Виктор ШИРОКОВ
НАВСТРЕЧУ БУДУЩИМ ЗОРЯМ
Валаамские картинки
1
Трудно припомнить совершенно отчетливо, когда стала возникать в разговорах едкая и безысходная красота северного острова. Сама добродетель и благочестие Отечества нашего, запечатленные ещё крепкой и точной, по живописному победительной зайцевской и шмелевской прозой, а через полвека, если точнее через все корневищно перекрученные семь десятилетий большевистского произвола аукнувшиеся проблескиваниями и посверкиваниями нагибинской кино и сценографии, притягивали и не подпускали одновременно как сильный магнит.
И как магнитная аномалия вызывали интерференцию магнитных волн. Помнится, работал я в издательстве "Интеркнига" лет десять тому назад, с переменным успехом издавал сувенирную продукцию, а от избытка жизненных сил взялся редактировать так называемые издания за счет средств автора. Дело было новое, хорошо подзабытое с 30-х годов, когда вашего покорного слуги ещё и на свете-то не было. Боже, какой смелостью казалось в конце 80-х выпустить в свет очередную авторскую ахинею (вспоминается, как один стихоплет уговаривал меня позволить назвать его сборник хотя бы в заявке "Кусок овна", а я-то, пурист несчастный, никак не советовал)!
В один из дней я обнаружил в узком коридорчике перед дверью своего служебного кабинетика (каморки, точнее) двух низкорослых ханыг (по внешнему виду), один из которых, то ли бравировавший, то ли наоборот тяготившийся приблатненными замашками, оказался впоследствии настоятельным спонсором поэтического сборника своего спутника, а, следовательно, по дальнейшему стечению обстоятельств, моим жуликоватым кратковременным партнером; кстати, ещё и моим тезкой, бизнесменом-лесоторговцем из Питера ( тогда ещё Ленинграда), незадачливым в скором времени кандидатом в тамошние депутаты, о котором разговор вообще-то особ статья, но к присловью нелишнему именно он неоднократно заводил речь о Валааме, куда обещал увлекательное, чуть ли не бесплатное путешествие и где по его же словам провел сам чуть ли не полтора десятка лет в качестве полуотказника-диссидента или, по крайней мере, не афишированного послушника-добровольца.
В конце 80-х годов религиозный статус острова только-только возрождался; конечно же, Валаам был тогда в полуразрушенном, да что там, в разрушенном, полудиком, дичайшем состоянии. Для точности следовало бы сразу же отбросить фиговый листок приставки п о л у - ; ведь и сегодня по прошествии десяти восстановительных лет ( лет, помноженных в том числе и на суетливую жуликоватость новейших скоробогатов или ещё точнее - возведенных в энную степень свеженаведенной алчности квази-демороссов) остров Валаам остается малоблагоустроенным средоточьем ханжески-религиозного бизнеса со всей мешаниной новодельных культовых построек, полуразрушенных молелен и давних истлевших скитов, а также проступающих то тут то там оспенных пятен (или все-таки новомодных тату) торговых лотков и палаток, где в скудном изобилии глиняных колокольчиков, халтурных подмалевок на бересте и полупромытой гальке, а также бижутерии и прочего ювелирного хлама теплится вожделенная мечта продавцов и хозяйчиков всех мастей о внезапном рывке к их личному процветанию и прогрессу.
Тот мой оставшийся в невозвратном прошлом тезка, "нагревший" меня, увы, и материально, и морально, естественно никакого Валаама не показал, впрочем, может быть, и, слава Богу! Какие "драмы на охоте" миновали нас в свое время стороной никогда не узнать.
А жуликоватый привкус, келейно-прогоркло-тошнотворное послевкусие, в общем-то, благозвучного колокольчиково-разудалого звучания имени Валаам осталось.
Да ещё жалостно-шутливый фразеологизм "Валаамова ослица", который к северному форпосту русской религиозной национальной мысли и вовсе отношения не имеет.
