Каждый новорождённый должен ставиться на учёт в Надзор за генетической чистотой граждан. В случае, если мутация не выявлена в течение трёх лет со дня рождения, ребёнку выдаётся сертификат, подтверждающий генетическую чистоту, с правом на пересмотр в любое время. Если мутация обнаруживается после наступления трёх, но до десяти лет с момента рождения, ребёнок лишается гражданства, если таковое имелось, и передаётся в распоряжение организации Осквернённый Легион. Если мутация не была обнаружена ранее, но проявилась после наступления десяти лет с момента рождения, особь немедленно подвергается эвтаназии или публичной казни, в зависимости от решения суда.
Заветы потомкам, Кодекс скверны, 010
Всю ночь Максиан просидел, закрывшись в кабинете. Нестерпимая тоска нахлынула с новой силой, пожирала изнутри, терзала бессонницей и жгучим стыдом за малодушие.
Пятьдесят Девятая… Она так похожа на свою мать! Милая Анна, такая смелая, самоотверженная, отчаянная. Как же безумно он любил её! И любит до сих пор. Казалось, образ её поблёк со временем, стёрся из памяти, но при виде дочери снова вспыхнул, засияв ярче прежнего.
А ведь он мог защитить их, спасти и Анну, и дитя — плод необузданной страсти, щедрый дар любви, которым он так цинично пренебрёг, отвернувшись от них, спрятавшись в стенах своего уютного мирка. А потом откупался от совести золотом, на которое его любимая скрывалась от ищеек. Он дал им всего несколько лет, хотя мог подарить целую жизнь, пусть не простую и безоблачную, но всё же жизнь.
И даже после гибели Анны он мог попытаться спасти дочь от Легиона. Разве он не знал, какое будущее ждёт её, в кого там превращают невинных детей? Как он мог остаться в стороне?! Как мог отдать своего ребёнка на растерзание бездушным тварям, ради выгоды попирающим все моральные устои человечества?
Но хуже Легиона может быть только отец, отрёкшийся от собственного чада, предавший собственную кровь и плоть своею трусостью. Тогда ему казалось, это будет просто — вычеркнуть из жизни обеих, забыть об их существовании, приглушить любовь и совесть. Поначалу у него даже неплохо получалось. Но время шло, он не молодел, а где-то там, за стенами его идеального мирка, день за днём боролась за жизнь Пятьдесят Девятая, в итоге оказавшаяся сильнее и отважнее собственного отца, награждённого многочисленными орденами и медалями.
Пока он сытно ел, она голодала. Пока он рядился на приёмы, она вдыхала спёртый воздух под маской. Пока ему воздавали почести за надуманные заслуги, её клеймили освободившимся номером, который теперь до конца жизни прослужит ей именем.
Жалкий слабак, он даже побоялся спросить у Анны, как она нарекла их дочь. Ему было плевать, а может, и хуже — он просто боялся себе признаться: узнай он её имя, и безликая девочка вдруг станет настоящей, живой, и откупиться от совести тогда уже не получится.
Спустя годы он всё-таки решился на поиски — договориться с собой так и не удалось. Несколько лет и тысячи золотых ушли впустую, и с каждым днём отчаяние становилось всё сильнее и сильнее. Он уже потерял надежду, но удача в конце концов улыбнулась ему, причём с самой неожиданной стороны: объявился тот, кого Максиан уже и не думал увидеть. И, не зная, что делать дальше, он признался во всём Севиру, рассчитывая хоть на какой-то совет.
Севир спокойно выслушал его, помолчал с минуту и врезал ему так, что едва не сломал челюсть. Но в помощи не отказал. По его просьбе Седой достал список всех девочек, мало-мальски подходящих по возрасту. Поиски усложнялись отсутствием каких-либо примет. Горе-папаша, он лишь однажды и мельком видел свою дочь.
