Проснулся Роберт от голода. Два дня он практически ничего не ел, и сейчас в его животе крутило и жалобно подвывало. На решётке очага со вчерашнего вечера стоял небольшой чугунок с тушёным с луком и морковью кроликом, и Роберт взял его в руки, прижал к себе словно сокровище, подцепил пальцами кусок мяса побольше и впился в него зубами, прикрыв глаза от удовольствия.
— Ты хоть бы присел, а то как дикарь, — подошла к нему сзади Мораг, шаркая больными ногами. Старческая бессонница поднимала её раньше всех. — Это Улрике тебе оставила.
— Шпашибо, — с набитым ртом пробубнил Роберт, взял ложку и выловил половинку луковицы, чуть разбухшую и полупрозрачную от напитавшего её мясного сока. — Ммм, — замычал он, с наслаждением жуя, а потом отхлебнул с края чуть тёплый бульон. Кружок моркови шлёпнулся ему на нос, но, ловко поддетый языком, тут же отправился в рот. — Никогда не ел ничего вкуснее!
Женщины потихоньку поднимались, натужно кряхтели и кашляли, кто-то стал мести пол, загремела посуда. Роберт вернул чугунок на место, сыто рыгнул и облизал пальцы.
— Говорят, ты помог Красной Руке? — спросила Силдж, ставя на решётку весело полыхающего очага своё очередное варево. Несмотря на слепоту, она ловко передвигалась по помещению, никогда никого не задевая и ничего не роняя.
— Я убил лошадь, — нехотя признался Роберт.
— И Тиметт заставил тебя нести мешок с луком? — хихикнула Мораг.
— Ага. Он сказал, что я убил ту самую лошадь, которая должна была везти тот мешок, — вздохнул Роберт. — Я не должен был убивать лошадь.
— Все убивают лошадей, — проворчала Силдж. — Тиметт просто вредничал.
— Тиметт знает, что делает, — возразила Мораг.
— Он вредничал! Он и в детстве был вредным… бешеным и вредным. Тот рыцарь мог сбить его и покалечить. Или насмерть задавить! — не на шутку рассердилась знахарка.
— Ни один андал не собьёт Тиметта. И он наш командир, он сын вождя. Его нужно слушать! — не унималась Мораг.
— Так я и слушал, — с трудом вклинился в склоку Роберт. — Я же не возражал ему. И тащил на себе тот проклятущий мешок всю дорогу, будь он неладен… Принести воды? — чтобы прекратить дальнейшие препирательства, спросил он у подошедшей к очагу Улрике. Та со сна зябко куталась в шерстяную накидку и зевала.
— Знаешь что, парень, — ворчливо сказала она, — думаю, тебе пора уходить. — И когда Роберт посмотрел непонимающе, пояснила: — Ты уже был на охоте, и обоз с Красной Рукой брал. Не дело тебе жить с нами, со старухами. Иди в дом к мальчикам, там тебе место. Поди, принеси воды в последний раз, и уходи. Хватит уже всем насмехаться над тобой.
Далеко не сразу Роберт разобрался в том хаотичном скопище шатров из шкур и небольших каменных домиков поселения Обгорелых. Сейчас он уже знал, что семейные пары жили каждая в небольшом отдельном шатре, дети до пяти лет находились подле родителей. Холостые же по семь-десять человек спали вместе: в нескольких шатрах взрослые мужчины, в других женщины, потом дети от пяти до шестнадцати лет, девочки и мальчики так же порознь. Каменный дом был у вождя и Грай, второй у Красной Руки, а в самом большом обитали пожилые женщины. А вот сильно пожилых мужчин Роберт у Обгорелых не видел.
В стороне от жилья стояла кузня, где Смэд перековывал косы и ломаное оружие в мечи, ножи и наконечники для стрел и копий, и коптильня, которой заведовал Ульф. Под большим навесом за сараем Эша руководила выделкой шкур. Единственное, чего Роберт пока не мог понять, почему самый большой шатёр, около которого он часто видел женщин и маленьких детей, находится вдали от поселения, почти у самого озера.