2
Шальной случай-удача забросил меня на Валаам в последние дни июня последнего года истекающего второго тысячелетия новой эры. Боже мой, какой временной слом, какое эпохальное сжатие, какой перевод общечеловеческих стрелок! А я-то по-прежнему почему-то весь в мелких дрязгах, былых и нынешних, весь в натяжении жалких страстишек, тупо тычущийся обожженным, в келлоидных рубцах душевным хоботком в предполагаемые и все-таки желанные соцветия и заповедные травы.
Итак, жене моей предложили по вполне приемлемой цене горящие турпутевки, и мы немедленно и бездумно сорвались в трехдневный круиз: Питер - Валаам - Питер. Я-то затаил, кроме того, эгоистическую мечту пробежаться по антикварным книжным салонам Невского и Литейного проспектов, которые не посещал более трех лет, дотоле развращенный ежемесячными лицезрениями оных в течение чуть ли не двух лет; хотелось также созвониться, а возможно и повидаться с друзьями-писателями города на Неве.
3
Валаам был за пределами воображения. Здесь стоило бы переписать Зайцева и Шмелева, процитировать Нагибина, заглянуть в очеркистов помельче, но возможно и поухватистее. Признаюсь, я не настолько религиозен, чтобы испытывать приливы галлюцинаторной радости от посещения тех или иных исторических мест; видимо, просто потому что хочешь или не хочешь, а вошел, увы, в преклонный возраст, пускай внутренне чувствуя себя порой обманчиво
Даже несовершеннолетним, ан природу не обманешь: меньше энергии, меньше жажды обладания, меньше порыва к самовыражению; стар стал, батюшка; период термоядерного полураспада дарованной при рождении витальной энергии сменился другим периодом, на порядок слабее...Совершеннозимний русский путешественник, пусть и в совершенно летнюю пору.
Наскоро прихватили мы с женой, тем не менее, какую-то провизию, красное сухое вино, смену белья, я - последнюю (а на самом деле первую) свою прозаическую книжку, чтобы дарить возможным приятным попутчикам (забегая вперед, сообщу, что подарил только в Доме книги на Невском знаменитой на всю страну Людмиле из отдела поэзии), десть чистой бумаги и несколько шариковых ручек для запечатлевания своих банальных рассуждений и уже в купейном вагоне экспресса "Красная стрела" стали мы оба-два одной из неисчислимых шестеренок гигантского туристического коленвала, конечным пунктом и продуктом вращения которого был пресловутый чудо-остров.
А чудо он и потому, что притягивал не только мысли и взоры русских странников, духовидцев, юродивых и калек, ищущих исцеления, на протяжении, по крайней мере, последней тысячи лет. Как магнит прочно держал он железные жизни и судьбы множества моих соплеменников, став им духовной, нравственной и жизненной опорой, местом озарения и последнего упокоения, наконец.
4
Питер встретил такой же, как и в столице, осточертевшей жарой, смягченной отчасти хорошо организованной автобусной экскурсией. Весь световой день был проведен в Петергофе, где мы прошлись по давно знакомым аллеям, поглазели на бесперебойно извергающие воду фонтаны, прошелестели музейными войлочными тапочками по нескольким дворцам кряду, полуудачно отзвонили дочери в Москву (полуудачно, потому что не удалось до неё дозвониться к нам домой; она была в бегах; теща уехала на две недели в очередной санаторий, и только безропотный автоответчик на квартире дочери записал нашу скороговорку о точном времени возращения из поездки) и уже вечером под аккомпанемент неожиданно барабанящего по крыше автобуса питерского дождя-ударника подъехали на пирс речного вокзала.
Теплоход "Кронштадт" встретил размеренной сосредоточенностью продуктивно работающего механизма. В каюте пело радио. Красное сухое вино, влитое перед ужином в пересохшие глотки новоявленных скитальцев, смыло-таки накипь неизбежных повторов и накладок в автопутешествии. Свежий речной, а затем уже и озерный (ладожский) воздух кислородным коконом окутал и в то же время взрастил причудливые сновидения страннической ночи.
На ногах мы с женой были уже полшестого утра. Выбравшись на палубу, были мгновенно продраены влажной щеткой встречного ветра. Эдакий душ Шарко.
