Торстен рубил дрова так же, как делал всё остальное, кроме когда бился мечом — неторопливо, размеренно, вдумчиво. Его молодое сильное тело двигалось ритмично, выверенно, без единого лишнего поворота, наклона, взмаха, и очередная чурка сначала разлеталась на две части, а затем их становилось три, четыре, пять… Острое лезвие тяжёлого колуна взлетало вверх, ухало вниз — дерево трещало, лопалось вдоль волокон, и поленья падали по сторонам широкого пня, на который ловкий дровосек ставил уже следующую чурку. Роберт собирал порубленные дрова, уносил в сарай и там складывал ровными рядами. Со вчерашнего вечера он ломал себе голову, зачем нужно проводить ночь с Хджордис, за что над ним такое изощрённое измывательство устроил вождь, но Торстен в ответ на возмущение друга лишь пожал плечами.
— Если парень не был с женщиной, он ещё не совсем мужчина. Даже если уже сжёг себе палец, — наставительно сказал он. — Хджордис показывает, как всё делать правильно, ага. Кто-то первый раз трусит… ну, что у него ничего не получится… и торопится. А сгоряча можно себе и копьё сломать, если тыкать куда попало со всей дури. И ещё бывают мужчины, у которых их копьё смотрит только вниз, и никогда не поднимается к небу. Он не может покрыть женщину, и сына у него никогда не будет. Говорят, раньше эта хворь часто приключалась. Из-за того, что кровь застаивалась внутри племени. Но когда горцы стали брать девушек из низины, кровь разбавилась чужой кровью, и дети снова стали рождаться сильными. Вот Хджордис и проверит твоё копьё, ага. Трёхпалый не отдаст тебе дочь, если ты из таких слабаков.
— Я не слабак! У нас в Долине кровь не застаивается! Когда я был в борделе…
— Это было давно. И то ли было, то ли не было. Хджордис попробует тебя на вкус и скажет своё слово. Здоровое потомство — это очень важно. А для Трёхпалого Тиметта особенно…
— Почему это для него особенно?
— Потому что род его идёт от рождённых от драконьего семени. И Тиметт гордится этим. Имеет право, как думаешь? — Торстен ухмыльнулся, глядя на ошарашенного друга.
— Ну, так-то да… — протянул Роберт растерянно.
— Грай тебе ничего не рассказывала, так?
— Не рассказывала…
— И не расскажет. Она у нас тихоня… И ещё слишком плохо знает вас. Вы, жители Долины, очень кичитесь своим происхождением. И похваляетесь им на каждом шагу, даже когда вас не спрашивают. Мы не хвастаем, как вы, но это не значит, что нам нечем гордиться. Ты думал, когда вождь сказал, что брак с Грай это большая честь, то он просто важничал? На пустом месте щёки раздувал?
— Я подумал, он просто хочет немного сбить с нас спесь…
— Род Трёхпалого Тиметта идёт от Деймона Таргариена и его любимой женщины, которая была наездницей дикого дракона Овечий Вор. Слышал про такого? Нет? — Торстен отставил колун в сторону, распрямился и смотрел теперь на Роберта грозно, с надменностью, делающей его похожим на обоих Тиметтов. — Она была простой девушкой. Но отец её тоже был из Таргариенов! Вот так-то! В следующий раз, когда надумаешь хвалиться своими королями Востока, вспомни об этом… — Торстен чуть сбавил накал, но гордо поднятую голову не опустил. — Силдж рассказывала, а ей её бабка рассказывала, а та узнала от своей бабки, что наездница вместе с драконом пряталась в Лунных горах от гнева королевы Рейниры, хотя была совершенно бесстрашной. Но она боялась за своё дитя, что прижила от Деймона. Сын вождя Раскрашенных Псов спас их, помог, ага… а потом полюбил её. Он был отважный воин, и когда ушёл из племени к ней, за ним ушли и другие воины, и так появилось племя Обгорелых. Не забывай об этом, когда уйдёшь отсюда в свою Долину. Не вздумай задирать нос перед моей сестрой, и не позволяй другим унижать её! В ней течёт драконья кровь!
— Да я бы и так не дал её в обиду… без всяких драконов… — сказал Роберт.