Когда вождь клана отправил пленника, молодого парня, жить в одном доме со старухами, то чётко обозначил его социальный статус. Хотя сам Роберт, пусть и не быстро, но всё же смог устроиться там более-менее с комфортом. Особенно с тех пор, как начал развлекать своих соседок историями жителей низин, и по вечерам к ним на огонёк стали заходить и замужние женщины, и девушки. Их отношение постепенно менялось: молоденькие Обгорелые всё ещё не заговаривали с Робертом, но уже не фыркали презрительно при его приближении; Улрике перестала придираться по любому поводу; Хджордис больше не отвешивала тумаки; Силдж заботливо хлопотала около него во время приступов; неприязнь Мораг почти прошла. И теперь ему предстояло покинуть этот дом, к которому он уже немного привык.
Роберт передёрнул плечами, отгоняя тревогу, подхватил деревянные кадушки и направился к двери.
— Я буду скучать по вам, леди, — сказал он на прощание.
У ручья Грай и две девочки помладше тёрли мыльным корнем мужские нижние рубашки из небелёного полотна, а затем полоскали их в студёной воде.
— Как ты после вчерашнего, Роберт? Живой? — спросила Грай, сдувая выбившиеся из-под кожаных завязок и настырно лезущие ей в глаза волосы.
— Сейчас уже да. А вчера вечером думал, что умру… — сказал он и улыбнулся, наблюдая за её тщетными попытками справиться с непослушными прядями. — Давай, я тебе помогу. — И, не дожидаясь согласия, сам заправил их ей за уши. Девчонки прыснули в ладошки, и Роберт подмигнул им. Затем снова повернулся к Грай: — Тиметт сдержал слово. Он приказал не лезть в бой, стоять в стороне и стрелять из лука, если кому-то понадобится помощь. Так что я не только остался живой, но ещё и коня подстрелил. Он был большой, и я легко в него попал.
Хохотушки снова рассмеялись, зашушукались, потом сложили мокрое тряпьё в плетёную корзину и пошли прочь, время от времени оборачиваясь и продолжая улыбаться.
— Я хотел тебя спросить о Хлои, которая пришла с нами, — сказал Роберт, когда девочки отошли подальше. — Теперь она будет женой Хагена?
— Не совсем. А почему ты спрашиваешь? — прищурилась Грай. — Она тебе понравилась?
— Она боится… — Роберт хорошо помнил, как долго его самого здесь били и унижали, и в ушах у него всё ещё стоял её полный боли ночной крик. — Хаген сказал, это его женщина. Вот я и подумал, что он женится на ней и будет защищать…
— Хаген так сказал, потому что первым покроет её. Его очередь иметь ребёнка, — сказала Грай, приглаживая мокрыми руками волосы. — Все горцы крадут девушек, Роберт, потому что нам нужны воины. Но Обгорелые женятся только на своих.
— Но твоя мама… ты сама говорила.
— Такое редко бывает. Силдж рассказывала, всего три раза такое было. Обгорелый, если хочет взять пленницу замуж по законам клана, должен сразиться со всеми, кто хотел бы её покрыть. Моя мама была очень красивая — со светлыми волосами и голубыми глазами. Отец бился за неё почти со всеми мужчинами клана. Даже со своим отцом… Он всех победил.
— А девушка из Обгорелых может выйти за мужчину из низины? Она тоже должна за него биться? — с любопытством спросил Роберт.
Грай рассмеялась.
— Не знаю, такого ни разу не было, — сказала она. — Но знаю, что Хаген не женится на Хлои. Когда она родит ему ребёнка, её покроет следующий воин. И так, пока она сможет рожать. В последний поход Тиметта наших много погибло.
— А женщины клана разве сами не рожают?
— Рожают. Но мы не можем ходить брюхатыми постоянно. Мы воины и охотники, как и наши мужчины, мы тоже заботимся о клане. Видишь большой шатёр у озера? Там живут женщины из низины с малышами. Когда малышам исполняется пять, они переходят сюда, в общие шатры для мальчиков и девочек. И тогда они уже члены клана. А те женщины нет.