Месяцы тянулись один за другим, но наконец им удалось выйти на того самого ищейку. Глядя на выпущенные кишки убившей Анну твари, Максиан испытал поистине мрачное удовлетворение. Тогда-то они и напали на след, выведший их прямиком на Второй Опертамский Терсентум.
Как выяснилось, его дочь распределили в скорпионы. Хуже и быть не могло! Таких как она Легион держит под строгим контролем, лишая их до шестнадцатилетия любого контакта с внешним миром. Максиан был готов заплатить любые деньги, чтобы вытащить её оттуда, но Севир лишь сочувствующе покачал головой. По его словам, проще разбудить Спящего Короля, нежели выкупить скорпиона до полного обучения. Боги жестоко карают за малодушие, но расплачиваться за грехи отцов нередко приходится детям.
Как же долго он ждал этих торгов! Как мучительно медленно тянулось время. Сколько лет прожиты в бессоннице! Он был готов изо дня в день стоять перед Пятьдесят Девятой на коленях, моля о прощении. Он мог бы дать ей отцовскую заботу и обеспечить ей безбедную жизнь, пусть для мира она и оставалась бы осквернённой. Он даже раздумывал о сделке с Конфедерацией: гражданство для дочери в обмен на… Да на что угодно!
«Седой, будь ты проклят!»
Вот только вырвать раба из лап Юстиниана та ещё задача. Даже малейшее подозрение может привести к трагедии, но и это полбеды. Скорпионы каструма уже заражены безумной идеей принцессы. Каковы шансы, что Пятьдесят Девятая окажется разумнее остальных и найдёт в себе силы пойти против собратьев? А судя по тому, как она бросилась защищать своего напарника, надеяться почти не на что. Да и Седой, месмеритов сын, всё твердил о её привязанности к друзьям.
Можно попытаться устроить побег для всей четвёрки. Вытащить их из замка, передать Севиру, а там видно будет. Но в таком случае нужно наладить с дочерью контакт, войти в доверие, а для всего этого потребуется время. В том-то и беда, что времени, кажется, совсем не осталось. Ровена настроена решительно, видно, что тянуть не намерена. Молодость и терпение понятия несовместимые.
Зря он отказал ей во встрече с Севиром. Может быть, ему бы удалось охладить её пыл? Хотя чего гадать! Вечером всё и прояснится.
Затхлый проулок тонкой лентой протискивался между голыми фасадами домов. О фонарях здесь не слыхивали, наверное, с самого основания Регнума. Максиану приходилось довольствоваться тусклым светом из окон, хотя и таковых было одно через пять: жильцы уже давно спали, экономя на освещении.
Впрочем, он в нём и не нуждался и мог бы пройти до конца улицы даже с закрытыми глазами. Единственное, с чем невозможно было свыкнуться, — вонь канализации, проходящей здесь всего в метре от поверхности. В дождь переулок и вовсе превращался в зловонное болото. Приходилось лавировать по скользким доскам, рискуя свалиться в грязь.
Максиан остановился у одного из домов, плотно жавшихся друг к другу, и толкнул дверь. Тесную прихожую освещала масляная лампа, бросая бесформенные тени на облупившиеся стены. Старые ступени возмущённо заскрипели под ногами, приглушённые голоса сверху становились с каждым шагом всё отчётливее. Из-за приоткрытой двери лился тусклый свет. Последняя ступень громко скрипнула, дверной проём заслонила коренастая фигура.
— Всё нормально, свои, — послышался хриплый голос Севира.
В комнате за столом сидели двое. Не здороваясь, Максиан с порога бросился к Седому, устроившемуся у противоположного края стола.
— И тебе не хворать! — проворчал в спину командир Пера.
Максиан схватил старого хрыча за грудки и грубо вздёрнул на ноги:
— У тебя минута на объяснение, иначе сверну твою поганую шею!
Старик молча смерил его спокойным взглядом, будто ничего и не произошло. Севир негромко прочистил горло:
— О чём он, Седой?
