эту, пропади она... Смолоду - весело. А нынче стало уже тяжело. В больнице
полежал, трезвый, и как-то особенно ясно понял: хватит пить. Как вспомнишь на трезвую голову, даже за сердце берет: то ли стыдно, то ли жалко себя.
Жизнь уже на краю, на излете. А чего в ней видал, в этой жизни? Скотина,
ферма, навоз... Стылый ветер - зимою, летом - пекло. От темна до темна.
Круглый год одна песня, из года в год. В отпуске ни разу не был. То подмены
нет, то копейку лишнюю стараешься сбить. Пятеро детей - не шутка. Одежда,
обувка... И чем старше, тем больше надо. А женить ли, замуж выдавать
вовсе пожар. Последнее улетает. Но теперь, слава богу, все позади. А себе
ничего не надо. Лишь покоя просит душа.
Такие вот мысли бродили в голове Николая Скуридина. Пришли они в
больнице. А теперь все более забирали.
Три дня потихонечку прожил, из двора не выходя. И был рад этому. Не
торопясь на базу управлялся. За месяц скопилось дел. Но никто не гнал.
Можно было и посидеть на мартовской весенней воле, где за день - сто
перемен. То припечет солнце по-летнему, то вдруг - ветер, туча, метель,
сумятица снежных хлопьев, соседские дома тонут в сумерках. В дом уйдешь,
там - тепло. А на воле тем временем снова - солнце. И тугой, ровный ветер
несет и несет с полей дух парящей земли и первой зелени, особенно сладкий
после больничной неволи.
Так прошел день, другой, третий. Чапурин, хуторской бригадир, объявился и пропал. Жене Николаевы планы пришлись по нраву: при муже-домоседе
она могла спокойно болеть и болеть, не отвлекаясь к делам домашним.
В конце недели, в полуденную пору, подъехал к скуридинскому дому
новый гость - главный зоотехник колхоза, молодой еще мужик, белобрысый,
улыбчивый. Он в хату зашел, поздоровался, спросил у Николая:
- Ружье где?
- Какое ружье? - не понял Николай.
- С каким ты жену сторожишь. В конторе так и сказали: Николай Ленку
с ружьем от миланов охраняет.
Николай усмехнулся. А в спаленке-боковушке заскрипела кровать, и
неожиданно резво выбралась к мужикам сама Ленка, успев на голову
цветастый платок накинуть.
- Бесстыжие... Наплетут... Языки бы у них поотсохли... - принялась
корить она хуторских брехунов.
Но эта небыль пришлась ей по душе, взбодряя вялую стареющую кровь.
- А чего... - не унимался зоотехник, прощупывая ее взглядом и ободряя. Ничего еще.
Круглое лицо Ленки оживело. Взбодрил ее голос и вид молодого мужика,
усатого, белозубого, с охальным взглядом. Она таких любила. И прежде
приход этого белобрысого кончился бы лишь одним. Теперь пора ее миновала.
- У нас наплетут... Лишь слухай... - опуская глаза, оправдывалась
Ленка.
- Наплетут. Вы сами такое сплетете - не вырвешься, - посмеивался
зоотехник. А потом Николая спросил: - Чего домоседуешь? Хвораешь?
- Да так себе... - пожал плечами Николай. - Хвалиться дюже нечем, а
гориться не с руки - живой.
- Не хочешь гурт принимать?
- Дохлину?
- Это точно, - признал зоотехник. - Довели до ручки. Но можно
поднять.
- Он уж отподымался, - встряла в разговор Ленка.