— К сожалению…
— Иван Михайлович, многоточия мне не нужны. Что с корпусом?
— Боюсь, завтра немец может еще глубже охватить его и даже окружить.
— Вот этого допустить ни в коем случае нельзя! — построжал голос Катукова.
— Но если я разрешу ему отойти, откроется левый фланг бригад десятого танкового! — возмутился Чистяков.
— Где там у тебя генерал Попель?
— Как раз в десятом. От него собирается проскочить в третий механизированный. На его бригаду давят главные силы сорок восьмого немецкого да еще танковая бригада «пантер».
— Вот что, друг Иван Михайлович! Предоставь командиру шестого свободу действий. Он найдет выход из пекла. Я от своих слов не откажусь.
— Тогда возникает разрыв во фронте обороны.
— К населенному пункту Новенькое комфронтом выдвигает стрелковую дивизию. Она закроет возникшую брешь.
— Но успеет ли вовремя подойти?
— Если не успеет, все равно преградит пути тем частям врага, которые повернут на север, чтобы выйти к Обояни с юго-запада. В другом направлении прорвавшиеся не пойдут.
— А вдруг?
— Когда возникнет «вдруг», ко мне поступит уже отдельная мотобригада. Отдам ее тебе.
Долгий летний день был заполнен гибельными звуками разрывов снарядов, мин, бомб, пулеметными очередями и одиночными винтовочными выстрелами, скрежетом металла и стоном раненых, а за короткие ночи, когда удавалось урвать на сон два-три часа, Катуков не успевал отдохнуть, он вы мотался так, что едва удерживал веки открытыми. Намереваясь передохнуть, вышел из блиндажа. Солнце уже зашло за горизонт, но лучи его еще подсвечивали небосвод, и он выглядел серовато-голубым. На нем зажглась лишь Венера да еще несколько звезд, названий которых он не знал. Поискав, разглядел ковш с Полярной звездой. Вздохнул, прикурил папиросу, надеясь, что дым отгонит наваливающуюся дрему.
И тут услышал шум приближающейся машины. «Виллис» остановился прямо у начала хода сообщения к блиндажу. Из открывшейся двери высунулась женская нога, затем другая. В следующую секунду он уже увидел милые контуры стройной, все еще выглядевшей молодожены. Неведомая сила вернула ему молодость, и командарм, генерал-лейтенант, подобно лихому капитану выпрыгнул из открытого окопа и поспешил к Кате. Подошел, размахнул руки, чтобы обнять её — она из-за спины подала ему букет полевых цветов.
— О, какая награда! — Катя, как рябинка, прильнула к нему. — Где же ты насобирала такую красоту?!
— В Центрально-Черноземном заповеднике. Он же почти рядом. Женщины, оставшиеся при нем, принесли в наш медсанбат шикарный букет и подарили раненым. Сегодня, рискуя получить от тебя выговор за расход бензина не по назначению, проехала в заповедник. Какую же красоту я там увидела! Дух захватило. Просветить тебя? — И принялась перебирать цветы. — Ковыль — отменный красавец — ты, надеюсь, узнал, а вот это волчеягодник Юлии, рядом проломник Козоплянского, Венерин башмачок и пион-огнецвет. Как сказала лекторша, на квадратном метре восемьдесят семь растений, а всего в Центрально-Черноземной зоне более тысячи. За пионом, как и за цветком папоротника, в ночь на Ивана Купалу, любители крались к Стрелецкой степи. Никакие штрафы не удерживали от тайных набегов молодых людей. Вот и я рискнула.
— Я оштрафую тебя еще одним поцелуем.
Катя откинула голову, и генерал-лейтенант смачно поцеловал жену в губы.
— Рад встрече с тобой, Катя, но зачем ты сюда? Шальной снаряд и…
— Если случится «и», значит, на таком чистом небе нет Бога.
— А его действительно нет. Ни на земле, ни на небе. Если бы он где-то там, в небесах, и глядел на грешную землю, на нас и немцев, без всякой жалости уничтожающих друг друга, он хоть что-то сделал бы, чтобы вернуть немцев восвояси, а нам дал соборный мир на своей земле. Да и тебе со мной предоставил бы ноченьку на отдых. У немцев, правда, свой бог, вернее три: католический, протестантский и лютеранский. Какая между ними разница, представляю смутно, ну и ладно. Пойдем в мое подземное убежище.
Проведя Катю в блиндаж, шутливо сказал:
— Вот он, мой фронтовой шалаш. Жить можно, заниматься любовью нельзя.
— Не до любви в такие сумасшедшие дни.
— Ты что-то привезла мне?..
— Покормить, подкормить. Наверное, живешь на сухомятке?
— Командарм, генерал-лейтенант, да на сухомятке!..
— Посмотрись в зеркало.
— Ну, сегодня еще не побрился. — Катуков пальцами потрогал щеки и весомый подбородок. — Ну раз что-то привезла — вместе отведаем.
— Твоя генеральша еще не разучилась готовить вкусненькое. — Екатерина Сергеевна выглянула из блиндажа. На пороге появился шофер с солдатским термосом и узелком с едой.
— Что, полный?!
— И там и там всего понемножку.
Прямо на карге Катя ловко расстелила скатерть и расставила съестное.
— Попробуй не съесть — обидишь.
Катуков уселся к столу и незаметно для себя увлекся тем, что для него было самым любимым. Лишь изредка произносил «вкусно», «боюсь язык проглочу». А Катя с умилением смотрела на его лицо, и ей невольно вспомнилось то лето, когда она узнала, что новый полковник в доме комсостава — вдовец. Тогда и мысль не возникла, чтобы познакомиться с ним и тем более завязать знакомство. Куда ей — жене «врага народа». Правда, такие слова никто из знакомых и сослуживцев мужа не высказывал ей, но в их отношениях виделась или чувствовалась настороженность.
Однажды летним вечером ее потянуло к танцплощадке — захотелось посмотреть на молодежь. Пристроилась у изгороди, прослушала-просмотрела несколько фокстротов, танго и один вальс. В тридцать четыре так захотелось закружиться… что она отвернулась от ограды.
И тут к ней подошел он, Михаил. Вопрос задал глупый:
— Не поучите меня танцевать?
— Неудобно — на танцплощадке одна молодежь.
— И мы вспомним молодость. Но заранее извиняюсь, если ненароком наступлю на ваши туфли.
— Может быть, в следующий раз? — с раздвоенным чувством спросила она.
— Не искать же мне пару среди совсем юных.
— Разве вам столько лет, что юные уже не по душе?
— Не столь уж много, но и немало, если я повоевал в Гражданскую и прослужил в армии уже почти два десятка лет.
— Мне, конечно, поменьше. Но муж мог быть вашим ровесником.
— Я это знаю.
Катя в удивлении приподняла брови.