— Да, о чём это я? — прорычал Максиан.
— Я внёс Пятьдесят Девятую в список.
— Нет, не так! — рявкнул Максиан. — Ты продал её Юстиниану. Мерзавец! Забыл, что ты мне обещал, стоя на этом самом месте? «Золото — твоя гарантия, а я уж постараюсь…» — твои слова?!
— Остынь, друг, — ладонь Севира опустилась ему на плечо. — На то наверняка были особые причины. Правда, Седой?
Максиан смахнул его руку и снова тряхнул старика:
— Она должна была достаться мне! Какие вообще могли быть причины лишить её достойной жизни?!
— Да что ты знаешь о достойной жизни! — Седой презрительно скривился. — Ты сам отказался от своей дочери. И после этого ещё смеешь говорить о достоинстве, господин принцепс?
Максиан сжал кулаки, ворот стариковской сорочки угрожающе затрещал.
— Да кто ты такой, чтобы судить меня?! Я мог бы дать ей многое, может, даже свободу…
— Свободу?! А ты спросил её, нужна ли ей свобода? Она сейчас со своей семьёй. А ты кто? Трус, бросивший её мать на растерзание ищейке. Думаешь, она простит тебя? — старик язвительно ухмыльнулся. — Ты, Максиан, ещё глупее, чем я предполагал.
— Не много ли ты на себя берёшь, старый козёл?
— Достаточно, чтобы ни на минуту не пожалеть о своём решении.
Максиан оттолкнул мерзавца и, схватившись за голову, застонал от бессилия. И чего он только пытается добиться от него? Даже если Седой упадёт ему в ноги, вымаливая прощение, всё равно уже ничего не исправить.
— Постарайся понять, Максиан, — кряхтя, старик уселся обратно на стул. — У неё есть верные друзья, готовые защитить её ценой собственной жизни. И у неё есть любовь. Настоящая, не эта ваша «благородная» мишура. Мало кто может похвастаться таким. Она выросла со своими друзьями, братьями, а ты ей, повторюсь, в лучшем случае чужой. Или ты готов был выкупить всех четверых? Ну вот… Признайся же, будь честен хотя бы с самим собой: тебе ж плевать на неё.
— Седой, кстати, прав, — вмешался Севир. — На его месте я бы поступил точно так же. Прости, друг, но слишком уж ты зациклился на собственной персоне.
Максиан лишь удручённо отмахнулся. Бесполезно им что-либо доказывать, всё равно не поймут, если уж уверены, что Пятьдесят Девятой лучше жить в убогих казематах, нежели в собственном доме, не имея над собой хозяина. И всё только из-за так называемых друзей.
— Да что вам объяснять? Со мной она бы обрела хоть какое-то подобие свободы, не жила бы под кнутом, прислуживая кому ни попадя.
— Что в лоб, что по лбу, — Севир тяжко вздохнул. — Ты безнадёжен, Максиан. Что ты вообще знаешь о жизни в Легионе? Об осквернённых? Когда тебе с детства вдалбливают в голову, что ты бесправная тварь и тебе не место среди людей… Думаешь, всё дело в кнуте или хозяине? Нет, дружище, свобода вот где должна быть, — он постучал пальцем по виску, — и её насильно туда не впихнёшь. Может, твоя дочь и хочет свободы, не знаю, но точно не той, что ты ей уготовил.
— А какую тогда свободу она, по-твоему, хочет? Скрываться в Пустошах и грабить караваны?
— Нет, Максиан, быть с теми, кто ей дорог, жить среди своих, не боясь, что их разлучат. Седой хотя бы дал ей эту возможность. А что бы дал ей ты? Запер бы в четырёх стенах, отняв то немногое, что у неё было?
