— Большой актер едва ли вышел бы из меня. Бог не наградил статью. Да и голос так себе. Хотя… когда служил на Дальнем Востоке, с охотой участвовал в самодеятельности. Руководитель драмкружка, солдат-одногодник из актеров, как-то сказал мне: душа у тебя актерская, на роли второго плана вполне подходящая. Но я уже командовал взводом, после Хасана поставили на роту, затем академия, война… Они сделали меня кадровым военным. Умом и душой.
— Может быть, еще по одной, Коля?
— И последней.
— Почему? Бог троицу любит.
— Еще опьянею, и тебе придется укладывать меня в постель.
— Твой вес — мне по силам.
— Ну, тогда выпьем по второй и третьей.
Выпили по третьей, доели бутерброды. Сам собой возник вопрос: что дальше? В глазах Николая появилась та решительность, которая возникала в нем, когда требовалась отбросить сомнения и принять решение:
— Тома, поверни ключ в двери.
Тома, помедлив, повиновалась. Повиновалась, как мужу. Вернувшись к столу, спросила:
— Не рано ли, Коля?
— Откладывать нашу семейную жизнь еще на недели, даже дни не хочется. Что будет, то будет. Погаси свет.
Тома исполнила и это настояние Николая. Подойдя к кровати, сняла гимнастерку, юбку, с закрытыми глазами легла на узкое больничное ложе.
Николай, охваченный нетерпением, всем телом прижался к Томе. Когда принялся устраиваться, чтобы исполнить обязанность мужа, острая боль прострелила его от икры до затылка. Жгучий стыд осколком застрял в его похолодевшей душе. Тома обняла его обмякшее тело.
— Я же тебя предостерегала, — с состраданием упрекнула Тома.
— После свадьбы — врозь?! Казалось постыдным.
Улегшись удобнее, Николай затих. Тома прижалась к нему, стараясь своим вниманием убедить его, что он дорог ей, любим. И он признательно положил ее голову на свою руку. Через минуту прижал ее щеку к своей. Боль начала утихать. Молодое желание перебороло все страхи…
Тома не испытала того, что ожидают девушки от первой любви. Но чтобы показать Николаю, что она рада их близости, тихо произнесла: «Как хорошо!»
Ей действительно было хорошо. Она наконец обрела желанного.
Едва Жуков вернулся с Северо-Кавказского фронта, где он готовил операцию по освобождению Таманского полуострова, ему позвонил Сталин:
— Товарищ Жуков, прошу вас прибыть ненадолго ко мне.
Наблюдая за служебными отношениями между Верховным и замами, Жуков знал, что он не терпел панибратства. Положение Генсека, главы правительства и Верховного Главнокомандующего и без того всюду выделяли его, но не броско, без подхалимского почитания. Как всегда на Руси, авторитет лидера позволял крепить страну, делать резкие повороты в политике, когда этого требовали обстоятельства. Собственно, того же требовал от подчиненных и он, Жуков, и потому вошел в кабинет Верховного собранным, готовым по-военному отвечать на любые вопросы. Понадобится — и возразить с присущей ему определенностью. Как поведет себя Верховный сегодня, Жуков не знал.
Для приветствия Верховный встал, протянул руку, кивнул на кресло, где можно сесть. Спросил спокойно:
— Как дела на Тамани? — В словах Сталина прослушивалась озабоченность, но не о положении на полуострове, где оказалась зажатой 17-я немецкая армия, а о центре стратегического фронта, где приближались операции, которым суждено было окончательно предопределить ход, а в конечном итоге исход войны на российских просторах и далеко за ними. Жуков сжато охарактеризовал состав таманской группировки врага, возможное использование ее в летней кампании, обратил внимание Верховного на очень высокую активность немецкой авиации. По сути, полевую армию поддерживает воздушный флот, что равноценно составу авиации, выделяемой группе армий. Это говорит о том, что высшее германское руководство намечает провести операцию с ударами из Донбасса к Нижнему Дону, и сюда же с Таманского полуострова. Но на операцию с таким размахом германское руководство может решиться, если ему удастся образовать стратегическую брешь в нашей обороне в районе Курского выступа. Не исключено, впрочем, что мероприятия, которые проводятся им в Юго-Восточной Украине, могут носить и отвлекающий характер.
— По моим наблюдениям, — уверенно завершил свой доклад Жуков, — немецкой авиации, сосредоточенной в Крыму и на Тамани, пока не удается завоевать господство в воздухе. Она несет изрядные потери, что, думаю, скажется на возможностях воздушных сил, которые германское верховное командование сосредоточило и сосредотачивает вокруг Курского выступа.
— При всей важности воздушного сражения, развернувшегося на Тамани, безусловного господства в воздухе мы должны добиться в центре, — отметил Верховный.
— Несомненно, товарищ Сталин, несколько истребительных дивизий уже готовятся к передислокации в район Курска и в те районы, где мы намечаем осуществить контрнаступление.