— И что с ними?
— Остаются там, — равнодушно пожала плечами Грай. — Клан их кормит и защищает, а они ухаживают за малышами и помогают женщинам, которые на сносях. Здесь в горах каждый приносит пользу, Роберт. Иначе никак.
Сердце Роберта мучительно сжалось — ведь он, равно как и те женщины, вынужден будет провести здесь всю свою жизнь, принося пресловутую пользу. И неважно, что они в большинстве своём дочери кузнецов и конюхов, а он лорд Орлиного Гнезда, потомок королей Гор и Долины. Сейчас разница между ними невелика: те методично спариваются, словно племенные кобылы, чтобы ряды клана пополнялись новыми воинами, а ему, тоже помимо своей воли, придётся убивать людей и животных, заготавливать дрова, выделывать шкуры и ежедневно выполнять любые другие приказы обоих Тиметтов. До самой смерти.
В самом начале своего плена Роберт был непоколебимо уверен, что не сегодня, так завтра войска Арренов ворвутся в эту жалкую деревню, чтобы освободить его, своего господина. Он, голодный и побитый, дрожал от возбуждения, живо представляя, как рыцари в бело-голубых плащах рубят этим грубым дикарям головы направо и налево, а потом насаживают их на пики, топчут шатры, разносят по камешку дом вождя, а под конец оставляют после себя лишь выжженную пустошь. Однако один день сменял другой, шли недели и месяцы, а никто так и не спешил его спасать. И уверенность сменилась отчаянием. Позже Роберт думал бежать отсюда сам, не дожидаясь помощи. И уже почти решился. Но когда его взяли грабить обоз, понял, что самостоятельно никогда не найдёт прохода в Долину — он просто заблудится в горах и умрёт. И ещё Роберт увидел, как неусыпно подступы к поселению охраняют дозорные. Они прикончат его, не успеет он и на четверть мили отойти от лагеря. Это жуткое место поможет ему покинуть только чудо. Поэтому он должен жить и уповать, что оно когда-нибудь случится.
Роберт вздохнул.
— Улрике говорит, я должен пойти жить к мальчикам, — сказал он.
— Да, я слышала, отец так сказал Торстену, — кивнула Грай. — Теперь он старший в вашем шатре. Он придёт за тобой, всё расскажет и покажет. Слушайся его.
— Как скажешь, — обречённо пробормотал Роберт и неожиданно признался: — Мне нравится Торстен, он незлой. И вчера он помог мне донести оружие. И ещё он здорово сражается. Надеюсь, мы поладим.
— Торстен со всеми ладит, — сказала Грай. — Он не такой, как Тиметт и наш отец. — Она улыбнулась, заметив замешательство Роберта, и добавила: — Он мой единокровный брат… мой и Тиметта. Он из шатра у озера.
— То есть он бастард вождя?
— Что такое бастард? — округлила глаза Грай.
— Ну, это если родители не женаты перед богами, — пояснил Роберт, потом подумал и удивлённо воскликнул: — Получается, все дети из шатра у озера бастарды?!
— У нас нет такого, — покачала она головой. — Мы все дети клана, и все равны. Но если кто-то из родителей не Обгорелый по рождению, их ребёнок не может стать верховным вождём.
— Даже Красная Рука?
— Даже он, — подтвердила Грай. — Отец женился на маме по законам клана, но она не Обгорелая. Мне кажется, Тиметт думает, что из-за этого все считают его слабым. И он постоянно доказывает, что это не так. Знаешь, как он стал военным командиром? Он выжег себе глаз.
— Сам?! — Роберт не верил.
Грай кивнула.
— Когда ребятам исполняется шестнадцать, они приносят дар Огненной ведьме. Сжигают на огне часть своего тела. И тогда становятся мужчинами. Обычно все выбирают какой-нибудь палец на руке, но Тиметт раскалил нож и ткнул себя в глаз.