Возможно, Севир со стариком немного преувеличивали её привязанность к друзьям, но всё-таки они правы. По справедливости, ему бы стоило выкупить хотя бы того засранца, которого Седой назвал её «любовью», но приобретение сразу двух скорпионов принцепсом Сената вызвало бы много неудобных вопросов. А последствия таких вопросов могли стать весьма печальными как для него самого, так и для его дочери. Но гадать, что бы было, уже нет смысла, теперь придётся действовать по обстоятельствам.
— Смотрю, Севир, ты адвокатом Седому заделался. Ладно, всё равно уже ничего не изменишь, — Максиан горько хмыкнул и повернулся к Седому. — А ты лучше благодари богов, что её не выбрали в гладиаторы, иначе бы отсюда живым не вышел.
Седой напряжённо выпрямился:
— А кого выбрали?
— Мне сейчас отчитаться перед тобой? — раздражённо проговорил Максиан, но видя, что старик и впрямь распереживался, пожалел его. — Чёрт с тобой. Все номера не помню. Силач какой-то, герой, мать его, любовник и ещё один — неуязвимый, кажется.
Седой сокрушённо покачал головой:
— Дерьмово. Всё же надеялся, что Семидесятого не выберут.
— Да плевать мне на него, если честно! Пусть хоть сдохнет на Арене. Меня интересует только моя дочь. Я потратил кучу лет, а ты перечеркнул всё за один день.
Старик отмахнулся и понурил голову, размышляя над чем-то своим.
— В начале зимы Опертам должен отправить свеженьких скорпионов в столицу, — проговорил Севир. — Мы собираемся перехватить караван.
— Да вы тут все разом с ума посходили! — оторопел Максиан. — Это вам не купцов грабить. Вы что, на огнестрел с камнями да палками попрёте?
— Ну почему сразу с палками? — хитро оскалился Севир. — Оружие у нас есть, а вот от лишнего огнестрела и боеприпасов мы бы не отказались.
— На что это ты намекаешь? — он подозрительно прищурился.
— Перо будет очень признательно доброму господину за десяток револьверов и пару ящиков патронов.
— Всего-то? А я уж подумал, ты попросишь меня привести на подмогу сотню-другую королевских солдат… Да ты издеваешься, мой наглый друг!
— Не волнуйся, золото у нас есть — заплатим. А вот выйти на оружейную — дело непростое, сам знаешь. Без твоих связей тут никак.
— Не в золоте дело, как же ты не понимаешь! Не по зубам Перу такая добыча. Своих же только угробите.
— Зря вы нас так недооцениваете, господин принцепс, — заговорил до этого молчавший Клык. Бритоголовый, с уродливым шрамом на шее, он никогда не отличался словоохотливостью, во всяком случае в присутствии Максиана. Его выступающий лоб нависал над глубоко посаженными глазами, широкие крылья плоского, почти звериного носа то и дело вздымались, мелко подрагивая, а из массивной нижней челюсти выпирали два небольших клыка. Над правой бровью клеймо с номером «194». — Среди нас есть отличные бойцы.
— В этом я не сомневаюсь, — без капли иронии отозвался Максиан. — Только одного понять не могу: зачем так рисковать ради сопливых подростков? Они и сражаться толком не умеют.
— Молодняк легко обучаем, хорошо адаптируется, — пояснил Севир. — Меньше шансов, что сбегут обратно в Легион. Так что, друг, подсобишь?
— Ладно, постараюсь что-нибудь придумать, — сдался Максиан. С его помощью или без, они же от своего не отступятся. — Принцесса, Седой, теперь ещё и ты со своим караваном… Я что, по-вашему, всемогущий?
— А что не так с принцессой?
— Об этом я как раз и собирался поговорить. Месяца два назад она нашла розыскной лист с твоей рожей. Понятия не имею, как он оказался в архивах, я был уверен, что уничтожил все до единого. В общем, пришлось ей всё рассказать.
— Неужто признала? — Севир изумлённо выпучил глаза.
