— Где побывал маршал?
— В тринадцатой и семидесятой. Строго поговорил только с Романенко. Сказал, что послезавтра может побывать у него с проверкой исполнения его указаний.
— Почему строго? В чем-то нашел недостатки?
— Тот мало попросил средств усиления, и он ему: трусливо просишь помощи. Потом пообещал ему столько, что командарм не сразу поверил.
— Если завтра маршал не возьмет вас с собой, проскочите к Романенко и помогите ему организовать противотанковую оборону. Это его слабое место.
— Слушаюсь.
— Более подробно о поездке маршала поговорим позднее.
За столом, накрытым тем, что смог сохранить военторг для особых случаев, Жуков привычно занял стул, стоявший в торце, справа и слева сели Рокоссовский и Телегин, остальные — по установившемуся в управлении фронта порядку. Выпили по рюмке «Особой московской» водки, закусили, и только тогда маршал отозвался о командармах:
— Пухов, думаю, на месте. Если немцы настроились прорывать оборону в полосе его армии, качества командарма, думаю, не учли. Или, уверовав в крепость новых танков, считают эту деталь обстановки несущественной. Но и такого генерала надо усилить как следует. Потребуется довести его армию до десяти и даже двенадцати дивизий — надо дать командарму недостающие. Пусть потом нас покритикуют историки, что мы нарушили организационную структуру. Вытерпим.
Перед тем как оценить Романенко, повернулся к Рокоссовскому:
— Может быть, еще по одной? «Особая московская» не разожгла еще аппетита.
— Готовы поддержать, — отозвался генерал Казаков.
Выпили по второй.
— Романенко. Вроде бы командармский стаж у него солидный, но в основном танково-наступательный, а нужен оборонительно-войсковой. Я ему пообещал перебросить с Западного и Калининского фронтов пять-шесть противотанковых полков. Соколовский и Еременко, конечно, заворчат. Но придет пора наступления, усилим их артиллерией с лихвой. Ваш фронт, Константин Константинович, в ближайшее время получит противотанковые бригады с новыми, более мощными пушками, самоходноартиллерийские полки. И… минимум две артиллерийские дивизии. В них по бригаде противотанковых орудий. Теперь о Галанине. Характером крепок, но временами может заупрямиться. То, что он был моим замом, Константин Константинович, не обращайте внимания. Заупрямится — поступайте, как найдете нужным. Если на главном направлении вам удастся остановить немцев в пределах армейской полосы обороны, считаю, не исключена их попытка прорваться к Курску через полосу Галанина. Армия его растянута, боковой прорыв не исключен, особенно если враг начнет наступление в начале июня, когда мы не успеем еще собрать в центре стратегического фронта формируемые артдивизии прорыва РВГК. Прошу вас, Константин Константинович, этот вопрос проработать и изложить свое мнение. Обсудим позже. Завтра я выезжаю к Ватутину.
Жуков сделал паузу, чтобы переключить внимание генералов на другое:
— Был у меня разговор с маршалом артиллерии Вороновым. Он предложил подготовить и провести контрартподготовку. Убеждал меня, а затем и Верховного, что эффективность ее может дать хороший тактический и даже оперативный результат. Ссылался на опыт Первой мировой войны и действия артиллерийской группы Сталинградского фронта. Мое мнение таково: если немцы займут исходное положение в мае, плотную контрартподготовку провести мы не сможем — фронты еще не получат артиллерийские дивизии, тем более корпуса, а попукивание одной армейской артиллерией мало что даст. В лучшем случае они попугают пехоту. Стрельба по танкам с закрытых позиций вообще пустое дело. А вот когда армии главной оборонительной группировки получат по артиллерийской дивизии, это по триста стволов крупных калибров в каждой, тогда можно будет как следует обсудить и проведение контрартподготовки. Но основными целями ее воздействия, считаю, должны стать исходная позиция пехоты, танки непосредственной поддержки, ну и какая-то часть огневых позиций артиллерии. — Выдержал паузу. — Мое мнение — это мое личное мнение. Подумайте над этим вопросом и вы, свои соображения доведите до Верховного. Выберем лучшее.
Перед тем как уснуть, Жуков позвонил Ватутину:
— Николай Федорович, в три часа встреть меня в Обояни. Оттуда проведешь на тот НП, с которого хорошо просматриваются подступы к южному срезу Курского выступа. Захвати с собой разведчика.
— Не рано ли, Георгий Константинович? — спросил Ватутин озадаченно. — Еще мало что будет видно.
— Как раз. В это время противник будет прятать концы в воду. По ним и будем определять его задумки.
