— Ваш замысел товарищ Василевский одобрил?
— Да. Он сказал, что я могу рассчитывать на его поддержку, если она потребуется.
Опять молчание.
— Что ж, товарищ Ватутин. Вы с некоторым запозданием нарастили крепость противотанковой обороны Шестой гвардейской армии, вот в ней и образовались опасные трещины. Противник может превратить их в бреши, которые не так-то просто будет закрыть и более крупными резервами. Ввод первой танковой армии разрешаю, но предупредите Катукова, чтобы он придерживался тактики, которую применял в Подмосковье, командуя там бригадой.
— Ваше указание, товарищ Сталин, до него будет доведено при постановке ему задачи.
— Где сейчас находится Хрущев?
— Был у себя.
— Пусть позвонит мне.
Ватутин отошел к полевому телефону и позвонил командарму Чистякову. По «слушаю вас» Ватутин догадался: за долгое ожидание звонка он истомился и надеется только на желанный для него ответ.
— Так, Иван Михайлович. Армию Катукова я ввожу в вашу полосу обороны, но не подчиняю вам. Наоборот. Вся ответственность за срыв дальнейшего наступления войск Гота возлагается на командарма танковой. Однако это не значит, что вы можете устраниться от самого активного противодействия врагу. Танковые корпуса займут оборону на важнейших направлениях, ваши дивизии, вероятнее всего, будут действовать между ними. Поэтому задачи им ставьте исходя из указаний Катукова. Обиды и прочие недобрые чувства постарайтесь упрятать поглубже. Положение вашей армии слишком серьезное, чтобы личное «я» мешало делу. Уяснили, Иван Михайлович?
— Как не уяснить, Николай Федорович.
— Вот и хорошо. В чем-то разойдетесь с Катуковым — звоните мне.
— Не беспокойтесь, общий язык с Михаилом Ефимовичем мы найдем, — с облегчением заверил Чистяков.
У Хрущева была своя система оповещения. О звонках Сталина связисты и операторы обязаны были докладывать ему без промедления. О разговоре Сталина с командующим фронтом он узнал еще до его окончания. Ватутин своим звонком подтвердил, что он, Хрущев, почему-то потребовался и ему.
В сложившейся на фронте обстановке ждать дружеского разговора с Генсеком не приходилось, и Никита Сергеевич не раз нервно прошагал от стены к стене своего добротно сбитого просторного блиндажа. Как член Политбюро он считал невозможным гибнуть от бомбежки, тем более от шального снаряда. В летней униформе, озабоченный предстоящим разговором со Сталиным, он никак не походил на генерал-лейтенанта. Не убеждал принадлежность его к военным верхам ни коверкотовый китель, сидевший на нем все же мешковато, хотя был недавно сшит мастером из цековского ателье, ни новые генеральские погоны. Казалось бы, как член Политбюро, в который были отобраны наиболее выверенные и активные партийные функционеры, что предполагало обсуждение партийных и государственных проблем и вопросов на равных, он, Хрущев, давно убедился, что в равные ни Сталин, ни другие члены Политбюро, особенно Молотов не принимают его. Отчуждение усилилось с началом войны, особенно после цепи поражений Юго-За-падного фронта, в котором он был членом Военного совета — ведь этот фронт имел наибольшее количество танков и самолетов. Да и минувшей весной он убеждал Верховного, что войска под командованием Ватутина и при содействии его, Хрущева, способны освободить Днепропетровщину, а оказались на Северном Донце. И вот, только наметился прорыв обороны одной армии, Сталин потребовал его к телефону. Что это значит? Если фронт потерпит поражение, как прошлой весной и летом, его могут не вернуть на должность первого секретаря Украины. Позвонил Сталину позже, чем обычно, и получил упрек:
— Не потому ли, товарищ Хрущев, вы задержались, что вашу Шестую армию Манштейн фактически разорвал на куски?
— Я, товарищ Сталин, находился в Седьмой гвардейской армии. Так командующий и я распределили между собой свое пребывание в войсках. Но я постоянно осведомлялся о положении в Шестой. И как только мне сообщили об ухудшении положения в ней, я поспешил на КП фронта. Что касается Седьмой — она держится, противник захватил совсем небольшой плацдарм.
Отвечая Сталину, Хрущев, как обычно, многое недоговаривал: почему, например, Седьмая все же допустила форсирование противником Северного Донца — достаточно серьезного препятствия для танков; какая опасность кроется в захвате на нем плацдармов и как это может повлиять на общий ход сражения на южном фасе Курского выступа? Почему он, член Политбюро, не забил тревогу, когда означилось рассечение армии Чистякова и вернулся на КП фронта, а не поехал прямо в Шестую армию? Ведь там назрел кризис для всего фронта.