— А с чего бы ей тебя не узнать? Ровене же тогда семь было, вполне сознательный возраст.
— Шесть, — поправил Севир. — И как она отреагировала?
— Не так, как хотелось бы, — признался Максиан и пересказал их последнюю беседу, не вдаваясь в подробности.
Севир слушал внимательно, не перебивая, лишь иногда задумчиво хмурясь.
— Ну и дела-а! — протянул он, когда Максиан закончил. — План, конечно, дерьмовый, но это простительно. Девчонка ещё слишком молода и неопытна, а то, что скорпионы за ней пошли, говорит о многом.
— Сам знаю. И, к слову, ничего хорошего здесь не вижу. Мало того, что дурочка себе могилу роет, ещё и других туда тянет.
— Ну, я бы не был так категоричен. Если пустить всё это дело в нужное русло…
— Я что-то не пойму, — перебил его Максиан. — Ты это серьёзно?
Севир коротко кивнул:
— Серьёзнее некуда, друг. Понимаешь, Перо ради благого дела старается, но так-то оно всё больше по принуждению выходит, из-под палки, что ли. Осквернённым лидер нужен. Такой, за кем бы они пошли по доброй воле, кто смог бы убедить их, что они заслуживают не меньшего, чем свободные. К сожалению, у меня это не получилось. Но, судя по твоим словам, Ровена очень даже подходит на такую роль.
Кажется, благоразумие Севира он сильно переоценил. И хотя его реакция вполне предсказуема, всё же Максиан надеялся, что тот поможет отговорить принцессу, а не поддержит это безумие.
— Похоже, у тебя совсем мозги сгнили от деструкции, — он невесело рассмеялся, но, словив на себе угрюмый взгляд командира Пера, умолк.
— Деструкция здесь ни при чём. Вот гляди: около месяца уходит на очистку организма от антидота. Или ты забыл, как меня ломало после этой дряни? А после — долгое восстановление и работа над каждым освобождённым.
— Ну и?
— Представь себе армию осквернённых, готовую пойти за тобой хоть в пекло, причём по собственному убеждению. Представил? А теперь добавь ко всему этому антидот. Ядрёная смесь, не находишь? Ни страха тебе, ни сомнений, ни обсуждений твоих приказов. Полная готовность хоть умереть за идею.
— А я думал, ты борешься как раз за свободу своих собратьев, а не за смену хозяев, — Максиан укоризненно посмотрел на Севира.
— Ну почему же! Одно другому не мешает. Резкий отказ от антидота выведет всех из строя. Сначала посадим девчонку на трон, а дальше можно уже и очищать их от этой дряни.
Максиан задумчиво потёр подбородок. Мысль вполне здравая, только было одно «но»:
— Чтобы такое провернуть, нам нужна пропаганда, оружие, провизия, в конце концов. Не будешь же ты их держать на подножном корме! Вот как ты это всё себе представляешь?
— А я и не говорил, что всё просто, — хмыкнул Севир. — Ресурсы на это дело требуются, причём немалые. Но не нужно недооценивать значимость слухов. Убеждать осквернённых, когда у тех мозги набекрень, конечно, то ещё удовольствие, но если пустить правильный слух — считай, основной вопрос решён.
— Допустим. Но что насчёт ресурсов? Как-то я не заметил, чтобы ты на грабежах сильно разбогател.
— Ну это уже по твоей части, дружище, — Севир сверкнул самой очаровательной улыбкой, на какую был способен. — Вот ты и придумай что-нибудь.
— С чего ты вообще взял, что я с вами? Не забывай, у меня семья, дети, долг перед народом. Тебе куда проще — терять-то нечего.
— Ты, Максиан, конечно, тот ещё смерг, — друг хмыкнул, — но и я не пальцем деланный. Думаешь, не понимаю, зачем ты нас здесь собрал? Явно не для того, чтобы Седого за грудки потрясти. И пусть сожрут меня туннельные псы, если ошибаюсь, но о принцессе ты не просто так заговорил. Ты ведь и сам о таком думал?