— Ну, теперь у тебя есть ещё одна причина. Я приду за тобой, Роберт, сын Джона, и сверну тебе шею, если узнаю, что ты обижаешь Грай. — Губы Торстена растянулись в холодной усмешке. — У нас не принято говорить о чувствах… но раз такое дело… Грай моя сестра, и я люблю её. Хоть она и Обгорелая, но не такая сильная, как Шела или Эша. Она никогда не могла постоять за себя… и я как представлю, что кто-нибудь из ваших надутых лордов со своей сраной андальской кровью будет смотреть на неё свысока, то…
— В Грай тоже есть андальская кровь, — перебил его Роберт, а затем ухмыльнулся, передразнивая: — Обычно я не говорю о своих чувствах, но раз такое дело… Я тоже люблю её, — сказал он уже серьёзно. — И не допущу, чтобы её кто-нибудь обидел. Обещаю. У тебя нет причин беспокоиться, брат.
Торстен глядел хмуро, сосредоточенно, а потом кивнул, расслабился и хлопнул Роберта по спине. И далее продолжил уже в своей обычной неторопливо-доброжелательной манере:
— Не знаю, станет ли твой сын королём Востока, но он будет внуком самого бесстрашного и храброго вождя самого сильного племени Лунных горцев и потомком Таргариенов! — Торстен на мгновение задумался и радостно добавил: — И моим племянником! Так что не ной. Хджордис проверит тебя, и это не обсуждается… Нам всем нужен здоровый наследник! — Он уже улыбался искренне, приязненно, обняв друга за плечи.
— Но почему именно она?! — простонал Роберт. — Или это только мне такое наказание?
— А что с ней не так? Меня тоже она проверяла, хоть я тоже уже был с женщиной. И Сверра проверяла, и Ола. И прошлогодних ребят. До неё была Морен, но она уже стала старая, ага.
— Но Хджордис же… она некрасивая… да что там, она страшная, как какой-нибудь грамкин.
— Да? — Торстен озадаченно почесал макушку и затем согласно кивнул: — Ну да, она не красавица. Но ты же не на ней будешь жениться, так какая тебе разница? В шатре темно, а всё остальное у неё, как у обычной бабы. Все мягкие выпуклости в нужных местах, ага… И она очень добрая, Роберт. И ласковая. Тебе понравится, не сомневайся…
Роберт содрогнулся, представив, как её кривые, торчащие вперёд зубы касаются кожи, огромный жабий рот с тонкими, всегда бледно-синими губами разевается и заглатывает его плоть до самого корня… Бррр… Что тут может понравиться?
— Ты не о том тревожишься. Есть вещи посерьёзнее, — прервал его кошмарные видения Торстен. — Я не знаю, почему вождь сказал тебе добыть сумеречного кота. Это странно, обычно молодые просто уходят в лес в одиночку на день-два и приносят любую добычу. Не важно, олень это будет или пяток куропаток. Я подстрелил оленя. Сначала, дурак, обрадовался. А потом чуть не сдох, пока допёр его сюда. Хорошо, колесо для волокуш с собой взял. Сверр принёс лису и четырёх зайцев, а хитрый Ол связку белок. Но у нас бывали и дурнее меня… Два года назад Шигга завалил лося. Тот был такой огромный, что Шигга не смог унести его даже с колесом. Он разрубил тушу и приволок лишь задние ноги. Наши потом вернулись на место, но нашли только передние копыта и рога. Шигга рога забрал, сказал, что когда женится, повесит над входом в шатёр.
— А кота кто-нибудь из молодых убивал?
Роберт уже встречал этих свирепых хищников с узкими серыми глазами и густым чёрным мехом с белыми поперечными полосками. Не один раз, дежуря ночью у костра в дозоре или на охоте, он слышал вопли дерущихся котов, видел светящиеся в темноте огоньки их глаз. А как-то, спускаясь с гор с нагруженными ледяными глыбами санями, он с другими Обгорелыми заметил двух крупных самцов, деливших убитого горного козла — коты басовито рычали, шипели и били друг друга мощными лапами с длинными загнутыми когтями, тянули тушу в разные стороны, и даже не подумали убегать, когда люди остановились понаблюдать за ними.