Роберт содрогнулся, представив себе ощущения человека с куском раскалённого металла в глазнице. Его замутило.
— Давай, я отнесу воду, заберу свои вещи и вернусь, — сказал он, прекращая жуткий разговор. — Подождёшь меня? У меня есть для тебя подарок…
— Правда? И что это? — спросила Грай с любопытством.
— Увидишь, — загадочно ответил Роберт.
Когда он вернулся с тем самым кожаным мешком, который Грай накануне собирала ему в дорогу, она уже подпрыгивала от нетерпения. Роберт развязал тесёмки и достал завёрнутые в холст небольшое зеркало в резной серебряной оправе с витой ручкой и серебряный гребень для волос, украшенный красными камнями.
— Вот, это тебе, — сказал он.
Грай непонимающе смотрела на изящные вещицы.
— Что это? Зеркало? — спросила она. — Зачем мне оно? И это мне тоже ни к чему…
— Ну это же волосы расчёсывать, — обескураженно сказал Роберт. Он уже понял, что с подарком не угодил. — У моей мамы такой был. Она любила садиться перед зеркалом и расчёсывать свои длинные волосы… Я думал, все женщины любят…
— Любой девушке из низины понравились бы эти безделушки. Но мне они не нужны… Меня засмеют.
— У меня есть кое-что ещё, — несчастным голосом сказал он. — Но это ещё хуже.
Роберт снова полез в котомку, и Грай взвизгнула, увидев, что он достал.
— Это не книга, — остудил он её, протягивая красивый кожаный том, что принёс накануне из похода. — Я тоже думал, что это какая-нибудь книга, потому и взял. — Он поднял застёжку, открыл и показал чистые страницы. — Только сегодня утром я увидел, что она пустая. Наверное, мейстер Белморов заказал себе книгу для записей, чтобы заносить сюда всякие важные события их дома.
Грай снова взвизгнула, подпрыгнула и повисла у Роберта на шее. А потом поцеловала в щёку.
— Спасибо! — прошептала она, прижавшись к нему.
— Тебе нравится? — удивлённо спросил он, когда Грай его отпустила. — Но зачем это тебе?
— Ты ведь мой друг, Роберт, правда?
— Ну да.
— Обещай, что никому-никому не скажешь…
— Обещаю.
— Поклянись…
— Клянусь.
— Пойдём со мной, я тебе кое-что покажу. — Грай схватила Роберта за руку и потянула за собой.
В дом вождя он заходил с опаской.
— Не бойся, проходи. Отец с Тиметтом и остальными пошли на ту сторону ущелья проверить лошадей. Они не скоро вернутся, — успокоила его Грай.
Зайдя внутрь, Роберт с интересом осмотрелся. Большую часть помещения занимала внушительная кровать, настоящее королевское ложе — широкое, с резным изголовьем, устеленное свисающими до самого пола мохнатыми шкурами. На утыканных крюками и недлинными металлическими кольями стенах висели боевые топоры и молоты, копья, несчётное количество мечей, два кинжала из валирийской стали и необычный кривой меч с золотой рукоятью. В углу у очага стоял стол из спила огромного дерева и похожий на трон стул.
Грай завела Роберта в свой закуток за занавеской из толстого сукна, вытащила из-под топчана небольшой деревянный ящик и открыла его.
— Смотри, — сказала она, протягивая ему тонкие берёзовые дощечки размером с две ладони. На дощечках были мастерски нарисованы картинки: дева с длинными светлыми волосами в платье-кольчуге и с мечом в руке, рыцарь в резных доспехах, летящий дракон с вырывающимся из пасти пламенем.
— Как красиво, — прошептал Роберт. — Это ты сама рисовала?
— Да. Перерисовывала с книжек или выдумывала. Знаешь, о чём я мечтаю? Рисовать картинки в книжках. Много-много картинок. Чтобы люди не только читали, но и смотрели, какая была Висенья, какой была Вхагар, как сражаются мужчины на мечах, как они охотятся, а потом готовят добычу на костре…
— Но это же здорово! — Роберт перебирал дощечки, зачарованно рассматривая парящих в облаках драконов, изумрудные луга и покрытые мерцающим снегом остроконечные горные вершины вдали, плывущие по волнам изящные галеи и небольшие каракки. — У нас дома очень много книг. Там иногда встречаются картинки… но такого я никогда не видел.
— А ещё я хочу записывать всякие истории, — азартно продолжала Грай. — Про Первых людей, про Огненную ведьму. Силдж иногда нам рассказывает. Хочу писать про свой клан, про наши традиции. Как мой отец бился за маму, а брат ходил в низину, побывал в большом городе Королевская Гавань и видел там огромный Красный Замок и взрослого мужчину размером с ребёнка, которого звали Полумуж.
— Ну, теперь у тебя есть, куда это всё записывать, — кивнул на фолиант Роберт. У него отлегло от сердца, хотя всё-таки что-то было не так. — Но ты будто бы не очень рада? И почему ты просила никому не говорить?
— Потому что это нехорошо, понимаешь?
— Не очень…
— Здесь все должны приносить пользу, Роберт. Бездельничать нельзя, даже если ты девчонка. Это ваши леди могут целыми днями рисовать картинки и глядеться в зеркало. А я должна помогать по хозяйству или тренироваться… или тренировать других. Я хороший охотник, и я уже много что умею — разделывать зверя, еду готовить и шить одежду из шкур.
Роберта уже тошнило от упоминаний о пользе.
— Но ты дочь вождя! Кто посмеет тебя ругать? — Он искренне не понимал.
— Я убила своего первого оленя, когда мне было девять. Это был самый счастливый день в моей жизни. Потому что в тот день отец гордился мной. Но я знаю, он боится за меня. Он потому и оставил меня в своём доме, не отпустил в шатёр к девочкам. Он и за маму всегда боялся. Тиметт говорит, что я мечтательница… как мама. И что это гораздо хуже, чем если бы я родилась с одной рукой.
Грай убрала рисунки и книгу в ящик и задвинула его под топчан. На Роберта она не смотрела, её щёки порозовели от смущения.
— Отец боится, что меня никто не возьмёт замуж… Он не будет меня ругать, если увидит, что я верчусь перед зеркалом… но я знаю, он огорчится. А я хочу, чтобы он гордился мной. И чтобы Тиметт тоже гордился. Закопай гребень и зеркало где-нибудь в лесу.
Торстен нравился Роберту. Неторопливый и невозмутимый в повседневной жизни, на тренировках тот становился проворным и стремительным, а в бою почти таким же бешеным, как Красная Рука. Но, в отличие от Сверра, погибшего Гвена и того же Тиметта, он никогда не обижал тех, кто меньше него, и не насмехался над теми, у кого не сразу получалось попасть из лука в цель или удержать меч.
Иногда Роберт, возвращаясь от ручья с полными вёдрами, проходил мимо поляны, на которой упражнялись юные Обгорелые, и останавливался посмотреть. Торстен, ловко уворачиваясь от тренировочных ножей и кинжалов, не скупился на похвалы напарникам и подбадривал других, а порой позволял младшему взять над собой верх. Но когда Грай спросила, не хочет ли он заниматься с ребятами, то Роберт помотал головой, убеждённый, что ему никогда не сравняться с ними в мастерстве. А увидев, как при нападении на обоз пятнадцатилетние парни сражались наравне со взрослыми, и вовсе загрустил.
С сегодняшнего дня Роберту предстояло не только тренироваться с ними, но и спать под одной крышей, вместе есть, обсуждать текущие дела, шутить и спорить, отстаивать своё мнение, ходить на охоту и грабить путников. Он должен наконец научиться владеть мечом, защищаться и нападать. И убивать.
— Здесь покамест спать будешь, ага, — показал на дальний угол Торстен. Он и говорил так же основательно и неспешно, как и ходил.