Сначала на горизонте, а потом почти рядом на расстоянии километра, а может, и менее, возникли островки Валаамской гряды, Валаамского архипелага. В мареве утреннего тумана, напоминавшего полотна Клода Моне рассветной растушевкой неба над горизонтом.
В этом же мареве двоился и расплывался солнечный диск, как далекая автомобильная фара или же другой окольцованный поляризацией источник света.
Теплоход между тем пришвартовался в удобной спокойной бухте. Водная гладь мягко пофыркивала, ластясь к обшивке судна, гладя её ласковой, почти женской ладонью, тая, впрочем, взрывчатую силу кошачьей (на Валааме водятся рыси) лапы.
Довольно отвесные края острова царапали глаз хвойными зарослями, хотя среди пихт и елей мелькали седые волосы берез, а по почве стелились кустарники; ещё ниже и плотнее окутывали её мхи. Приглядевшись, можно было различить шелушащийся лишайник на хвое, что было не признаком древесного псориаза, а наоборот свидетельством экологической чистоты, позволяющей соблюдать гармонический баланс двух растительных сред.
5
После завтрака народ тотчас же устремился по дощатому настилу пристани к островной земле, где его немедленно поделили на группы и закрепили на весь предстоящий день за экскурсоводами.
Нам выпал экскурсовод Сергей, относительно молодой (лет 35-ти) человек с густой гривой, тем не менее, поседевших спереди волос. Одетый в темную рубашку и светлые мелкого вельвета брюки, обутый в крепкие армейского образца ботинки. Он резво и размашисто повел свою новоявленную паству вверх по косогору, облагороженному деревянными трапами с регулярно набитыми горизонтальными рейками-скобами. По дороге он не только повел отработанный многодневными повторениями рассказ об истории Валаама и его обитателей, но и сразу эмоционально точно обозначил свои пристрастия и позиции. Был он, как оказалось, художник, ненавязчиво религиозен, обретался на острове около полутора десятков лет, что при его неполном "сороковнике" наводило на размышления о причинах такого относительно раннего стремления к отшельничеству.
Одной из самых первых остановок стала полуразрушенная церковь Андрея Первозванного, построенная в самом начале Ха-Ха века на пожертвования (десять тысяч рублей серебром, большая сумма!) ушедшего в монахи богатого промышленника того времени Серебрякова, ставшего в конце своей жизни местным святым в Греции, на горе Афон.
Потом наша группа, впрочем, как и все остальные своим чередом, была заведена в просторное помещение обновленной церкви и , внеся с каждого слушателя вполне терпимую ( по 20 рублей с лица) плату, насладилась пятнадцатиминутным выступлением местных певчих.
На импровизированной сцене воздвигся чернорясный квартет, выразительность и оригинальность которого заставляла вспомнить тургеневский рассказ "Певцы". С той только разницей, что никакого песенного противоборства не было; наоборот, была слаженность и съединенность сладкоголосых усилий поющих для нас фрагменты псалмов и молебствий.
Руководил квартетом молодой, художественного типа послушник с вьющейся шевелюрой жгуче черных волос, нервным бледным благородным лицом. На безымянном пальце его правой руки посверкивало золотое обручальное кольцо, явно вызывавшее живейший интерес женской части тургруппы, надо заметить, преобладающей.
Он держал в левой ладони камертон, который перед началом очередного короткого песнопения перекидывал в правую кисть, резко встряхивал около правого уха, прислушивался и мгновенно незаметно перебрасывал назад в другую ладонь и потом дирижировал правой полусогнутой ладошкой, одновременно ведя чистым высоким голосом всю партию.
Пел он наизусть, в то время как остальные трое участников квартета раскрывали перед собой особые папки, перекладывали там нотные записи и пели по писаному.
Стоявший справа от руководителя послушник был особенно плотен, он виделся мне в полупрофиль и его старательно раскрытый рот, казалось, выводил одни гласные. Но звуки эти не были бесплотными, воздушными, наоборот, они ломко хрустели как калорийное печенье или ароматные сухари.
На противоположном правом от меня фланге находился бас, крепкий загорелый мужик, певший, словно истово рубивший топором или резавший могучим ножом неповоротливую малоподдающуюся плоть, бесхитростно и в то же время колоритно плетущий ковровую ткань исполнения. Узористый гобелен явственно колыхался в воздухе.