— Думал, да. И не один день. Но собрал я вас не для этого. Я всё же надеялся, что ты поможешь привести Ровену в чувство. Там моя дочь, Севир, и я не могу взять и закрыть глаза на всё это.
— А ты и не закрывай, — встрял Седой. — Девчонка ж к тебе за помощью пришла! Так помоги, направь на путь истинный.
— Какой, к чертям, истинный путь! — Максиан начинал злиться. — Мне теперь думать надо, как из замка дочь вытащить вместе с её дружками, низкий за это тебе поклон…
— Не благодари, — снисходительно отмахнулся старик.
— Да что с вами не так?! — не выдержал Максиан. — Я ведь пытаюсь хоть что-то исправить, а вы только палки в колёса!..
— Лучше не ори, друг, а подумай вот о чём, — Севир нарочито выдержал паузу. — Судьба сама даёт тебе шанс не только искупить вину перед Анной. Мы можем продолжить дело Урсуса и хоть что-то изменить в этой сраной стране. Стоит ли таким пренебрегать? А о дочке твоей я позабочусь, вытащу её из замка вместе с остальными. Можешь на меня положиться.
Максиан устало откинулся на жёсткую спинку стула. Севиру всё же удалось зацепить за живое. Как знать, может, это и впрямь второй шанс. Разве и сам втайне не желал этого? Разве, идя сюда, не догадывался, что тот не упустит возможности встряхнуть Легион перед смертью? Да так, чтоб наверняка.
«Но готов ли я утопить всю страну в крови? Имею ли на это право? Не имею, очевидно, но готов, раз уже допускаю такую мысль».
С другой стороны, давно пора задуматься о будущем. С каждым годом рождается всё больше осквернённых, всё реже они умирают от ранней деструкции. Легион давно перестал быть кучкой работорговцев, теперь это идеально отлаженная структура, кровавая и беспощадная. Нет ни малейших сомнений, что власть над государством в итоге окажется в их руках, это всего лишь вопрос времени. С быстро растущим войском специально обученных рабов, которых не остановить даже оружием северян, Легион сметёт, как букашку, любого на своём пути.
То, что предлагает Севир, несомненно, чудовищно по своей сути. Восстание осквернённых — настоящий ночной кошмар Прибрежья. Одним богам известно, сколько прольётся крови, но на этот раз очевидное на первый взгляд зло вроде революции может предотвратить нечто более чудовищное. Если у власти окажется Легион, рабство коснётся и свободных. Тогда и без того шаткое понятие равенства, держащееся только благодаря Заветам, превратится в пустой звук. Простой народ станет обслугой для горстки разжиревших вельмож, возомнивших себя на вершине этого мира. Неужели такой он хочет видеть свою страну? Такой судьбы он желает своим внукам?
***
— Нанни! Нанни! — дети радостно повскакивали с коек и бросились навстречу.
Десятки ручонок тянулись к ней, прося своей порции ласки. Совсем кроха ухватился за штанину и принялся изо всех сил дёргать за неё, требуя внимания.
— Да что ж вы, как цыплята некормленые, — рассмеялась она. — Дайте хоть присесть!
Но малышня, не слыша её слов, обступила со всех сторон, весело гомоня и цепляясь за руки, за штаны, за рубаху — кто куда доставал. Фиалка же с несколькими её сверстниками смиренно ожидала, пока младшие не угомонятся.
Устав от всего этого неуёмного безобразия, Нанни беззлобно прикрикнула на распоясавшихся маленьких разбойников и дождалась тишины:
— На всех сразу меня не хватит! Если будете так нападать, то разорвёте меня в клочки, и не будет больше вашей няни.
— И сказок не будет? — с ужасом в голосе спросил мальчишка лет трёх.
— И поцелуев перед сном тоже не будет? — прохныкала девчушка.