Проводить объезд полосы обороны Воронежского фронта Георгию Константиновичу не хотелось — куратором над тремя фронтами, которым предстояло отбить наступление группы армий «Юг», Верховный назначил Василевского, но ему было поручено готовить заседание Ставки, и он задержался на несколько дней в Москве. Давать указания командующим этих фронтов означало вмешиваться в обязанности Александра Михайловича — они могли разойтись с его пониманием предстоящего сражения, что не исключало путаницу в головах ответственных военачальников. Ввиду срочности отъезда Жуков не смог встретиться с Александром Михайловичем, чтобы узнать его наметки по согласованию усилий трех фронтов и даже спросить, с каким намерением проводится заседание Ставки, сложилось ли у Верховного окончательное мнение о начале летней кампании. Вероятнее всего, Сталин еще не высказал его, а выспрашивать догадки не счел удобным — дойдет что-то до Верховного — начальник Генштаба окажется в затруднительном положении, и тогда ему будет сложно вести с Верховным обстоятельные разговоры, без чего невозможно выработать единое понимание обстановки и вытекающие из него решения.
На отсрочку поездки Василевского в район Курского выступа, предположил Жуков, Верховный согласился без вопросов. Он не хотел, чтобы его заместители в дни перед совещанием встречались и выработали единое мнение, что ограничило бы его возможности сопоставлять доводы «за» и «против» при осуществлении каких-то мероприятий и, вероятно, своего обоснованного решения — Сталин не позволял себе идти на поводу кого-либо и старался свои заключения высказывать как единоначальник. Жуков не находил такое поведение предосудительным. Любой командующий, тем более Верховный, должен уметь выказывать свое «я», чтобы подчиненные чувствовали его ум и волю. По той же причине Георгий Константинович не позволил себе докапываться до иных мотивов, по которым Сталин отослал его под Курск накануне заседания Ставки. К тому же задержка его, Жукова, в Москве накануне возможного наступления немцев могла дорого обойтись фронтам, и Жуков без сантиментов настроил себя на исполнение предстоящего дела. Данные, которые в беседе сообщил ему начальник ГРУ, вероятно, заставили Верховного разобраться в возможностях неприятеля начать летнюю кампанию раньше предполагаемого срока.
Жуков лег спать в одиннадцать, а в два дежурный офицер уже будил его. Сполоснув лицо холодной водой, Георгий Константинович вышел из дома. Команда сопровождения с охраной уже стояла у дома. Поприветствовав ее взмахом руки, сел в машину.
Симферопольское шоссе, не ремонтировавшееся с начала войны, было изуродовано выбоинами и воронками. Шофер знал: маршал любит ездить по-русски, с ветерком, и потому старался при малейшей возможности посылать машину в галоп. Но, заметив, что маршал над чем-то задумывался, переводил машину на ровную рысь.
Жуков задумался о Ватутине. Он познал его характер, когда служба свела их в Киевском Особом военном округе. На должность начальника штаба его посадили прямо из Академии Генерального штаба. И до этого — не один год только служба в штабах. Знаний накопил палату, и все же назначение Николая Федоровича на фронт, когда он не командовал даже полком, удивило Жукова. Малость командного опыта сказывалась и под Воронежем, и в ходе сражения за Сталинград, и в наступлении его фронта на Донщине, и, особенно, при отражении контрнаступления немцев минувшей весной в Донбассе. Увлекся наступлением к Днепру, довел армии почти до Днепропетровска, а когда в разных местах обозначились танковые подразделения и группы врага, не сразу верно оценил приближение опасности — очень хотелось с ходу перемахнуть через Днепр. Надо было без промедления остановить ход армий, предоставить им время на организацию обороны — продолжал подгонять, совестить командиров: испугались каких-то десятков танков. И войска, уже уставшие и обескровленные наступлением от Дона к Днепру, не выдержали увесистый удар танковых корпусов немцев. Отступление их пошло самотеком. Выправлять положение пришлось Василевскому. Вместо Днепра войска Николая Федоровича оказались на Северном Донце. Не заступись за него Александр Михайлович — пришлось бы ему разделить участь Голикова. Не от желания ли поправить свою полководческую репутацию еще раз — звонил Верховному, стремясь убедить того, что Красной Армии выгоднее упредить врага в подготовке к летней кампании и разгромить его войска, стоящие перед Курским выступом, неожиданным для него наступлением.
Сколь ни сдержанно вел шофер машину, в Обояни Жуков оказался в начале четвертого. Остановившись, чтобы только поздороваться с Николаем Федоровичем, распорядился вести машины на свой НП. Оставив их в разбитой деревне, добротным ходом сообщения маршал и генерал поднялись на неприметную высоту. Однако обзор с нее был столь широким, что Жуков даже присвистнул.
— Сначала, Николай Федорович, присмотримся к недругу, а потом уже поговорим.
Обширная округа у Обояни представляла собой возвышение, полого спускавшееся из России к Украине. Глубинные воды подземными жилами поднимались на поверхность и образовывали истоки многочисленных рек и речушек, истекающих во все стороны света, чтобы затем перелиться в Сейм, Северный Донец, Псел, Дон, а в конечном итоге в Днепр и Волгу. Здесь, на западной стороне Средне-Русской возвышенности, война лоб в лоб свела два фронта — советский и германский. Здесь в ближайшие недели могла решиться судьба двух народов, особенно украинского, все еще в своем большинстве находящегося под тяжестью затянувшейся оккупации. Удастся сорвать начало летней кампании немцев — начнется фронтальное освобождение всей Левобережной Украины и примыкающих к ней областей России.
Жуков, надвинув на выпуклый лоб полевую фуражку, стал всматриваться в оборону немцев, пытаясь схватить в ней то, что подсказало бы, готов ли враг начать наступление в ближайшие дни или по каким-либо соображениям отказался от такого намерения. Но местность, обновленная весенней зеленью, выглядела совсем не военной. Только траншеи да бугорки над ними, в которых могли стоять пулеметы и противотанковые орудия, выказывали ее угрожающий характер. Район приграничных областей России и Украины, что мог кормить и дарить счастье двум-трем миллионам тружеников, сейчас казался обезлюдевшим. Не видно было даже солдат, надежно укрывшихся в траншеях и блиндажах. По сигналам наблюдателей они за минуты могли схватить оружие и выкосить идущие на них цепи.
Жуков приладил окуляры, развел объективы, повернул стереотрубу в одну, другую, третью стороны — ничего. Приподнял объективы повыше — в глубине обороны заметил три группы солдат с лопатами на плечах. Они уходили в тыл. Зачем это было делать невдалеке от переднего края? Траншей ведь отрыто немерено. Может быть, готовили огневые позиции для батарей и дивизионов, которые будут заняты артиллерией усиления? Так это или не так, но все равно этих данных — мизер, чтобы делать серьезные выводы.
— Начальника разведки не вижу, — не отрывая глаз от стереотрубы, произнес Жуков.
— Рядом, в открытом НП.
— Пусть подойдет.
Полковник, одетый в лишь слегка обношенное обмундирование, вошел в блиндаж с той пытливой серьезностью на лице, по которой опытный глаз мог разглядеть ум, характер, знание своих дел и возможностей, но при беглом взгляде можно было прийти совсем к иному мнению: заурядный, потому все еще ходит в полковниках, хотя по годам чуть моложе командующего.
— Полковник Шмелев, — доложился он с корректной интонацией.
— Давно занимаетесь разведкой, товарищ полковник? — с неприязнью спросил Жуков явно не строевого офицера.
— Войсковой — три месяца, а другими видами разведки — восемнадцать лет.
— Другие — это какие же?
— В свое время я закончил восточный факультет Академии имени Фрунзе, занимался коммерцией на территории Чехословакии, Австрии и Польши. Потом, когда эти страны лишились своей самостоятельности, руководством ГРУ был отозван в Москву и назначен руководителем юго-восточного сектора Европы.
— Повышение после провальной работы разведки перед войной?! — с недоумением спросил Жуков.
Губы полковника чуть сжались в полуулыбке.
— Насколько мне известно, данные, добытые нашей разведкой, позволяли определить, с какой целью в предвоенные недели немецкие дивизии выдвигались в Польщу, Венгрию и Румынию. Нота немецкой дипломатии на запрос нашей, будто они отводятся из районов налета английской авиации, была неубедительна.
Парирующий ответ был адресован, конечно, и ему, Жукову. Оправдываться не было смысла. Да и не такие полковники и майоры будут определять вину тех, по чьей вине война началась вроде бы внезапно.
— Язык у вас острый. На чем отточен?
— На немецком, чешском, польском, болгарском, в какой-то мере на языках народов Югославии.
Осведомленность разведчика и знание языков произвели на Жукова впечатление, и он смягчился:
— Доложите, какие силы врага стоят перед вашим фронтом.
Разведчик раскрыл состав войск группы армий «Юг» в той последовательности и с теми подробностями, которые позволяли судить не только о количестве и составе войск неприятеля за изгибами фронта у Белгорода и Харькова, но и где можно ожидать их ударов, если германский генштаб на них решится.
— Вы считаете, что «если» еще не решено?