— Красная Рука убил кота после Посвящения, да и потом нередко охотился на них, — сказал Торстен. — Сумеречный кот непростая добыча. Он хитрый и очень умный зверь. Почему Трёхпалый Тиметт сказал тебе добыть именно его, не могу понять. Но приказы не обсуждаются, ага. Хотя и об этом ты можешь подумать позже. Сейчас тебе надо принести свой дар Огненной ведьме. Всё остальное потом… Рана после ожога заживает не меньше недели, а если кость загниёт, то и месяц. А то и вообще, может, руку придётся отрубить… Чего-то ты позеленел, Роберт. — Торстен ухмыльнулся. — Да шучу я. Силдж такого не допустит. Это я к тому, что у тебя ещё будет время подумать и о Хджордис, и об охоте. Начни с начала, брат. Хочешь, я помогу тебе сделать свечу?
— Нет, пока она мне не нужна. — Роберт неуверенно взглянул на друга. — И если Трёхпалый со мной согласится, то и не понадобится.
— Вот как? — Торстен удивлённо вытаращился, а потом понимающе заулыбался: — Ну-ну…
Вечером после ужина Обгорелые обсуждали с Талли железные копи и добычу руды, доказывая ему до хрипоты, что жители Долины не вправе рыть горы, которые им не принадлежат, и с гневом выслушивали своего гостя, вопрошающего — где же тогда брать металл для оружия, которое горцы потом сами беззастенчиво крадут, грабя обозы. «Где-нибудь, но не в наших горах», — был упрямый и неизменный ответ.
Роберт никогда не задумывался о том, из чего делают оружие и доспехи. Для него само собой разумелось, что кузнецы куют мечи, наконечники для стрел и копий, шлемы и латы, искусные мастера затем наносят красивую гравировку, покрывают резьбой и эмалью, ставят свои клейма и украшают драгоценными камнями. Но он никогда не интересовался, откуда берётся исходный материал для всего этого великолепия. Скромно сидя в тени, подальше от прославленных воинов, Роберт прислушивался к разговору, не вмешиваясь, отмечая про себя вопросы, которые решил при случае задать сиру Бриндену.
Вождь первым прервал познавательную беседу.
— Ты сделал Ведьмину свечу, парень? — спросил он у Роберта. И когда тот помотал головой, вскинул озадаченно косматую бровь: — А какой дар принесёшь Огненной ведьме, уже решил? Выбрал палец?
— Я не буду сжигать палец, милорд, если вы позволите. Он пригодится мне для охоты и будущих битв. И в носу ковыряться. Вот… — Роберт подошёл ближе и протянул главе клана дощечку, на которой Грай по его указке всё утро рисовала обожжённой на костре веткой силуэт сокола с распахнутыми в стороны крыльями.
— Что это? — непонимающе вертел дощечку в огромных ладонях вождь.
— Символ моего дома. Попрошу Смэда, чтобы он выковал такое клеймо.
Вождь долго рассматривал картинку, а потом с интересом взглянул на Роберта. Красная Рука, видя такую реакцию отца, не стерпел.
— Мы Обгорелые, — сказал он непримиримо. — Лордёныш должен сжечь часть своего тела в огне! Должен засунуть палец в свечу! Или не палец…
Члены клана согласно закивали.
— Но ты не засовывал. И свечу не делал, — возразил Роберт. — Ты раскалил нож и воткнул его себе в глаз. Мне до тебя далеко, и я не смогу ткнуть себя не только в глаз, но вообще куда-либо. Поэтому я прошу тебя помочь мне сделать это. Если не боишься…
— Чего?! — Тиметта перекосило.
— Смэд раздует меха в кузне и раскалит клеймо, а ты приложишь его к моей груди. Туда, где сердце. Скорее всего, я буду орать так, что Огненная ведьма ещё пожалеет о том, что я решил принести ей дар… а стоящие рядом могут оглохнуть.
Эша и Хджордис расхохотались, и некоторые присоединились к ним. Вождь продолжал с любопытством слушать, не принимая чью бы то ни было сторону.
— Огненная печать на моём сердце станет общей данью уважения моим предкам и семье моей жены! Станет знаком объединения наших домов! Разве это недостойный дар? — спросил Роберт, обводя взглядом стоящих в круге костра.
Не найдя, что ответить, Красная Рука вопросительно посмотрел на отца. Тот качнул головой:
— Парень прав. Законов клана такой дар не нарушит. Воин он неважный, охотник посредственный. Но ум у него коварный. И язык хорошо работает.
— Языком болтать, не мечом махать, — презрительно скривился Тиметт. — Он языком собирается добыть сумеречного кота? Убедит его сдаться? Или заговорит до смерти?
— Скоро узнаем… — пожал плечами вождь.
В этот раз церемонию Посвящения устроили полностью для одного Роберта — Вилфред, Тове и трое других ребят лишь весной достигали нужного возраста. Роберт тоже был ещё слишком юн, но, учитывая обстоятельства, для него сделали исключение. И посреди поляны полыхал огромный костёр, вокруг которого девушки в своих лучших нарядах танцевали и пели песни, Силдж читала заклинания, а столы ломились от угощений.
Три дня Смэд колдовал над клеймом, шлифуя сделанную по эскизу Грай заготовку, стараясь, чтобы рисунок получился отчётливым, а его кромка аккуратной и ровной. Увесистый железный кругляш на длинной ручке с силуэтом сокола и лунного серпа слева раскалили в огне, и Красная Рука щурил глаз в предвкушении. Помимо своей воли избранный Огненным братом, он всем видом выказывал недовольство, но был не вправе отказаться.
От первого глотка приготовленного Силдж питья Роберт чуть не задохнулся, схватился за горло, закашлялся и в изумлении вытаращил глаза. Кто-то рассмеялся, а Торстен похлопал по спине ободряюще.
— Не вдыхай, просто пей залпом. А затем резко выдохни, — сказал он.
Глотку Роберта обожгло, будто он пил жидкий огонь, в животе стало тепло, зато через пару минут мир заискрился яркими красками, а все окружающие показались ему добрыми и милыми. Страх отступил, сердце наполнилось любовью — сейчас он любил всех без разбора, даже Одноглазого Тиметта.
— Прими, Владычица, дар Роберта, сына Джона!
— Ты как? В порядке? — Лицо Торстена забавно искривилось, поплыло, и Роберт беззаботно хмыкнул, кивая. Смешное пятно приблизилось и сказало знакомым голосом, в котором слышалась тревога: — По-моему, Силдж перестаралась, надо было тебе поменьше чашу дать…
Голова кружилась, губы сами собой растягивались в счастливой улыбке, ноги вдруг ослабели и стали непослушными, и Роберт прислонился спиной к дереву, желая сползти вниз и прикорнуть там, свернувшись клубочком, пока всё не закончится. Но Торстен не позволил, завёл его руки за ствол — так, что тело почти распласталось по поверхности, и, крепко удерживая за запястья, дёргал их время от времени, чтобы захмелевший Роберт не забывал произносить слова клятвы:
— Огонь моего очага — твой огонь!
— Тепло моего дома — твоё тепло!
— Жар моего сердца — твой жар!
— Отныне и навсегда! — принял его клятву Огненный брат.
— Отныне и навсегда! — приняло его клятву племя Обгорелых.
Заговорщицки улыбаясь, Роберт подмигнул Тиметту и скомандовал:
— Давай, брат!
— Драконий хер тебе брат, — прорычал тот свирепо.
Но Роберт продолжал бесшабашно ухмыляться.
— Решил сменить имя? Тиметт-Драконий Хер? — пьяно икнул он, и в следующий момент захлебнулся криком, вжатый в дерево раскалённым клеймом.
Плоть горела и дымилась, Тиметт старательно давил и кровожадно скалился, а Роберт бился, словно пришпиленный булавкой кузнечик.
Грай казалось, Роберт кричит уже целую вечность, что ещё немного, и металл прожжёт его тело насквозь, и она не выдержала, ринулась к брату, как выпущенный из арбалета болт, но врезавшись, лишь отбила себе ладони — тот не сдвинулся ни на дюйм, только чуть качнулся от неожиданности. Однако этого было достаточно, чтобы клеймо отлепилось от истерзанной плоти и упало на землю, а сомлевший Роберт осел на крепкие дружеские руки Торстена и сира Бриндена.
Очнулся Роберт под утро, пропустив весь праздник, устроенный в его честь.
— Привет, — сказал он сонной Грай, всю ночь просидевшей у его ложа. — Где это я?
— У Чёрной Рыбы.
Широкий топчан занимал почти всё крохотное помещение, у затянутого бычьим пузырём окна стоял единственный стул. В углу Роберт увидел меч, а рядом на полу дорожный мешок, с которым сир Бринден прибыл в поселение.
— А он сам где?
— Эша вчера увела его с собой. Сказала, что позаботится о нём… Как ты, Роберт? — Увидев, что он пытается приподняться, Грай помогла ему сесть и подложила под спину свой свёрнутый плащ.
Коснувшись перевязанной груди, Роберт тут же отдёрнул руку, потом схватился за голову, сжал её и страдальчески поморщился.