— Не будет. Потому сделаем так: самые маленькие вперёд, и подходим по очереди, — Нанни присела на ближайшую койку. Рядом запрыгнул давешний мальчуган, с гордостью показывая всем, что именно его место выбрано любимой воспитательницей.
Обнимая и целуя малышей, ласково трепля выбритые детские головы, Нанни старалась шепнуть каждому хоть одно доброе словечко, не оставить без внимания ни единой души.
Из полумрака помещения, где держали детей-осквернённых до распределения, на неё пристально смотрели десятки поблёскивающих глазёнок, полных радости и нетерпения. Все ждали очередную сказку перед сном.
Фиалка подошла последней и, расцеловав няню в раскрасневшиеся щёки, потянула её к своей койке:
— Какую сказку ты нам сегодня расскажешь?
— Пока не решила.
— А расскажи про мальчика и месмерита! — вдруг выкрикнули рядом.
— Да-да! Давай про злого месмерита!
— Тише вы! — прикрикнула Фиалка. — А ну все по местам, а то Нанни ничего рассказывать не будет.
Сорванцов как ветром сдуло. Заскрипели жёсткие матрасы, зашелестели грубые простыни, и уже через минуту воцарилась полная тишина.
Нанни улыбнулась, видя, как Фиалка ловко приструнила малышню. И вот из этих невинных душ уже скоро начнут ковать кровавые мечи, гнуть их, ровнять под себя, безжалостно выбивая из них кнутом веру в светлое, в доброту и любовь. Надзиратели будут затачивать их, полировать до блеска, пока наконец не получат послушное оружие, повинующееся любому приказу. И счастье тем, кого посчитают непригодным даже для ординария, но Фиалка… Скоро её заберут — и какое клеймо поставят, догадаться несложно.
Нанни нежно чмокнула в лоб устроившуюся на лежанке девочку и, прочистив горло, начала рассказ:
— Давным-давно, в далёком-предалёком посёлке, у самого края Прибрежья, жил маленький осквернённый. Он был сильным, смелым и очень-очень любил свою маму. Жили они вдвоём, в уютном доме у самой реки, и часто мальчик засыпал под тихое журчание воды и пение своей мамы. Каждое утро он ходил на реку и проверял сети. Улов приносил домой и, пока мать стряпала обед, брал топор и уходил в чащу за дровами.
Нанни перевела дыхание и, поправив ворот рубахи, продолжила:
— Мальчик был послушным и никогда не забывал строгого наказа матери — не заходить дальше старого ясеня на опушке. Там, за большим холмом, в долине, жили злые люди, которые вылавливали заблудившихся детей-осквернённых и скармливали их огромному месмериту. Наш смелый мальчик, зная, сколько горя принесли эти злодеи, однажды поклялся вырасти и обязательно убить негодяев и месмерита, жиревшего с нежного детского мяса. Но пока он был ещё обыкновенным мальчиком и обходил старое дерево за сотню шагов.
— А почему злые люди кормили чудовище? — не выдержал любопытный пятилетка, которого так же, как и Фиалку, уже скоро ждала инициация. От нескончаемых вопросов этого малька порой голова грозила лопнуть, но живой ум Нанни всегда ценила, терпеливо отвечала, рассказывая всё, что знала сама. — Они же могли собраться вместе и убить месмерита.
— Помолчи уже! — осадила его Фиалка. — Надоеда!
— Злые люди боялись осквернённых деток, — пояснила Нанни.
— А почему?
— Потому что они просто по-другому выглядели и умели то, чего не умеют свободные.
— Но…
— Да тихо ты! — шикнули с соседней койки. — Не мешай.
Мальчуган было огрызнулся, но Нанни мягко пресекла ссору.