— Не опоздаем ли усилить наши авиационные силы к началу немцами летней кампании? Получены данные: их ударные группировки готовятся нанести удары на Курск уже в мае.
— Строительство аэродромной сети ведется самыми интенсивными темпами… В день моего отлета из Краснодара количество самолетовылетов уменьшилось вдвое. С вашего разрешения нахожу целесообразным отдать распоряжение главкому ВВС о том, чтобы без промедления приступил к передислокации части истребительной авиации в район Курска, одновременно повысил боеготовность воздушных армий, расположенных на участке от Верхней Волги до Донбасса.
Для Жукова такие меры были очевидны, но Верховный молчал. Затем закурил и перевел взгляд к дальней стене. Георгий Константинович не был тонким психологом, но за три года общения с Верховным научился улавливать его меняющееся настроение. Уловил сейчас и то, что очевидная переброска авиации с Тамани под Курск вызвала в нем сомнение. Но почему?
Вблизи и вокруг крупных политических и военных руководителей всегда образуются группы и группки желающих оказать им помощь при разрешении кризисных ситуаций. Большинство поступает искренне, но порой у советников складываются противоположные мнения. Казалось бы, из множества предложений выбрать верное — не столь уж сложная задача, но от этого выбора зависела судьба кампании. За первые две кампании Сталин допустил три грубейшие ошибки, чем поставил страну перед вопросом: быть или не быть. Еще одна — и ему обеспечено жестокое проклятье современников и потомков.
Сейчас Сталин обеспокоился тем, что ускоренная переброска авиации под Курск в сочетании с сосредоточением за ним мощного Резервного фронта с одновременным ведением огромных инженерных работ могут насторожить немцев и те откажутся стратегического наступления. Но именно к срыву такового готовились все фронты. Правда, фланговые готовились к проведению контрнаступления, но в их составах не было столько сил, чтобы добиться сходного с подмосковным и сталинградским. Выбив пепел из трубки, Сталин наконец произнес:
— С переброской авиации под Курск повременить три — пять дней. Если что и перебрасывать, то мелкими группами и кружным путем. Усилить прикрытие войск, обороняющих Орловский выступ. Противник не должен определить истинные в нем силы и их предназначение. Артиллерийские корпуса и дивизии, включенные в состав центральных фронтов, до особого распоряжения держать в лесных массивах и балках. Их много в Центральной России. К тому же в них сохранились дубовые рощи, которые укроют артиллерию от немецкой авиаразведки. — Помолчал. — Предлагаю вам, товарищ Жуков, отправиться под Курск с двумя главными задачами. Первая — на месте выяснить, способны ли немецкие группировки начать наступление в мае — начале июня; вторая — ускорить на центральном стратегическом направлении инженерно-минные работы; третья — имеющиеся на этом направлении войска подготовить к отражению немецкого наступления. В случае вклинивания вражеских сил в нашу оборону удары по флангам врага осуществлять на ограниченную глубину, чтобы немецкое командование укрепилось во мнении, будто силы наши недостаточны для нанесения ударов с выходом на Днепр. Когда вы можете отправиться на фронт?
— Подготовлю докладную о поездке на Таманский полуостров и… могу, — не досказал Жуков своего намерения хотя бы несколько часов провести с Лидой, по сути, фронтовой женой.
— Если есть острая потребность, что ж…
Жуков был уверен: Сталину уже не раз и не два докладывали о том, что его, Жукова, постоянно сопровождает смазливая фельдшерица. Но командующие фронтами и тем более представители Ставки, выезжая на фронт, тем более в зону боевых действий, могли брать с собой не только фельдшера, но и врача. Жуков предпочитал брать с собой Лиду. Обязанности фельдшера она выполняла без расчета на привилегии, держалась скромно, чтобы злые языки не перемывали маршалу и ей косточки. Раз Сталин пока ни разу не заговорил о ней, значит, не считает нужным вмешиваться в его личную жизнь.
В поездку на Таманский полуостров Жуков Лиду не взял, и потому ему очень захотелось навестить ее. После назначения заместителем Верховного он вообще редко встречался с ней. Чаще не позволяли поездки на фронт, многодневные и недельные. У Лиды, подумал он, уже могла сложиться обида: став маршалом, начал отделываться от нее. Но таких намерений у него пока не возникало.
В их любовном треугольнике самой слабой стороной была жена. Отношения с ней обострились до разрыва, когда его назначили командиром полка, расквартированного в Минске. Там он встретил медсестру Марию, которая выхаживала его от раны, полученной в Саратове. Любовь возобновилась с такой страстью, что он, несмотря на предупреждения и уговоры, отрадные часы проводил с Марией. От жены пошли жалобы в политотдел и комиссару дивизии, даже комдиву Рокоссовскому. Не раз и не два стоял вопрос: или партия и военная служба, или возлюбленная. Вне армии Георгий Константинович уже не мог представить свою жизнь и потому, в конце концов, дал слово не уходить от жены. И не уходил, однако тайно посещал Марию. И обе женщины забеременели одна за другой. Первой родила жена, немного спустя — Мария. По военному городку пошли слухи и разговоры. Людская молва больше осуждала Марию. При последней встрече она напрямик спросила: как будем жить дальше? Он попросил ее войти в его положение. Она ответила: я уже в таком положении, от которого порой хочется накинуть на шею петлю. Раз ты больше любишь командовать, а не любить, я уезжаю к родным!