Различные виды неправды не раз спасали Хрущева от политических крушений и способствовали продвижению вверх. Не слишком очевидная ложь, преуменьшение недостатков и преувеличение успехов обычно ему прощались и создавали в его работе благополучный, даже успешный фон. Ложь стала для него бронезащитой от фронтовых выездов.
Сталин знал о его брехливости, но был уверен в том, что Хрущев своими прошлыми связями с троцкистами, усердным уничтожением «врагов народа» в Москве и на Украине железно приковал себя к генеральной, а значит, и его, Сталина, линии. В свою очередь, Хрущев тоже знал, что он по-прежнему нужен Генсеку и ничего сокрушительного не предпримет по отношению к нему — ведь на повестке дня стоит освобождение Украины, а в ней он создал те кадры, которые будут прочно держаться его линии Кольченко, Коротченко, Корниец, Крайнюков…
Последние указания Сталина Хрущев слушал уже совершенно спокойно.
— Вертитесь волчком, но вы обязаны наглухо остановить вражеские танковые корпуса при любых обстоятельствах. Вам Ставка дополнительно выделила три танковых корпуса — это полтысячи танков. Тыловая армейская полоса при любых обстоятельствах должна быть удержана!
Получив указания комфронтом, Катуков, внимательно отслеживающий ход наступления танковых дивизий противника, без долгих раздумий выслал вперед по танковой бригаде от каждого корпуса, чтобы они помогли стрелковым дивизиям удержать то, что те еще удерживали, и выиграть время для занятия обороны главными силами армии. Но без согласования с командармом Чистяковым определять им районы не стал.
По общей и военной подготовке Катуков не принадлежал к «шибко» грамотным. Звание «комвзвода» и «комроты» получил в боях Гражданской войны. Между двумя войнами полгода поучился на курсах «Выстрел», где тактике батальона учили добротно, а в тридцать пять прошел еще одни курсы — уже при Военной академии имени Сталина. Там и там при оценке обстановки и принятии решений выказал сметливость и здравый рассудок, хотя спотыкался на теоретических премудростях.
Человеческую твердость проявил, когда вопреки установившимся понятиям о преданности и боязни попасть под подозрения особистов стал ухаживать за женой «врага народа», получившего срок без права переписки. Сколь ни отговаривали его, сколь ни предупреждали и ни стращали последствиями, поступил по любви и по совести. И вот за год до войны Катя — его жена. Два года сопровождает его на всех фронтах и передовых, куда бросали его бригаду, затем корпуса, и вот теперь комфронтом поставил его армию под главный удар врага.
Домчался до НП Чистякова мигом. Тот пока находился на прежнем, до которого долетали рикошетирующие снаряды «четверок» и «тигров».
— Здорово, Иван Михайлович: — Катуков протянул длинную руку командарму, не сразу оторвавшему глаза от карты.
— Здравствуй, здравствуй, Михаил Ефимович. Спасибо, что поспешил мне на помощь. Дела в моей армии сложились хуже некуда. Она разорвана натри части. Вот, взгляни на карту. Без твоей помощи не соберу дивизии ни на одном рубеже. На ночь глядя, главное — как вывести из беды те дивизии, что еще держатся в первой полосе обороны.
— Не позавидуешь тебе, Иван Михайлович. Давай вместе покумекаем, как сначала отвести твои дивизии на промежуточную позицию. Собрать все на одном рубеже, да еще в такую короткую ночь, не удастся, а перемещать их в светлое время — наверняка погубить. Еще хуже — пропустим корпуса Гота ко второй полосе, если не дальше. Предлагаю вот что: двумя моими бригадами усилить твои части, которые задержали клинья немцев, а одну поставить в промежутке между ними. Отойдут твои дивизии за мои бригады, посмотрим, чем и как им помочь.
Едва командармы закончили передавать по рациям задачи своим соединениям, за дверью блиндажа фыркнул «КВ». Катуков осведомил Чистякова:
— Мой. Я проскочу на промежуточную, присмотрюсь к ней и там встречу свои бригады.
— Что ж… теперь ты мой начальник.
— Не будем считаться, кто и насколько старший из нас.
Выйдя из блиндажа, довольно легко поднялся на танк, влез в башню и дал знак механику-водителю трогаться. За «КВ» последовали «тридцатьчетверка» и «Т-70». Приметив тощую рощицу на неприметной высоте, Катуков остановил на ней свою машину. Близь и даль уже погрузились в наступающий мрак. До тыловой границы первой полосы обороны оставалось два-три километра. Поднял к глазам бинокль— различил черные корпуса нескольких немецких танков. Около них вроде бы слонялись или готовились к ужину экипажи. Их беспечность удивила командарма. Ведь дай прицельный выстрел — и всех наповал. Неужели немцы уже забыли беды под Сталинградом и уверовали, что и третье военное лето снова будет немецким? Желание жахнуть по вражеским экипажам заскребло горло — воздержался, можно накликать беду на отходящих пехотинцев.
Сумерки еще более уплотнились, и на флангах того клина, который удерживали две дивизии Чистякова, начался отход. Его означала то и дело вспыхивающая стрельба. Всполошенная, злая — со стороны немцев (проморгали начало отхода русских) и редкая вынужденная — наших подразделений. Она не обеспокоила командарма. Вдоль Ворсклы и Липового Донца отход прикрывали надежные комбриги.
К середине ночи на промежуточную позицию отошли две дивизии, оборонявшиеся между клиньями врага. Катуков не стал их задерживать — пусть отходят сразу на вторую полосу и там переведут дух. За день в полуокружении хватили лиха по макушку.
Пехота и уцелевшие противотанковые орудия скрылись в темноте — танки остались одни. Между ними продолжали отходить пехотинцы, в ночной суматохе отбившиеся от своих подразделений. Начал заниматься рассвет — отходили и отползали только раненые.
Со стороны противника донесся тонкий, порой завывающий гул моторов — видимо, начали рыскать разведывательные «тройки» и бронетранспортеры. Приблизились — предположение подтвердил комбриг Драгунский. Командарм распорядился: подойдут поближе — поразить наверняка, чтобы не донесли того, что рассмотрели. Так и произошло. Пять «троек» удалось спалить, две все же отошли.
С восходом солнца, когда немцы нередко возобновляли наступление, Катуков подал сигнал бригадам вернуться в состав корпусов. Сам же подался на НГ1 Чистякова. Войдя в блиндаж, освещенный крестьянскими лампами, Катуков снял фуражку и протер ее околыш.
— Как отошли твои гвардейцы?
— Пятьдесят вторая и шестьдесят седьмая, можно сказать, вполне сносно. За день боев состав их уменьшился на треть, а пехота и того больше. Но солдаты и офицеры дух сохранили. А вот те полки, что притупляли бронеклинья, уполовинились. По орудьям и танкам поддержки — даже больше. Немцы понимают — в них основная сила обороны и не жалели для них ни снарядов, ни бомб.
— Похоже, отходить из твоих войск уже некому. Пожалуй, и нам пора перебираться на вторую полосу. Чую, Гот рассержен за более чем скромное продвижение, и нам надо ожидать, что он прикажет ввести резервы корпусов и добавить им «тигров», а возможно, и «пантер». Давай разберемся, где твои войска осели в обороне густо, а где на живую нитку. Мои корпуса заняли оборону так: шестой — справа, в центре — механизированный, слева — гвардейский. Сегодня Гот, вероятно, возобновит наступление после девяти-десяти. Чтобы подбодрить своих «золдатен», распорядится дать завтрак поплотнее и обязательно со шнапсом. Успеешь ли, Иван Федорович, за оставшееся время переместить свои части, чтобы укрепить промежутки между моими корпусами?
— За минувший день мои солдатики вымотались до чертиков. Но раз надо — километр-другой прошагают и проползут. Гитлеровские танковые корпуса и дивизии сила серьезная.
— Да, мощью каждый из двух, пожалуй, перетянет мою армию, если считать силу их танков не штучно, а по огню и крепости брони. Но и на черта найдется управа. Мои танкисты изучили все слабые места и «тигров», и «слонов», и даже «пантер». В кулачный, то бишь огневой, бой ввязываться с ними не будут, настроились подпускать на прямой выстрел и бить наверняка. Стрелять с больших дистанций — себя губить. У немецких танков и самоходок прямой выстрел в полтора раза дальше.
— А как насчет контрудара? При проигрыше операции на картах он предусматривался.
— Ты же слышал — я возражал наносить их в первые два-три дня. Сейчас одним махом врага побивахом — не получится. В обороне нужно терпение и терпение. Потом, не обижайся, твои дивизии не удержали те районы, опершись на которые было бы можно вонзить в какой-то германский корпус кинжал из брони. Но наш командующий от нанесения контрудара моей армией не отказался. Пока немец не надсадил ему синих шишек. — Поняв, что отозвался о Ватутине не совсем тактично, сменил разговор: — Так что будем докладывать комфронтом, с чем мы осели на второй полосе?
— У верхов бывает так: за номером они видят дивизию или корпус целехонькими, а в них половина, и та измочалена боевыми невзгодами.
С Ватутиным соединили минут через десять. По тону, которым адъютант доложил о готовности командующего фронтом выслушать командармов, Катуков догадался — он только что закончил разговор с Верховным. Когда Катуков услышал «Слушаю вас», ровно доложил новое положение своих корпусов и решение.
— А не лучше ли ваши корпуса держать компактнее? — возразил комфронтом.