— Дракон спалил мою грудь, потом сел мне на голову и раздавил её, а напоследок ещё и в рот нагадил… — пожаловался он.
Грай нерешительно улыбнулась.
— Ты шутишь, Роберт… это хорошо…
— Ничего хорошего, поверь… Грудь болит, голова трещит. И знаешь, драконья моча не очень-то и вкусная… меня до сих пор мутит.
— Ночью тебя тошнило. И ещё ты бредил. Но всё наладится! Я поила тебя настоем, который приготовила Силдж. Она сделала тебе повязку вчера, и сегодня уже заходила, трогала твою голову и руки. Сказала, к вечеру жар спадёт, а через неделю ты уже будешь скакать, как молодой олень.
Роберт недоверчиво покосился.
— Так ты говоришь, что дедушка Бринден… не такой уж и дедушка? Может, Силдж и ему что-то дала, чтоб он скакал молодым оленем?
— О, нет, Роберт, что ты! Чёрная Рыба, оказывается, умелый воин, хоть и старик. Торстен заглядывал сюда ночью, когда уже все стали расходиться спать, рассказывал, как они бились на мечах с Хагеном. Хаген хвалился, что в три удара уложит Рыбу, но не смог его одолеть. А под конец Чёрная Рыба ударил его мечом плашмя по затылку, и Хаген зашатался и упал лицом в грязь… и все смеялись. Хаген тоже смеялся… а потом они продолжали пить берёзовый сок и боролись на руках. И вот тогда Хаген победил. Но Тиметт потешался над ним, сказал, что Чёрная Рыба поддался, чтобы Хаген не расплакался…
— Хотел бы я посмотреть, как кто-то навалял Хагену! Получается, всё веселье я пропустил…
— Да, там много было чего интересного. Торстен рассказывал, что Эша не просто так увела к себе Чёрную Рыбу. Они с Морен за него сражались, и Эша победила. Атли решил весной жениться! Улла объявила, что ждёт ребёнка… и все обрадовались. У них со Смэдом давно не получался малыш. Сверр и Шела целовались, я сама видела, когда бегала за настоем к Силдж. И ещё… ещё… — Грай сбилась, отвела глаза, потом глянула на Роберта в смятении и проговорила еле слышно: — И ещё Тиметт поспорил с Ульфом, что ты… что тебе не удастся добыть сумеречного кота.
— Что будет, если я его не принесу? — Роберт нахмурился.
— Торстен сказал, главное, не прийти с пустыми руками. Если не будет кота, надо принести что-нибудь другое…
— Но если я не принесу кота…
— Это плохо, Роберт… очень-очень плохо… Ты не исполнишь приказ вождя. — Голос Грай дрожал. — Но мне всё равно! Я всё равно уйду с тобой! С котом или без кота…
— Я принесу тебе кота, — сказал он.
Грай доверчиво улыбнулась, присела рядом, подобрав под себя ноги, и положила голову Роберту на плечо, стараясь не задеть повязку. Он обнял её одной рукой, поцеловал и прижал ближе.
— Я принесу тебе кота, любимая… Обещаю. В главной септе Чаячьего города я накрою твои плечи плащом из его шкуры…
Грай старалась не подавать вида, насколько ей тревожно. Но отец слышал по ночам тихие всхлипы из-за суконной занавески, и все вокруг видели её заплаканные глаза. Прошла неделя, Роберт уже должен был возвратиться.
Добыча сумеречного кота даже для взрослых охотников таила в себе опасности, и когда Ульф и Ивер наставляли Роберта, пока его рана заживала, делились своим опытом, Грай с благодарностью слушала их в сторонке. Мужчины советовали, куда лучше пойти, чтобы выследить желанный трофей, рассказывали, как установить ловушку, как заманить, а потом убить, не попортив ценную шкуру.
— Кот чует кровь за две лиги, — говорил Ульф. — Так что не сомневайся, парень, он придёт! Убей оленя… да хоть полдюжины зайцев или куропаток… обдери их и заряди ловушку. И жди…
Понимая, что ждать, быть может, придётся не один день, Грай всё равно начала выглядывать Роберта обратно чуть ли не на следующий вечер, страшась за его жизнь — ведь он никогда не ходил так далеко в одиночку. А в последние дни всё чаще жалела, что не ослушалась отца. Тиметт-старший тогда пришёл домой усталый, почти под утро, и Грай ждала его — полностью одетая, с дорожным мешком за спиной и луком в руках.