Роберт ещё ни разу не бывал ни в одном из шатров и теперь оглядывался с не меньшим любопытством, чем до этого в доме вождя. С левой стороны, начиная от входа и далее по периметру, стояли двухуровневые топчаны, сколоченные из небольших грубо обтёсанных брёвен. Там спали подростки. Выстланный шкурами пол заканчивался общей лежанкой для малышей, как раз в том углу, куда Роберту указали. Чуть в стороне от центрального опорного столба слабо тлел очаг, который окружали низенькие скамейки из брёвен пошире.
— Скоро День Посвящения, — сказал Торстен. — Мы со Сверром и Олом уйдём в шатёр к старшим, и кровати освободятся. Тогда и переберёшься от мелкотни, ага. А пока здесь я старшой, мне подчиняются все, и ты тоже. Ясно?
— То есть Улрике больше мной не командует? — хмыкнул Роберт.
— Опосля меня, — не поддержал шутку Торстен, шмыгнув носом. — Сначала ты делаешь, что скажет вождь, потом Одноглазый Тиметт, и потом я. До обеда мы тренируемся. Это если не идём на охоту. После обеда дела клана, ага. Все по очереди работаем в кузне… помогаем Ульфу в коптильне… мелкотня ходит за хворостом. Надо, чтоб сарай всегда был полон дров. За этим следит Ол, но дрова заготавливают все. Дагфинн учит делать рукоятки для ножей и кинжалов, вытачивать древки для копий и приделывать потом наконечники, которые сделал Смэд. Эша покажет, как выделывать шкуры… Как у тебя с этим?
— Пока не очень, — признался Роберт. — Я пробовал, но у меня не получается их зачищать. Постоянно дырявлю…
— Эша лучше всех шкуры выделывает. Любые — от мышиных до сумеречного кота, ага. Сходишь к ней. Она покажет и расскажет. Всего один раз, так что просто смотри и слушай. И запоминай.
— Хорошо. А что с лошадьми, за ними мы тоже ходим? — вспомнил Роберт слова Грай.
Торстен одобрительно кивнул, показав, что этот вопрос ему больше по душе, чем предыдущий.
— Те коняки, которых мы приводим снизу, идут в котёл. Они негодные для гор, ага. Наши меньше и лучше для езды по снегу и лесу. Они за озером пасутся свободно, но изгородь всё равно есть. Их там ещё и собаки охраняют, но иногда сумеречные коты всё равно утаскивают жеребят. Надо обходить ущелье, проверять изгородь и чинить. — Торстен помолчал, тяжело вздохнул, с непривычки от слишком длинной речи, а потом неожиданно ухмыльнулся: — Но самое лучшее дежурство, это когда надо идти в шатёр у озера. Там иногда нужна мужская сила. Очаг подновить, опорный столб поправить, или там дров наколоть, ножи поточить. У них кормят вкусно, а иногда перепадает что-нибудь и послаще, ага… Ты меня понимаешь? — подмигнул он, сделав руками и бёдрами движение, понятное и суровому северянину, и страстному дорнийцу.
— Врёшь… — не поверил Роберт, поздно спохватившись, что может получить в ухо за такое непочтение.
— Клянусь сиськами Огненной ведьмы! — пылко воскликнул Торстен, не обратив внимания на малозначительное. — Гвену несколько раз перепадало, и мне как-то повезло… А ты был с женщиной?
Роберт нехотя кивнул — он не любил вспоминать об этом.
— Ха, точно! — хмыкнул Торстен. — Тебя ведь из борделя забрали! Ладно, пошли на поляну, надо проверить, на что ты годен. По дороге расскажешь про бордель. Хаген хвастался, как они ходили в бордели в Королевской Гавани. Говорил, девки там огонь! И что называются они шлюхи. Они такое вытворяют, что и представить неловко… Кстати, никогда больше не заходи в дом вождя, если он тебя сам не позвал…
Роберт запыхался, отбиваясь от Торстена коротким лёгким мечом. Сначала он стрелял из лука по набитым сухой травой мешкам, и если стоя у него неплохо выходило, то на бегу, в кувырке, с колена всё обстояло гораздо скромнее. Затем они скрестили боевые копья, и звонкий деревянный перестук собрал целую толпу зрителей, которые одобрительно гудели, когда Роберт очередной раз получал древком то под колено, то в грудь. Рукопашная тоже длилась недолго — Торстен уложил его на спину, прижав горло локтем, за считанные секунды. Но тоскливее всего Роберту стало от того, как обстояли дела с мечом.