Долго, очень долго он с болью и обидой вспоминал упрек Марии. Он ранил больнее, чем самые строгие выговоры по службе. Писал ей письма — не отвечала, просил разрешить высылать помощь на дочь — получил отказ от ее мужа, тоже военного: Маргариту мы способны вырастить без вашей помощи!
Разрыв с Марией, отповедь ее мужа стеганули по сердцу так, что боль в нем возникла, как при обширном инфаркте. Чтобы побыстрее избавиться от партийного выговора, весь отдался службе, изучению военных премудростей. Часто возвращался домой поздно и не в духе. Смягчился, когда родилась вторая дочь. Своим щебетаньем она размягчила душу. Поскольку по делам службы и за чтением военной литературы он нередко задерживался в штабе, жена снова начала подозревать его в измене и одолевать претензиями, даже когда его перевели служить в Москву, к Буденному, в помощники по выполнению академических заданий. Позже, уже в свердловской ссылке, он полушутя признался начальнику штаба округа Сквирскому: формально я академии не кончал, но курс ее проштудировал бок о бок с Семеном Михайловичем.
Служба в верхах многое дала Жукову. Буденный рекомендовал его на дивизию, в тридцать восьмом ему вручили кавкорпус, затем назначили заместителем командующего Белорусским военным округом по кавалерии.
В тридцать девятом японская армия вторглась в Монголию. Комдив командовал там войсками, отражая японские натиски, не выказал ни умения, ни воли. Пришлось менять. Выбор пал на Жукова. И он с таким блеском провел операцию на окружение 6-й японской армии, что некоторые журналисты назвали ее «Советскими Каннами».
Пошло быстрое возвышение Жукова. А потом генштабовская работа… С утра до поздней ночи быть в постоянной готовности за минуты прибыть в Кремль, к самому Сталину, которого он прежде знал лишь по газетным статьям и докладам. В действительности Генсек оказался не столь уж милостивым и безгрешным.
А времена все круче менялись к худшему. Они требовали установления взаимопонимания между политиками и военными. Определенных договоренностей достичь можно было только при свободном обсуждении, но Сталин дискуссий не допускал.
Вот и война началась так, как докладывал он и Тимошенко: неожиданно для войск. Одно за другим пошли поражения, отступления, поспешный ввод в сражения стратегических резервов. И Сталин начал бросать Жукова туда, где обстановка складывалась особенно трудно: на Западную Украину, оттуда на Смоленщину; едва ликвидировал опасный Ельнинский выступ — под Ленинград; отстоял его — под
Москву, где везение избавило его от смерти: бомба угодила в его дом, когда он находился на передовой.
Казалось бы, итогами проведенных в Подмосковье операций, риском и отвагой доказал свою преданность стране и партии, однако, вернувшись из очередного выезда в войска, узнал: люди Берии ночью арестовали генерала Голушкевича — начальника оперативного управления фронта, преданнейшего из преданных, неброского умельца, рассудительного в опасности. Само собой пришла тревога: случайны ли аресты его помощников? Доложил об аресте генерала Голушкевича Сталину, поручился за него. Верховный не сразу произнес: разберусь.
Через два дня генерал Голушкевич вернулся в штаб, но не произнес ни слова, о чем его допрашивали, как с ним обращались. Жуков не стал настаивать: знал, с выпущенных на свободу брали слово — не говорить ничего о пребывании в заключении.
В круговерти борьбы за Москву, когда приходилось работать в штабе и метаться по войскам не одни сутки без отдыха и сна, его схватил жесточайший радикулит. Было не до смеха. Огромный фронт надо было крепко держать в руках, а он не мог и шагу сделать без острейшей боли. Прикрепили к нему массажиста с одеревеневшими пальцами. Его экзекуции едва выдерживал и потребовал другого врача. Направили фельдшера Лиду Захарову. Она делала массажи осторожно, мягко, и все же ее пальчики продавливали поясницу до позвонков и сочленений. Через два дня смог встать на ноги и тут же принялся вызывать к себе всех, кто ему требовался. По телефону полетели его жесткие команды и распоряжения, а еще через день он помчался под Кубинку, куда прорвались части противника от Наро-Фоминска, что грозило расколом фронта обороны в самом центре его. Восстановив целостность обороны, он избавился от боли настолько, что она не ощущалась. И когда снова комфронта что-то прихватывало или он простужался, врач штаба направлял к нему фельдшера Захарову. Лида стала неотъемлемой частью команды, сопровождавшей его в поездках по войскам.