— Сегодня Роберт уходит за котом. Я пойду с ним, — сказала она, отважно глядя в суровые глаза. И когда отец не ответил, а просто прошёл вглубь комнаты и тяжело опустился в своё кресло, добавила с вызовом: — Я должна ему помочь. И ты не остановишь меня!
— Я и не собирался, — сказал он. Грай растерянно моргнула и уже собиралась обрадоваться, но Тиметт бесстрастно добавил: — Назад можешь не возвращаться. Я не приму тебя.
Грай ахнула и прислонилась спиной к двери.
— Вы с Робертом можете сразу уходить в Долину… дорогу ты знаешь, — продолжил он. — Племя не примет вас, если Роберт нарушит мой приказ и пойдёт за котом не один.
Лук выпал из ослабевшей руки, котомка соскользнула на пол.
— Но почему, отец? — прошептала Грай.
Тот свёл мохнатые брови на переносице, голос завибрировал от пробуждающегося гнева:
— Он ещё не успел назвать тебя своей перед богами, а ты уже хочешь выставить его на посмешище?! Показать всем, какой он беспомощный и никчёмный?!
Грозный взгляд сковал её, лишил сил даже пошевелить пальцем — отец никогда не смотрел на неё с таким неодобрением.
— Я…
— Тебе было мало того, что ты вмешалась в церемонию? Что унизила своего мужчину перед кланом? Оскорбила брата?! Любого другого я наказал бы! Но кого мне винить, что моя дочь плохо воспитана, кроме себя?!
Только тогда Грай осознала, что наделала, и что собиралась сделать. Она кинулась вперёд, упала на колени перед креслом и уткнулась лицом отцу в ноги.
— Прости меня… прости… — Её плечи тряслись, голос срывался.
— Ну, будет, будет… — Тиметт коснулся узловатыми пальцами шелковистых волос, затем взял дочь за подбородок и чуть приподнял. Его голос ещё звучал сурово, но взгляд смягчился: — Запомни, дитя! Хорошая жена никогда не лезет вперёд мужа. Она всегда стоит за его спиной — готовая помочь, но невидимая для других. Горе тому мужу, чья жена выскочка. Нет такому уважения от других мужей!
Грай кивнула, стирая слёзы ладонью.
— Я глупая, отец. Роберт ведь мне это уже говорил, — сказала она.
Тиметт удивлённо дёрнул бровью.
— Вот как? Что же он говорил? Что ты глупая?
— Нет. Он говорил, что если я хочу быть рядом с ним, то я должна быть рядом, а не впереди. Что он не станет прятаться за меня…
— Смотри-ка, а он не дурак… твой лордёныш… Это хорошо. — Тиметт кивнул, его взгляд просветлел. Он откинулся на спинку и протянул ногу вперёд, чтобы дочери было сподручнее стягивать с него сапог. — Глядишь, у него всё получится…
Грай, помогая отцу разуться, замерла.
— Что получится?
— Всё. И кота сумеречного он добудет, и сам целым останется.
— То есть… — она прижала снятый сапог к груди, её губы снова задрожали, — то есть ты не верил, что он справится, когда говорил…? О! Зачем же ты тогда сказал ему убить кота? Зачем отправил его на верную смерть?
— Я отдаю ему свою единственную дочь, — ответил Тиметт. — И я поручился за него перед кланом. Я должен знать, что Огненная ведьма одобряет мои решения. Если она пошлёт на его тропу самого хитрого зверя в наших лесах, если дарует ему сил и удачи одолеть его… тогда выйдет, что я всё сделал верно. И тогда я с лёгким сердцем отпущу тебя в Долину…
Но с того разговора минуло семь дней, и уже восьмой исходил багряным закатом, а Роберт так и не вернулся. Грай ругала себя, что не пошла наперекор отцу. «Пусть посмешище, пусть беспомощный, зато живой!» — бился в её голове запоздалый довод в мысленном споре с отцом. Они уехали бы в Долину, далеко-далеко, и никто бы не узнал, никому и дела бы не было, что Роберт ходил на охоту не один…
— Он не вернётся, — сказал ей Хаген, шагая в дозор с другими караульными. Отряд шёл мимо неё по тропинке, ведущей в лес, где она дежурила каждый вечер до самой темноты. — Коты сожрали его хилую тушку и даже костей не оставили, хе-хе…
Грай взвилась.