— Я безнадёжен? — спросил он, прекрасно понимая, что выглядит жалко.
— Безнадёжных не бывает, — веско сказал Торстен. — Надо, чтобы Ивер глянул на тебя.
— Зачем? И почему Ивер?
Единственный пожилой Обгорелый, которого Роберт видел, жил отшельником где-то в предгорье. Он собирал травы и разные корешки, сушил их, а потом приносил Силдж. Слушал её новый заказ, выпивал с мужчинами у костра кружку перебродившего берёзового сока за неспешным разговором, балагурил с женщинами, и опять уходил до следующего раза.
— Когда-то Ивер тренировал молодых, — сказал Торстен. — Сейчас уже нет, но, небось, глянуть тебя не откажется. Он пришёл сюда из-за Узкого моря… давно ещё, ага… У себя на родине, в Дотракийских степях, он пожелал жену своего вождя… и бежал, чтобы его не убили. Он много, где побывал, а потом к нам прибился… да так и остался.
— Он дотракиец? — удивился Роберт. Неприязнь, шедшую откуда-то из детства, из брезгливых рассказов редких гостей, пересилило обычное любопытство, и он спросил: — А правду говорят, что дотракийцы… ну, не только с женщинами?
— Что они на лошадей своих забираются? Я тоже такое слышал… Но ты лучше у Ивера не спрашивай. Не смотри, что он старый. Порубит тебя на мелкие кусочки, и пикнуть не успеешь.
— А почему он живёт не здесь… ну… не со всеми?
— Обгорелые вольный народ. Почти все мужчины, когда стареют, уходят. Редко, кто остаётся. Придёт время, я тоже уйду, ага… не хочу быть обузой для клана. Ивер был с Тиметтом на последней войне, а когда вернулся, решил жить один… Это Ивер говорит, что безнадёжных не бывает. Он говорит, что у любого человека есть какой-нибудь талант, надо только его увидеть.
— Так прям и у любого? — с недоверием спросил Роберт.
Торстен почесал вихрастую голову и пожевал губами.
— Был у нас парень один, Мадс его звали. Худой и хилый… прям как ты, — начал он неторопливо. — И не получалось у него мечом биться. Он и по ночам тренировался, а никак не выходило… Даже хотел в костёр броситься, отдать себя Огненной ведьме. Ивер как-то смотрел, как тот мается, и говорит: «Меч не твоё оружие, ножи — твоё». А ихний старший мастер Элуф и отвечает: «Настоящий мужчина должен уметь сражаться любым оружием, иначе он никуда не годный». На что Ивер говорит: «Это наставник никуда не годный, раз не может дар своего ученика разглядеть. Кто-то может любым оружием биться, а есть такие, кому лишь одно оружие богами предназначено, но зато лучше него никого в целом свете нет». Повздорили они тогда страшно, а потом об заклад побились. Ивер стал обучать Мадса, и затем выставил его против троих лучших учеников Элуфа. Так и сказал ему: «Троих давай!» А мастер Элуф и доволен. Хаген, евонный сынок, уже тогда так махал молотом, деревья в труху разбивал, даром что ему всего пятнадцать было. Ну, и ещё двоих он таких же выбрал — один с мечом, второй с топором. Оружие всё тренировочное, убить им не убьёшь, но если хорошенько приложиться, то мало не покажется. А у Мадса два ножа деревянных, ага. Вымазали, значит, они своё оружие сажей, чтоб видно было, если кто задел противника. Окружили эти великаны Мадса с его деревяшками… Элуф довольно ржёт, что твой конь, остальные плечами пожимают…
Торстен остановился и надолго задумался, вспоминая, улыбаясь своим мыслям. В его взгляде читался щенячий восторг, когда он снова заговорил.