— Так мальчик и жил: помогал по дому, ловил рыбу, таскал дрова для камина, а вечерами мама рассказывала ему разные истории. Но беда приходит как всегда неожиданно. Как-то раз мальчик по своему обычаю отправился за дровами в лес и, задумавшись о чём-то своём, не заметил, как оказался у самой опушки. Старый ясень почти высох и кривым когтем торчал из чёрной земли. Рядом с деревом мальчик увидел человека, который приветливо помахал ему рукой и указал на большую корзину, полную разных фруктов. Там были и яблоки, и груши, и сливы, а сверху лежали сочные гроздья винограда. Незнакомец пригласил отведать угощение, мальчик отказался и уже собирался вернуться в лес, но от аромата фруктов заурчало в животе. Был уже полдень, и мальчик проголодался. К тому же фрукты были редким лакомством, и на повторное приглашение незнакомца он всё же не устоял и согласился отведать краснобокое яблоко. Но стоило ему съесть его, как голова тут же закружилась. Наш мальчик упал на землю и заснул крепким сном.
Из темноты помещения донёсся испуганный детский возглас. Нанни придержала улыбку и продолжила:
— Проснулся мальчик в тёмной-претёмной пещере. Он ничего не видел, только слышал откуда-то из темноты грозное рычание. И сразу понял, что его украли злодеи и бросили на съедение месмериту. Мальчик наощупь принялся искать выход, а за спиной рычание всё приближалось и приближалось. И вот, когда издалека наконец забрезжил свет, и он уже мог хоть что-то разглядеть, чудовище всё же настигло его. Огромное, лохматое, с толстым от сожранных детей брюхом, оно выпрыгнуло из тьмы и дунуло на свою жертву магическим дыханием. Мальчик тут же забыл обо всём: и где находился, и от кого убегал, и куда хотел вернуться. А монстр уже не казался страшным и мерзким, а даже чуть-чуть забавным. Как по приказу, мальчик побрёл за чудовищем обратно вглубь пещеры. Но вдруг он услышал чей-то голос, сначала очень тихий, но с каждым шагом зовущий его всё громче и громче. Мальчик всё никак не мог вспомнить, чей же это голос, но слишком уж тот казался знакомым. И тут он вспомнил мамину улыбку, нежные руки и сладкие поцелуи на своих щеках. Он вспомнил тихое пение матери и наставления не ходить к старому ясеню. И колдовство чудовища мгновенно развеялось.
— Давай, убей эту гадину! — не удержалась Фиалка.
Нанни с улыбкой продолжила:
— Месмерит почувствовал, что его жертва очнулась, и бросился на мальчика, готовясь разорвать его на кусочки. Но наш мальчик был сильным и смелым. Он воззвал к скверне, и месмерит, вспыхнув ярким пламенем, мгновенно сгорел дотла. Выбравшись из пещеры, маленький герой увидел уже заходящее солнце. Наступил вечер, и он испугался за маму. Она, наверное, ищет его, зовёт, поэтому он и услышал её. До дому он добрался уже глубокой ночью, без дров и топора, но живой и невредимый. Мама горько плакала у окна, но, завидев вернувшегося сына, радостно вскрикнула и бросилась обнимать и целовать его. Смелый мальчик рассказал ей и о злом человеке на опушке, и о том, как победил месмерита. А ещё он спросил, не звала ли она его, на что мама сказала, что ходила весь день по лесу и громко выкрикивала его имя. С тех пор посёлок больше не боялся злых людей, ведь чудовище было повержено и не для кого больше было красть детей.
— Выходит, мальчик умел далеко слышать? — любопытный с соседней койки задумчиво почесал затылок.
— Нет, глупый! — расхохоталась Фиалка. — Он просто вспомнил маму.
Нанни удивлённо приподняла бровь:
— Верно! Так оно и было. Когда кого-то любишь, то ничто на свете, даже самые сильные чары, не заставит забыть его. А всё потому, что любовь намного сильнее колдовства, и если хранить её всегда в сердце, то никакой месмерит не будет страшен.