— Если ты скажешь ещё слово, Хаген, сын Элуфа, я всажу стрелу прямо в твоё поганое горло… когда ты будешь гадить в кустах, — бросила она ему в спину со злостью, которой сама от себя не ожидала. — А когда твой сын подрастёт, я расскажу ему, что его отца убила девчонка.
Дозорные засмеялись, а Хаген остановился, развернулся и оторопело уставился на хрупкую девушку, разъярённо сверкающую на него покрасневшими от слёз глазами.
— Не сердись. Я пошутил, малышка.
— А я нет…
Утром девятого дня, как только ночное небо начало сереть, Грай оделась, вытащила из-под топчана с вечера приготовленный мешок и неслышно выскользнула из дома. Когда дверь за ней закрылась, Трёхпалый Тиметт, бесстрашный вождь могучего клана Обгорелых, тяжело вздохнул, лёжа в своей устеленной шкурами королевской кровати. Его дочь выросла достаточно, чтобы далее идти своей дорогой. Как заботливый отец, он сделал всё, что мог, чтобы прорубить просеку к этой дороге.
Своей сомнительной затеей Тиметт не делился ни с кем, даже с сыном. Лишь строго-настрого приказал тому не убивать мальчишку Арренов. Однако когда Роберта доставили в лагерь, чуть было не отказался от задуманного. Совсем не таким он представлял себе будущего мужа любимой дочери — человека, который когда-нибудь увезёт её из гор. Потому что ей здесь не место. Никто из воинов клана не сможет сделать Грай счастливой — эту мечтательницу, слишком хрупкую и робкую, чтобы суметь постоять за себя. Слишком непрактичную, чтобы выжить в горах без постоянной опеки. Что будет с ней, когда его не станет? И Тиметт торопился обеспечить дочери безопасное будущее, пока ещё был в силе и у власти. Пока мог одним своим словом пресечь недовольный ропот соплеменников и поселить перепуганного заморыша в шатёр к собственному сыну, надеясь на невозможное — вырастить из него мужчину. Предоставив кров, еду и наставников, решил дать ему шанс стать достойным Грай — потомка самих Таргариенов. Никто из Обгорелых ничего не заподозрил. И сейчас всё зависело от того, справится ли Роберт в лесу один, оправдает ли возложенные на него надежды.
Грай знала то ущелье, куда направился Роберт, и теперь бежала по тропинке, сжимая в руке верный лук, жалея, что не отправилась на поиски раньше. Тёмная тень выросла словно из ниоткуда, и она с размаха врезалась в мощную грудь и отскочила в сторону.
— Возвращайся, пока отец не увидел, что ты ушла, — сказала тень голосом брата.
— Нет, Тиметт. Я должна пойти и помочь Роберту.
— Никому ты уже не поможешь. Если бы всё было хорошо, он бы уже пришёл…
— Вдруг он попал в беду? Упал и сломал ногу? Лежит где-то раненый… Нужно найти его…
— Что найти, Грай?! Его обглоданные кости? Зачем они тебе? Повесишь на стену? Не глупи и возвращайся! — Тиметт говорил жёстко, отрывисто, чтобы сестра поняла всё сразу и оставила надежду.
Но та продолжала упрямо мотать белокурой головой.
— Я люблю его, Тимми…
Обычно «мама» — первое слово, которое говорят маленькие дети, но у Грай это было имя старшего брата. Когда он приходил домой из своих первых серьёзных походов с отцом в лес за зверем, она шла не к отцу, радостно распахивающему ей объятья навстречу, а ковыляла к брату на слабых ножках, обнимала его за колени и повторяла его имя — короткое, потому что полное выговорить пока не умела. Сестра уже давно не называла его так, как в детстве, и сейчас Тиметт скрипнул зубами от воспоминаний и досады: на Роберта — за то, что тот заставил её страдать, на себя — что привёл Роберта в племя, а не убил сразу, как того вынесли из борделя безвольным кулём, на отца, который запретил убивать.
— Мне жаль, — сказал Тиметт без тени сожаления, — но лордёныш сам виноват. Он схитрил. Огненная ведьма не приняла его дар.
Грай вскинула полные слёз глаза, замерла на мгновение, затем развернулась и стрелой полетела назад. Готовый к долгим спорам и уговорам Тиметт растерянно развёл руками, после чего удовлетворённо крякнул и пошёл к костру — начинался новый день, а новые заботы сами себя не решат.
Грай ворвалась в дом, где жили пожилые женщины, зацепилась луком в проёме, наделала шума. Старухи ещё спали, и только Силдж уже что-то кипятила на огне в закопчённом котелке.
— Бабушка, помоги, — рухнула Грай перед знахаркой на колени, уткнулась в подол, затараторила сбивчиво: — Я хочу принести дар Огненной ведьме… хочу попросить её, чтобы она помогла Роберту… хочу, чтобы он вернулся невредимый…
Старуха положила корявую руку на девичью голову, погладила с лаской.
— А я-то думаю, что за грохот? Война с Каменными Во́ронами началась, али что? А оно вон что! Ишь, стрекоза… — ладонь задержалась на лбу, сжала легонько, — смотрю, уже всё решила. Не отговорить. Отцу-то сказала?
— Нет… и не буду. Он не может мне запретить. Никто не может…
— Никто не может, твоя правда, стрекоза… Свечу сделала уже?
— Нет, сейчас побегу делать…
— В сарае глянь, подальше от двери ищи. Там старые полешки должны быть, которые хорошо просохли…
— Спасибо, бабушка.
— К ручью приходи, как солнце за ёлки зацепится. А я отвар тебе сделаю… посильнее. Негоже тебе мочу драконью-то пить… Три дня потом, правда, спать будешь, да ничего. Ну, беги, стрекоза. Отвар долго делать, времени мало…
Солнце клонилось ко сну в мягкие зелёные перины, цеплялось лучами за мохнатые ветви, щурилось последними бликами сквозь многовековые стволы дубов да сосен. А Силдж всё не шла. Грай, искусав себе все ногти, подпрыгивала от нетерпения. На кочке у ручья ждала своего часа Ведьмина свеча.
— Бабушка, быстрее, — заторопила её Грай, завидев издалека согбенную фигуру.
— Быстро только кролики плодятся, — проворчала старушка. — А в нашем деле спешка не нужна. Лучше помоги.
Грай сняла котомку с плеча Силдж, достала бутыль с отваром, завёрнутый в мешковину и плотно закрытый глиняный горшок с тлеющими углями, защитный кожух для руки, деревянную чашу и склянку с мазью. Разложив всё на чистой тряпице, вытрусила несколько угольков в свечу, отставила в сторону, чтоб разгоралось.
Силдж бормотала заклинания, время от времени проводя руками по голове внучки, дотрагиваясь крючковатым пальцем то до лба, то до макушки. Затем налила заветный отвар в чашу и протянула вперёд. Грай схватила судорожно, чуть не расплескав содержимое, поднесла к губам, глянула поверх края последний раз на кромку леса. Чаша выпала из задрожавших пальцев, вязкие капли брызнули на траву.
— Что там? — вздёрнула голову Силдж, щуря слепые глаза.
— Это он, бабушка, — сказала Грай и рванулась с места.
Памятуя, что сказал отец, она провожала Роберта на охоту по всем правилам клана. Не лезла вперёд, не бросалась с прощальными поцелуями на шею, хотя очень хотела. Не желала вслед удачи, потому что говорить такое тому, кто идёт за зверем, дурной знак. Лишь кивнула с достоинством, стоя за спинами мужчин, и сказала одними губами: «Возвращайся!» В тот день отец мог гордиться ею.
Но сейчас Грай было всё равно. Она бежала, легко касаясь мягкими сапожками извилистой тропинки, раскинув в стороны руки, счастливо смеясь и плача одновременно. Летела, как та стрекоза из бабушкиных сказок. Позади раздавался топот множества ног — из лагеря путника уже тоже заметили и спешили на помощь. Пусть они видят, что она рыдает, словно самая изнеженная из всех леди Долины. Пусть слышат, как она вновь и вновь повторяет его имя. Пусть думают, что у неё нет гордости. Ей всё равно. Главное, Роберт был жив!
Он шёл медленно, тяжело припадая на одну ногу. Его шатало из стороны в сторону, и не падал он, казалось, только потому, что из последних сил держался за жерди волокуш, на которых высился мохнатый чёрный ком с белыми полосками. Его одежду покрывала засохшая грязь, обмотанное вокруг головы тряпьё пестрело кровавыми пятнами. Но он был жив.
Роберт был жив. Огненная ведьма приняла его дар.