— Знаешь, Роберт, я тогда мелкий был, только-только в шатёр к ребятам от мамки перешёл, но я до сих помню тот бой. Мадс был похож на ветер, я даже не мог рассмотреть его лица. Он кружился вокруг них, только руки мелькали — то по одному чиркнет, то по другому. Те машут своими молотами да топорами, умаялись уже совсем. А Мадс только смеётся — то подпрыгнет и оставит метку на плече или на шее, то крутанётся и брюхо наискось расчертит, а потом упадёт, по земле перекатится и на срамном месте крестик с двух рук нарисует. А на самом ни единой чёрной отметины не было! Погиб он пару лет назад. Тоже с нашими ходил в низину за золотом, и сгинул…
— Так ты думаешь, и у меня есть какой-нибудь талант? — спросил Роберт с сомнением.
Торстен пожал плечами.
— Я не знаю. Ты вёрткий, как белка, и когда дерёшься, становишься злобным, как хорёк, — сказал он одобрительно, и Роберт вдруг почувствовал признательность за такую незамысловатую похвалу. — Мне ты напоминаешь Шелу, старшую из шатра девчонок. Вон она, у стойки с оружием, которая самая высокая, — кивнул Торстен на группу девушек.
Шела, с карими глазами и копной смоляных кудрей, рослая для своих лет, чью стройность и гибкость не могла скрыть даже мешковатая одежда Обгорелых, переговаривалась с подружками, время от времени поглядывая в их сторону. Но когда Роберт приветливо ей кивнул, она презрительно поджала губы и отвернулась.
— Я похож на девчонку? — обескураженно пробормотал он.
— Вы в бою двигаетесь одинаково, — успокаивающе прогудел Торстен. — Может, ты и с мечом сладишь, но я думаю, тебе нужно что-то полегче. Ивер точно скажет. А пока, если хочешь, Шела позанимается с тобой. Это полезно, когда у напарников манера сражаться похожая. Только не думай, что с девчонкой стыдно тренироваться… У нас все равны.
— Я не думаю, — поспешил уверить его Роберт. — Меня ведь Грай начинала учить, а она не только девчонка, но ещё и младше меня. Но захочет ли сама Шела? — неуверенно пробормотал он, с замиранием сердца продолжая разглядывать черноокую гордячку, и желая, чтобы она подошла к ним и заговорила.
Однако когда Торстен окликнул её, у Роберта тоскливо засосало где-то между рёбер, и он с трудом удержался, чтобы не сбежать.
— Это Шела, — представил девушку Торстен и затем кивнул ей: — Роберт просит, чтобы ты тренировала его. Сказал, что видел, как ты занимаешься, и что ты самая лучшая. Что скажешь?
— Я это и без него знаю, — фыркнула та, окидывая онемевшего Роберта насмешливым взглядом. — Но я-то чем провинилась, чтобы меня наказывать таким учеником?
Их окружили другие девушки и парни. Они смотрели проверку Роберта и теперь с интересом прислушивались к разговору, посмеиваясь после слов Шелы.
— А-ха-ха, лордёныш, — расхохотался подошедший Сверр, — тебя будет учить девчонка.
Младшие с готовностью поддержали его, захихикали, и Роберт понял, что далеко не все разделяют мнение Торстена о равенстве.
— Лучше она, чем ты, — хмыкнул он.
— Это почему? — насторожился Сверр.
— От неё пахнет хорошо, не то что от тебя.
Теперь загоготали все парни — Сверр частенько портил воздух, и Роберт не раз слышал, как во время тренировок старшие ребята шутили по этому поводу.
— Ну что? — спросил Торстен у Шелы. — Возьмёшься?
— Хорошо, — кивнула она и потом строго глянула на Роберта: — Завтра, сразу после восхода. Не опаздывай, лордёныш.
У Роберта сладко заныло где-то в груди.
Арт: Елена Попова.