И последний участник квартета, находившийся между руководителем и басовитым "мясником" (как я кощунственно окрестил для себя правофлангового) был самым белокожим, подвально-казематно-бледноватым молодым человеком, словно бы совсем недавно, только что влившемся в славную когорту Валаамских песенных мастеровых. Он и впрямь напоминал не то слесаря, не то токаря; всматривался какое-то время в ноты, словно в чертеж и тут же зорко переводил глаза на слушателей, словно прикидывал, как половчее просверлить или продолбить звуковое отверстие в черепной коробке зажатого в тисы звукоряда, хитро по-максимогорьковски прищуривался и все-таки не прерывал своей песенной партии, не ослаблял звуковой хватки.
Пятнадцатиминутный концерт был честно отработан, затем вниманию слушателей были предложены вполне фабричные на внешний взгляд аудио-дискеты и лазерные диски, но энтузиазма по части приобретения бедными столичными учителями (а именно таков был контингент туристов) они не вызвали. Кое-кто из наиболее продвинутых и просвещенных богомольцев выстроился в небольшую очередь у аналоя, перекрестившись, лобызнул иконку, вытягивая губы чисто по-женски трубочкой, и опять же, как и остальные, не приложившиеся паломники, резво затрусил (а) по нахоженной тропе.
Маршрут пролегал среди хвойного и лиственного великолепия острова. Комары и пауты (оводы) одолевали не особенно ретиво, то ли потому что палило нещадно солнце, то ли потому что туристы предусмотрительно натерлись и обрызгались всевозможными репеллентами и дезодорантами, представляя собой для кровососущих насекомых отвратительное вонючее облако, ползущее как гусеница по лесным колдобинам.
В изгибах маршрута и дальнейших распланированных остановках экскурсовода была некая вполне разумная хитрость, практичность островного жителя, дающего возможность заработать и другим своим собратьям или сотоварищам на досужем интересе праздных гуляк. Так у очередной торговки помимо тех же глиняных колокольчиков, шейных всевозможных и носовых платков, плохонькой бижутерии и обрамленных фотоснимков Валаамских достопримечательностей, карт и схем острова, оказалась картина маслом работы именно нашего экскурсовода.
Пейзажная плакетка размерами чуть больше обычной почтовой карточки стоила 150 рублей (стоит заметить, что большинство любых предметов по сравнению с таковыми на континенте стоило в 2 - 3 раза больше; мы говорим об обычной разумной цене). На ней был изображен довольно размазано и приглаженно стоящий якобы стеной лес не то лиственный, не то хвойный, без каких-то характерных примет, а главное без т а й н ы, без п о э з и и, что собственно и составляет прелесть любого произведения и является свидетельством подлинно творческой индивидуальности.
Лично мой интерес к россказням экскурсовода после лицезрения его вялой работы как-то резко сник, хотя и раньше не был чрезмерным.
А рядом прямо на траве была разложена экспозиция работ другого местного самодеятельного художника (Василия, как я узнал немного погодя у Сергея): автопортрет на жгуче-синем фоне, морской индустриальный пейзаж такими же яркими красками и резкими мазками, рыхло скомпонованный натюрморт из палой листвы и ягод рябины, рябиновых кистей, затем нечто странное, оказавшееся раненым львом и что-то вообще несуразное и бесформенное.
Автор этих работ был одет в чистую белую рубашку, отглаженные тоже чистые брюки, но был как-то напряжен, чрезмерно нервен. Добро, если бы ему не хватало только денег. ( А кому из нас сегодня хватает денег, ответьте, положа руку на сердце?)
Он как-то особенно агрессивно обратился ко мне с вопросом:
И как вам мои работы? То ли из вечного чувства противоречия, то ли раздираемый сам всевозможными бесами, то ли просто чувствуя необходимость искренней позиции, я ответил:
Что-то не ахти, простите великодушно, но не понравились. И художник, видимо, ожидая подобное, сам чувствуя несостоятельность своих работ, недопроявленность, продолжил: