Старухи еще горше заплакали. Кто напишет? И кто повезет? И какой прок от этих бумажек? Пока суд да дело, миски да кастрюли в райцентр уплывут, к "люминьщику".
Приятель мой старухам внушал:
- Надо собак заводить. На цепи. Да какие с зубами вот с такучими. У нас две собаки. Одна здесь, другая на скотьем базу.
Конечно, он прав был. Но что теперь охранять?
Валентина думала недолго.
- Это Мишка Рахманенок. Заимели соседа.
Словно сорная трава полоняло хутор рахмановское племя. Вот и Мишка, армию отслужив, обратал молоденькую приезжую учительницу, занял пустующий дом. Забота ли, работа у Рахмановых одна: где чего плохо лежит.
- Приходил, нечистый дух! Приходил! - вспомнила Нюра-татарка. - Отбойник спрашивал для косы. Откель у меня отбойник? И зачем ему коса? Мышам сено косить? Это он высматривал! - догадалась она.
- И ко мне приходил, - вспомнила Хомовна.
- И возле моего двора крутился... А ныне с ранья чего-то колотит. Стукотит. Либо нашу посуду?
И опять заслезились старухи:
- В сельсовет надо жалиться...
- Нехай милицию пощуняют...
Но что проку от старушечьих причитаний да слез? Не пойдешь напрямую с обыском, тем более - учительская семья.
Приятель мой гнул свое, упрекая старую Ксеню:
- Пальму тебе давали. А ты ее назад возвернула. Она бы - за лытки... Пальма - сторожкая.
Старая собака, услышав кличку свою, загремела цепью: мол, все верно, не зря хлеб жую.
- Всем надо собак заводить. У чеченов, у них волкодавы. Попробуй влезь... - толковал мой приятель.
- Замолчи, Христа ради, - остановила его жена. - Слушайте меня.
Валентинин план оказался по-бабьи прост и легко выполним.
Бобыль дед Федор отправился к Рахманенку с просьбой:
- Овечку надо постричь. Снять волну...
Старая овечка по кличке Шура - притча во хуторских языцех - неизвестно зачем проживала у деда Федора во дворе.
- Постричь надо, а то набьются репьи. Пол-литра есть, - пообещал дед.
К таким трудам молодой Рахман был всегда готов. Без лишних слов он согласился. Как только они скрылись из глаз - дед и стригаль, Валентина заспешила к Мишкиной жене - учительше и уже от калитки торопила ее, звала:
- Срочно к телефону! Срочно! Районо вызывает! Срочно... Беги, беги... Там трубка лежит...
Молодая учительша на резвых ногах помчалась к телефону, хату и двор оставив.
Три старухи: Хомовна, Нюра-татарка да Ксеня, выбравшись из засады, словно вороватые сороки, шмыганули во двор: одна - в сарай, другая - в старый курятник, третья - в коридорную пристройку.
Искать долго не пришлось.
В сарае все и обнаружилось: мотки провода, жаровни и уже молотком побитые, сплющенные кастрюли да миски. "Люминьщик" целую посуду не принимал, это запрещалось.
Все остальное было делом простым. На готовое и станичный милиционер объявился. Целую посуду старухи забрали. Побитой рахмановская родня быстро нашла замену, чтобы закрыть "дело".
Операция "Люминь" завершилась. Приятель мой, горделиво похмыкивал: "Генштаб", но при случае гнул свое:
- Собак надо заводить. Собака, она за лытки... Вот наши - что Пальма, что Волчок... они ночьми не спят... А Мишка, он завтра поумничает, снова упрет все. Да не во двор, а в барак... Ищи там свищи...
Поздний хуторской завтрак. Солнышко уже высоко. Но в тени раскидистой ивушки, у просторного стола еще держится холодок. Можно не спеша чаевничать, обсуждая дела вчерашние, нынешние. Впереди - долгий день. А теперь - лишь завтрак.
КУДБОВАЯ
На третий день хуторского житья, когда на подворье все новости собраны да рассказаны, наступает пора иная.
- Ты нынче чем займешься? - спрашивает поутру мой хозяин.
- Пойду попроведаю...
- Ну давай...
Отзавтракали. И пошел я по хутору бродить. Он нынче просторный, хотя и не больно людный. Но как в далекие годы протянулся и раскрылатился от донского берега, от лесистого займища до заливного луга и Лысого бугра, так и теперь доживает свой век в былых размерах, как и прежде делясь на куты: Забарак, Никишкин кут и Варшава. Последнее название почти позабыто.
Умирают, уходят с хутора люди, ветшают и рушатся дома, базы, разрежая былую тесноту дворов.
Соседства давно уже нет, когда через плетеный забор окликнешь живую душу. Нынче дома и поместья стоят вольно, будто чураясь друг друга; меж ними пустоши, руины, заросли дурной травы или задичавшего сада.
Словно плавучие острова, все дальше расходятся живые дома, подворья, особенно в непогоду, во тьме, скупо светя желтыми окошками.
Но нынче - пора летняя и погожая. Еще издали, чуть ли не от своего двора, вижу, что у бабы Кати, на летней кухне, на крыше ее - человек.
Ближе подхожу, а это, оказывается, - сама хозяйка печную трубу глиной обмазывает. Дело летнее, но впереди - зима.
- Ты как туда залезла? - спрашиваю удивленно.
- По лестнице... - поняв мое удивление и обидевшись, коротко отвечает баба Катя. - Чего ж я, вовсе некудовая? Трухля?
- Кудовая... - усмехаюсь я. - Как коза по лестнице скачешь, в восемьдесят лет.
- Восемьдесят и еще два годочка, - спускаясь на землю, к гостю, уточняет старая женщина.