Толстомясая Ленка сроду была ленивой, а нынче, старея, и вовсе к
домашним делам охладела, колхозных же не знала век. И тот месяц, что лежал Николай в больнице, показался ей годом, хоть на базу у Скуридиных коровы не было, лишь козы да овцы, поросенок да десяток кур.
- Он - курортник, а меня - в гроб клади, - подступала она к мужу и бригадиру.
В свои полсотни лет гляделся Николай незавидно: худой, черноликий,
вечная седая щетина, зубов половины нет. А из больницы приходил подстриженный, чисто бритый и ликом светел. Какой-никакой, а отдых: спи день напролет, кормят три раза, пьянки нет и за курево ругают. Нынче тем более резать его не стали - и так исшматкованный: не желудок, а гулькин нос подлечили таблетками да уколами.
- Он жених! А у меня ноги не ходят, руки не владают, в голове...
- Вот теперь и отдохнешь, - уверенно пообещал бригадир и спросил
Николая: - На работу когда думаешь?
- Вовсе не думаю, - усмехнулся Николай. - Пока - больничный, а там может, куда на легкую... Доктора велели.
- Доктора... - махнул большой рукою Чапурин. - Им абы сказать. Где она легкая? На печи лежать? А семью поить-кормить кто будет?
Привычный бригадирский довод Скуридин отмел легко:
- Откормил, слава богу.
Чапурин даже удивился: ведь и вправду откормил. Пятерых Николаю
Ленка родила. Сама не работала. Все - на нем. Прошлой осенью последнюю дочь выдали замуж. А казалось, недавно кипел скуридинский двор мелюзгой.
- Да-а... - задумчиво протянул бригадир. - Вот она, наша жизнь...
Подумалось о своем: сын и дочь тоже взрослые, внуки уже. Но в сторону убирая лишние теперь мысли, он сказал:
- Все равно - работать. До пенсии далеко.
А Николая вдруг осенило:
- Ты мне не ту сватаешь дохлину, какую вчера гнали?
Он на базу прибирался и видел, как тянулся по вихляевской дороге гурт скотины, еле живой.
- Бычки, - сказал бригадир. - Головские.
- Лягушата, - ответил Николай. - Половина в грязь ляжет.
Чапурин тяжко вздохнул. Нечего было ответить. Он отпихивал этот гурт, сколько мог. Навязали.
- Там, в Головке, и вовсе ни людей, ни кормов, ни попаса, - объяснил он. Там точно передохнут. У нас все же...
- У нас тоже недолго проживут, - сказал Николай. - Им два дни до
смерти.
- Значит, не хочешь?
- Нет. Пока на больничном, а там видно будет.
Чапурин поднялся, к порогу шагнув, сказал:
- Ты все же подумай... Дома не усидишь. Надойди завтра в контору,
Поговорим. Условия хорошие. Договор дадим... Заработаешь хорошие деньги.
Бригадир нагнулся под притолку низковатого для его роста скуридинского дома и вышел.
Николай похмыкал, головой покрутил, на жену поглядел внимательно. Та
поняла его по-своему и завела прежнее:
- Чисти, чисти картошку. Цельный месяц гулюшкой жил, вольничал, а
я тута руки обрывала, последнего здоровья лишилась. - От жалости к себе
Ленка заслезилась и подалась в спальню, долеживать.
Тридцать лет прожили. Пятерых детей подняли. Привык Николай слушать жену и не слышать ее, делая и думая свое. Чистил он картошку, капусту
крошил для щей, а на плите, в кастрюле, уже кипело.
Была у Николая мысль, которая появилась в больнице, а теперь все более
пленяла. Очень простая мысль: не работать в колхозе. Послать всех... И сидеть
на своем базу. От своего огорода, скотины, конечно, никуда не денешься.
Иначе ноги протянешь. А на колхозную работу не ходить. Он - человек
больной. Это все знают. Отработал свое честно, тридцать с лишним годков
при скотине. Хоть на базар стаж неси. Работал, детей поднимал. Теперь
вдвоем остались. И много ли им надо? Прокормят огород, козий пух. Еще бы
корову, чтоб молочную кашу варить. И больше ничего не надо. На себя
трудиться. А колхозное - с плеч долой. Спокойно пожить. Порыбалить на
пруду, на речке. Николай любил с удочкой посидеть. Но редко удавалось.