведу слова другой кадетской газеты. Она писала о том, что успех кадетов на выборах обратил на себя внимание "сфер" и даже обеспокоил эти "сферы", то есть сатрапов. Но потом "сферы" опомнились, осмотрелись и пришли к заключению, что успех кадетов на выборах и сама кадетская дума просто выгодны для царизма... А кадеты пусть себе пошумят, помашут кулаками - драться ведь они не полезут, - пусть покритикуют правительство и даже погрозят кое-кому из министров. Ничего страшного в этом нет, потому что ни кадетская, ни другая какая-либо дума министров не назначает. Мне кажется, эта кадетская газета, - а называется она "Наша жизнь", - стоит гораздо ближе к истине, чем твоя "Русь".
- Так, по-твоему, самый факт существования Государственной думы не имеет никакого значения? - нахмурившись, спросил Турсевич.
Лобанович опустил глаза. В первое мгновение он не знал, что ответить на этот вопрос. Нужно было выиграть время, и он сказал, зайдя издалека:
- Одна хорошо знакомая мне учительница - не знаю, где она теперь и что с нею, - рассказывала о босяке, который просил денег на выпивку. Когда учительница спросила, сколько же ему нужно, босяк глубокомысленно приставил палец ко лбу и сказал: "Впервые наталкиваюсь на такой философский вопрос!" Так вот и мне остается повторить слова этого босяка в связи с твоим вопросом.
Турсевич пренебрежительно махнул рукой.
- Государственная дума есть действительность, - значит, ее существование - явление разумное.
- Залез ты, брат, в такие философские дебри, откуда и не выбраться. "Все действительное разумно!" - подчеркнуто иронически воскликнул Лобанович. - Самодержавный строй - также действительность и, значит, разумен? Зачем же тогда бороться против него? Ты начинаешь бросаться в софистику. Жизнь и природа и все явления жизни не находятся в состоянии покоя и неподвижности. Еще древний греческий философ сказал: "Все течет и все изменяется", причем движение, развитие жизни не обходилось и не обходится без борьбы. А все, что имеет начало, имеет и конец. Вот почему я так уверен, что и самодержавию с придурковатым Николкой придет конец не сам собой, а в результате революционного восстания всего народа. Но не кадетская Государственная дума приложит к этому свою руку. Кадетская дума - тормоз народного восстания против коронованного пугала на троне. Каждый, кто любит народ, идет с народом, должен стать на путь беспощадной, сознательной борьбы, борьбы по единому плану, во имя ниспровержения идола на троне и его помощников, слуг и защитников. Думаю, что эта моя оценка Государственной думы тебе понятна.
Удивленный, озадаченный Турсевич недоуменно развел руками, внимательно глядя на своего бывшего ученика, а нынешнего друга.
- Ого-го! - воскликнул он. - Не надеялся я услышать от тебя такую... ну, как тебе сказать... концепцию... Далеко же ты махнул! Давай будем откровенными: скажи, к какой партии ты принадлежишь?
- Если быть откровенным, как ты предлагаешь, то скажу тебе: ни к какой партии я не принадлежу.
- Почему же это так? - спросил Турсевич.
- А вот почему. Временами мне казалось, что правду несут кадеты. Ну, знаешь, "лучший цвет русской интеллигенции", как аттестуешь их ты. А потом, прислушавшись к эсерам, я подумал, что правда на их стороне, и готов был стать на их позиции. Но довелось и приходится мне, как и всякому из нас, кто ищет правды, слушать и социал-демократов. Веско основательно, правильно говорят они. Есть нечто общее и для эсеров и для социал-демократов стремление свергнуть самодержавный строй. А на чьей стороне правда, я еще не знаю точно. Но я мыслю себе, что жизнь и дальнейшая борьба за народовластие покажут, кто стоит на верном пути, а кто ошибается. Тогда я присоединюсь к тем, кто говорит правду.
Турсевич укоризненно покачал головой.
- Эх, Андрей, Андрей! - сокрушенно заговорил он. - Тебе уже было предупреждение в революций, и довольно грозное. Поиграл - и хватит: ведь ты играешь с огнем! А есть поговорка: "Возле воды намокнешь, возле огня обожжешься". Я стою за эволюцию. Всякому явлению на свете свое время. Дитя не становится сразу взрослым человеком. Зачем насильственно врываться и вмешиваться в ход событий, которые от тебя совсем не зависят? Вот благодетели человечества подстрекали народ на забастовки, на восстания, на разгромы помещиков - что получилось? Ты знаешь рассказ из школьной хрестоматии, как мальчик раскрывал почки, бутоны цветов, чтобы они быстрее зацвели на клумбе? Раскрыл их не в пору, а цветы погибли.
- А я тебе напомню другой рассказ - как отец поучал сыновей, чтобы они жили в дружбе и согласии. Помнишь, про веник? Пока веник был связан, сыновья сломать его не могли, а развязали - по прутику сломали легко. Так вот, когда народ осознает свои интересы и свою силу и будет крепко сплочен, тогда он легко выметет грязь и мусор из своей хаты - царя, князей, графов и всякую другую погань. За это я и буду бороться. Кроме закона эволюции есть и закон революции. Одно связано с другим. И знаешь, мой дорогой, в учительском институте ничего тебе об этом не скажут.
XXII
После этих споров друзья почувствовали, что их дружба дала большую трещину, что их пути направлены в разные стороны и никакие разговоры их уже не соединят. Турсевич искренне жалел своего друга, как человека, который ступил на опасный путь, сознательно обрек себя на страдания, тюрьму и неволю. "Чего же другого можно ожидать на таком пути? Зачем он это делает? наедине с собой спрашивал себя Турсевич. - И разве это верный путь?" Его, Турсевича, обязанность - предостеречь младшего и менее опытного в жизненных делах друга от той опасности, по краю которой он ходит.